Хвала и слава. Книга вторая - Ярослав Ивашкевич

Януш прислонился головой к спинке дивана и закрыл глаза.

— Вот именно, — повторил он, — ни с того ни с сего умирает.

— И сам не знает, когда умрет. Однажды между обедом и ужином.

— Между обедом и ужином, — повторил Януш.

Потом открыл глаза, поднял голову и отчетливо, хоть и с некоторым усилием сказал:

— Вот и Ариадна погибла. В Риме.

Ганя кивнула:

— Знаю, я читала. Это ужасно.

— Большое тебе спасибо за деньги, ты так быстро их прислала…

— А, деньги…

— Да. Это был широкий жест. Только они уже поздно пришли.

— То есть?

— Пригодились на похороны…

— В Риме?

— На протестантском кладбище. Ты знаешь это место?

— Самое красивое в Риме. Я бы хотела там лежать.

— К сожалению, не будешь. Ты же католичка.

— То-то и оно.

— А об Эдгаре ты знаешь?

— Нет.

— Он тяжело болен. Туберкулез горла. Один римский профессор установил…

— Это точно? В таких вещах можно и ошибиться.

— Не знаю. Так он сказал Ариадне.

— А чем, собственно, Эдгар сейчас занят? — спросила Ганя, как будто только сейчас вспомнив о существовании этого человека.

— Эдгар? Преподает в консерватории. Вдалбливает гармонию в разных оболтусов. Мицкевич в Ковне тоже просвещал разную «жмудь тупоголовую».

— Как он, должно быть, ужасно чувствует себя в этой роли. Такой тонкий человек.

Януш улыбнулся.

— Ужасно и чувствует. Только я бы сказал: такой великий музыкант…

— Может быть, я могла бы ему помочь? Как ему удалось выбраться в Рим?

— Скопил немного денег. Вот и приехал…

— Его сейчас очень мало исполняют.

— Потому что он очень мало сочиняет. Ты могла бы его как-то продвинуть. Возьмись-ка за это.

— А надо ли?

— Ты хочешь сказать, что настоящее искусство всегда пробьется? Не знаю… Ариадна говорила…

Он так и не закончил фразы.

— Ах, это так ужасно — история с Ариадной. А как она оказалась в Риме?

— Что-то там с монастырем было связано.

— И… сразу?

— Даже не мучилась. Смерть наступила мгновенно.

— А Зося? Мучилась?

— Очень. Не было доктора.

— А ребенок?

— Умер два месяца спустя. Врожденный порок сердца.

Ганя вскочила и принялась расхаживать по комнате.

— Вот видишь, — остановилась она вдруг перед Янушем, — не надо было тебе уезжать из Гейдельберга. Я же говорила — останься.

— А я говорил: «Хочешь стать польской графиней с американскими долларами?»

Ганя махнула рукой.

— Ох уж эти доллары. Совсем на исходе. И что только со мной будет?

— А замуж выйти больше не можешь?

— Могу, но уже не за миллионы.

— Что ж, если нельзя иначе…

— Ну почему ты не остался? Я хотела тебя уберечь.

— От судьбы не убережешь. Банально? Но, понимаешь, это кроется в самом человеке, я сам всему причина. Не надо было мне жениться на Зосе.

— Ты не любил ее?

— Любил. Но как-то не так.

— Вот видишь. Раз уж не так — значит, не любил.

— Ну, мне пора. Тебе, верно, надо переодеться для этих Гуггенхеймов.

— А черт с ними, с этими Гуггенхеймами.

И она остановилась перед ним, красная, растерянная, старая и, все-таки еще очень красивая. «Ах, какая же это была красавица», — подумал Януш.

И вдруг Ганя упала на колени перед креслом, уткнулась лицом в ладони и, привалившись к подушкам, судорожно, хотя и тихо, зарыдала. Януш сидел неподвижно и, наклонив голову, смотрел на плачущую женщину, как на нечто страшно любопытное. Выждав, когда первый приступ пройдет, он взял ее за руку.

— Ну ладно. Не надо. Знаешь, как говорят по-русски: все образуется. А то приедешь к Гуггенхеймам с красными глазами.

Ганя махнула рукой.

— А этот маленький лакей… смотри, не будет тебя так «пожирать глазами».

Ганя достала из рукава платочек и вытерла лицо.

— Не меня он пожирает глазами, а мой жемчуг.

— Тем более не стоит плакать, Ганна Вольская.

— И верно. Нечего плакать! Старая баба, дочка дворника, варшавская потаскуха — и плакать вздумала! Господин граф будет смеяться…

— Глупая, ну что ты выламываешься? Ты же сама знаешь, что ты знатная полька.

Он силой поднял ее с ковра и поцеловал в мокрые щеки. Потом стал прощаться.

— Будь здорова. Завтра я еду в Варшаву. Ганя еще раз всхлипнула.

