Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта - Владимир Полушин

Пережив оба романа, Елизавета Дмитриева вышла замуж, как и предполагала, за инженера-путейца Вениамина Васильева, но счастливой не стала. Умерла она в 1928 году в ташкентской ссылке, куда попала за связь с Антропософским обществом. В своей «Исповеди» она призналась в том, что Гумилёв значил в ее судьбе очень много, она не забывала его до конца дней: «Я не могла остаться с ним, и моя любовь и ему принесла муку. А мне? До самой смерти Н. Ст. я не могла читать его стихов, а если брала книгу — плакала весь день…»

16 сентября 1921 года, вскоре после расстрела поэта, Елизавета Ивановна посвятила ему стихотворение-эпитафию, в котором были такие строки:          Как-то странно во мне преломиласьПустота неоплаканных дней.Пусть Господня последняя милость         Над могилой пребудет твоей!………………………………………………………..        Разошлись… Не пришлось мне у гробаПомолиться о вечном пути.Но я верю — ни гордость, ни злоба        Не мешали тебе отойти.

        В землю темную брошены зерна,В белых розах они расцветут…Наклонившись над пропастью черной.        Ты отвел человеческий суд.

       И откроются очи для света!В небесах он совсем голубой.И звезда твоя — имя поэта       Неотступно и верно с тобой.

Глава VIII НА СЛУЖБЕ У «АПОЛЛОНА»

Вернусь к началу 1909 года. Ведь в этом году были у поэта не только Черная речка, но и бурная литературная жизнь, полная открытий и приключений.

Зимой 1908/09 года в Петербурге стала складываться группа молодых поэтов, которая жаждала славы и признания. Среди них были новый друг Гумилёва поэт Петр Потемкин и граф Алексей Толстой. Год назад Алексей Николаевич выпустил сборничек стихов под названием «Лирика». Теперь он решил, что книга недостойна его высоких замыслов, скупал и уничтожал непроданные экземпляры.

Трех молодых поэтов, к которым потом присоединился и прозаик Сергей Ауслендер, не совсем устраивал литературный кружок Сергея Городецкого, они хотели учиться у мэтров. Гумилёв был уже вхож на «башню» и поэтому считался вождем этой группы. В Петербурге в это время находился Вячеслав Иванов. Мэтр согласился прочитать лекции молодым людям, в том числе по теории стиха. Так возникла Академия поэзии, на первых порах на «башне» Вячеслава Иванова. После каждого занятия и ответов на вопросы слушатели обычно читали свои стихи. Разбор шел на практических примерах. Это была незаменимая творческая мастерская для молодежи.

5 января 1909 года Алексей Толстой познакомил Гумилёва с Михаилом Кузминым. О Кузмине Гумилёв был наслышан и написал рецензию на его сборник стихотворений. Кузмину Гумилёв понравился, и он отметил этот день в своем дневнике: «…Я лежал в меланхолии, когда пришли граф Толстой и Гумилёв. Гумилёв имеет благовоспитанный, несколько чопорный вид, но ничего».

Немногим позже Николай Степанович знакомится с еще одним интересным человеком, заядлым шахматистом и литератором, которому суждено будет сыграть важную роль в становлении нового журнала, — с Евгением Зноско-Боровским.

Гумилёву было мало того, что он «пошел в ход», как писал мэтру Брюсову. Побывав в роли издателя журнала в Париже, он загорелся желанием иметь свой печатный орган в Санкт-Петербурге. Три номера журнала «Сириус», привезенные им из Франции, напоминали о времени его редакторских открытий.

И вот 1 января 1909 года случай свел его с удивительным человеком, который тоже мечтал о большом литературно-художественном журнале. Случилось это на художественной выставке «Салон 1909 года». Организатором ее был сын известного во второй половине XIX века художника Константина Маковского — Сергей Маковский. Воспоминаний Гумилёва об этой встрече не сохранилось, а вот воспоминания Маковского сегодня широко известны: «Эта выставка — „Живописи, графики, скульптуры и архитектуры“ — устроенная мною в музее и „Меншиковских комнатах“ Первого кадетского корпуса, оказалась провиденциальной для будущего „Аполлона“. Я затеял ее по просьбе друзей-художников, оттого что Дягилев перестал пестовать „Мир искусства“ и кому-то надлежало „объединить“ наиболее одаренных художников (после того, как по почину В. В. Верещагина и моему годом раньше были объединены наши историки искусства журналом „Старые годы“). <…> На мое приглашение откликнулось около сорока художников (из разных обществ); было выставлено более шестисот произведений, картин и рисунков… Впервые выступили тогда прославившиеся впоследствии К. С. Петров-Водкин, В. В. Кандинский, М. К. Чюрлёнис… большое впечатление произвели предсмертные этюды Врубеля и „Terror Antiguus“ Льва Бакста, самая значительная из его станковых композиций. С этой символической картины-декорации Бакста, занявшей целую стену на выставке, началось увлечение передового Петербурга архаической Элладой; когда почти годом позже мне пришлось выбрать художника-графика для обложки „Аполлона“, я обратился к Баксту, — весь первый год журнал выходил с его титульной виньеткой… На вернисаже судьба свела меня… с царскоселом Николаем Степановичем Гумилёвым. Кто-то из писателей отрекомендовал его как автора „Романтических цветов“. Юноша был тонок, строен, в элегантном университетском сюртуке с очень высоким, темно-синим воротником (тогдашняя мода), и причесан на пробор тщательно…»

Даже в облике двух эстетов было что-то общее. Оба носили короткую стрижку и тщательный пробор. О Сергее Константиновиче, который был старше Гумилёва на девять лет, говорили даже, что в Париже он навсегда протравил себе пробор. Он, как и Гумилёв, тщательно следил за внешностью и одевался с подчеркнутым изяществом. Не зря в своих мемуарах Маковский вспомнил именно то, в чем был одет Гумилёв. Это и понятно. Отец Маковского — художник Константин Егорович — был популярен в высших кругах императорской России. Заказы на портреты влиятельных особ дворянского общества позволяли семье жить в большом достатке и не отказывать себе ни в чем. С детства Сергей привык быть в центре внимания. Отец писал с него героев своих картин: «Маленький вор», «Маленький антиквар». Позировал он и в образе боярского сына для полотна «Боярский пир». Маковский-старший был удостоен чести писать портреты Государя Императора Александра II. Ему позировал сам Государь и остался доволен его работой. Александр II называл Маковского «мой живописец». Манеры высшего света были с детства хорошо усвоены Сергеем. Он вспоминал в эмиграции: «Поколение, выросшее в „петербургской“ атмосфере девяностых годов — когда юноши еще считали нужным прочесть Бокля и Спенсера, в семьях с наследственной культурой все как-то завертелось вокруг вопросов искусства, поэзии, философских обобщений и парадоксов, — это поколение чуть космополитичное по образованию, но с сентиментальной оглядкой на помещичье, барское житье, неудержимо потянулось на Запад, от доморощенного безвкусия — к „живым водам“ Запада, в Европу „святых чудес“. И случилось неизбежное: Европа конца века, о художестве которой, литературе, поэзии, музыке мы знали до тех пор совсем мало, Европа, предававшаяся всем изысканностям и излишествам воображения и мысли, захватила наших культуртрегеров умственным богатством, дерзновением, всеискушенностью». Гумилёв к высшему свету никогда не принадлежал, но манерам высшего света был обучен и тоже ездил в Европу «святых чудес».