— Вечно ты так: раз, два — и уезжаешь, а потом жалеешь.

— Я никогда ни о чем не жалею, — холодно сказал Януш. — Adieu.

И вышел, не оглянувшись.

Разумеется, никуда он не уезжал. Ведь он же уговорился встретиться завтра с Шуаром в чайной возле бульвара Сен-Мишель, а кроме того, подстрекаемый все той же манией посещения всех мест, где он «бывал», хотел навестить и отель, где жил когда-то, и квартиру Ариадны (ужасную!) в Отей, и окрестности «Сенполя», где жил когда-то Ян Вевюрский.

Жил Януш теперь в небольшой гостиничке на улице Мсье ле Пренс, так что ему не составило труда отыскать ту небольшую чайную, о которой ему говорил Марре Шуар. Она находилась на развилке двух выходящих к бульвару улиц и вся была застеклена, точно фонарь. Заполнена она была студентами и студентками, шумом и толкотней. Пирожные ели прямо у стойки, а за столиками пили отличный чай. Ради чая приходили сюда англичане и китайцы. Иногда забегал за хлебом какой-нибудь студент, устраивающий импровизированный прием в одной из мансард неподалеку. Влетал и тут же выскакивал, размахивая огромным батоном в одной руке и прозрачным мешочком с апельсинами и бананами — в другой.

Януш немного удивился, что Марре Шуар выбрал для встречи столь оживленное место, но раздумывать было некогда, так как, войдя в чайную, он сразу же увидел в глубине съежившуюся на красном диванчике фигурку «профессора в черных очках». Было еще совсем светло, и при дневном свете, проникающем с улицы, Януш мог убедиться, каким невзрачным выглядел сейчас великий ученый. Никаких следов величия не было — перед ним сидел просто маленький потрепанный человечек. Поздоровался он довольно сердечно, хотя и несколько рассеянно. На столике перед ним лежали какие-то книги и бумаги.

— Признаюсь вам, — сказал он Янушу, когда чай был заказан, — что я очень рад нашей встрече. В Париже так редко можно с кем-нибудь поболтать.

Януш рассмеялся.

— Это, по-моему, забавный парадокс.

— Уверяю вас, что это так, — возразил профессор, — вы только представьте, как тут все заняты. Кто же станет слушать в кафе разглагольствования старого профессора? В лекционном зале, в аудитории, разумеется, слушают и даже очень внимательно. Но должен вам сказать, что в кафе меня тянет поговорить совсем не о том, о чем я говорю на лекциях.

— Что же это за двойная бухгалтерия?

Януш был в приподнятом и даже хорошем настроении. Во всяком случае, здесь он чувствовал себя совсем иначе, нежели вчера в розовой раковине отеля «Риц». Марре Шуар с минуту смотрел на Януша, словно заново узнавал его, потом покачал головой, как бы говоря: «Погоди, погоди, так ли ты еще заговоришь!»

— Vous avez très bonne mine {46}, — сказал он, как будто с разочарованием или с сожалением констатируя, что человек, которого он встретил вчера возле Сены, не выглядит как утопленник.

Януш был удивлен этим замечанием, до того оно показалось ему неуместным. Разумеется, если говорить о здоровье, то он чувствовал себя превосходно.

— Вы только не поймите буквально то, на чем мы вчера прервали наш разговор, — сказал Шуар. — Все это не так прямолинейно… Ну, не она, так Пьер один сделал бы это или она там у вас, в Варшаве. Это все равно было неизбежно, наука вплотную подошла уже к самой двери — достаточно оказалось легкого прикосновения, и дверь распахнулась.

Наклонив голову, Януш размешивал ложечкой сахар. Он не очень хорошо понимал, о чем говорит ученый, Кроме того — Януш сам себе в этом признался, — он был еще полон вчерашней встречей с Ганей. Мысли, вызванные этой встречей, и сейчас, даже после утра, проведенного в Лувре, клубились в его голове. Поэтому он как-то не воспринимал того, что говорит Марре Шуар. Впрочем, так же бывало и в Гейдельберге: стоило профессору затронуть какие-то общие вопросы, как ему сразу же хотелось думать о женщинах. «Что мне до всей этой науки!» — подумал Януш и натянуто улыбнулся.

— Вы что, хотите, чтобы я поделился с этой молодежью тем, что я на самом деле думаю? — продолжал Марре Шуар. — Вот взгляните, ведь в аудитории они точно такие же, как в этой чайной. Потому-то мне и нравится сюда приходить. Понимаете? Точно такие же. Учтивые, вежливые, пьют чай. Разумеется, есть и другие… но те не ходят ни на мои лекции, ни в эту чайную. Они ходят на собрания «Croix de Feu» …{47} A там уже отнюдь не так приятно.

— А почему вы не можете быть с ними искренним? — наивно спросил Януш.