Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта - Владимир Полушин

Сама Дмитриева тоже подогревала страсти. Ей казалось, что ссора между двумя известными поэтами (чем бы она ни кончилась) возвеличит ее до уровня «инфанты».

Волошин, импульсивный и неуравновешенный, толстый и неуклюжий, не знал, как вывести Гумилёва из себя, чтобы показать ему, как он его ненавидит.

16 или 17 ноября у Гумилёва с Дмитриевой состоялся разговор. Встреча оказалась не очень удачной. Елизавета Ивановна старалась уязвить самолюбие поэта. Дмитриевой нужен был повод для ссоры, чтобы рассказать Волошину, какой негодяй Гумилёв. И она решает разыграть спектакль на четверых в доме ее подруги Лидии Павловны Брюлловой.

Дмитриева написала в своей исповеди об этой встрече так: «В понедельник ко мне пришел Гюнтер и сказал, что Н. С. на „башне“ говорил Бог знает что обо мне. Я позвала Н. С. к Лидии Павл. Брюлловой, там же был и Гюнтер. Я спросила Н. С., говорил ли он это. Он повторил мне в лицо. Я вышла из комнаты. Он уже ненавидел меня…»

А Волошин ненавидел Гумилёва. И искал случая для того, чтобы публично оскорбить поэта. Видимо, тот самый морской черт Габриак, материализованный им, не давал ему покоя. В связи с подготовкой нового журнала папа Мако договорился с художником Головиным, чтобы тот сделал групповой портрет ведущих сотрудников «Аполлона». И аполлоновцы часто навещали в те дни художника в его мастерской на самой вышке Мариинского театра. 19 ноября вечером в мастерскую Головина в Мариинском театре пришли Николай Гумилёв, Александр Блок, Сергей Маковский, Иннокентий Анненский, Михаил Кузмин, Евгений Зноско-Боровский и другие. Волошин появился в мастерской, по его признанию, уже основательно подогретый Дмитриевой.

В этот день в театре давали «Фауста», пел сам Федор Шаляпин. Мощный голос певца доносился до мастерской. Гумилёв беседовал с Блоком, который так и не стал ближайшим сотрудником «Аполлона». Хозяин мастерской вышел, гости разбрелись по комнате. Ссора между Волошиным и Гумилёвым произошла у всех на глазах. Вот как сам Максимилиан Александрович описал этот эпизод в воспоминаниях: «Все уже были в сборе… Шаляпин внизу запел „Заклинание цветов“. Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилёву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского, который говорил: „Достоевский прав. Звук пощечины — действительно мокрый“. Гумилёв отшатнулся от меня и сказал: „Ты мне за это ответишь“ (мы с ним не были на „ты“). Мне хотелось сказать: „Николай Степанович, это не брудершафт“. Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: „Вы поняли?“» Так писал Волошин, но по другим мемуарам (графа Толстого) ссора произошла иначе: «…поэт В., бросившись к Гумилёву, оскорбил его. К ним подбежали Анненский, Головин, В. Иванов. Но Гумилёв, прямой, весь напряженный, заложив руки за спину и стиснув их, уже овладел собою. Здесь же он вызвал В. на дуэль». Гумилёв не мог простить оскорбления и поставил самые серьезные условия. Он потребовал стреляться на пяти шагах и до смерти одного из противников.

Секундантами Гумилёва стали Евгений Зноско-Боровский и Михаил Кузмин. Секундантами Волошина согласились быть художник князь А. К. Шервашидзе и граф Алексей Толстой. Весь день 20 ноября в редакции журнала «Аполлон» обсуждали ситуацию и думали над тем, как смягчить условия дуэли, чтобы избежать смертельного исхода. Ничего определенного не придумали.

21 ноября секунданты Гумилёва Михаил Кузмин и Евгений Зноско-Боровский поехали к Волошину и официально уведомили его о дуэли. Михаил Кузмин записал в дневнике в тот же день: «Зноско заехал рано. Макс все вилял, вел себя очень подозрительно и противно… Я с князем (то есть Шервашидзе. — В. П.) отправился к Борису Суворину добывать пистолеты, было занятно. Под дверями лежала девятка пик. Но пистол<етов> не достали, и князь поехал дальше… У нас сидел уже окруженный трагической нежностью „башни“ Коля (Гумилёв. — В. П.). Он спокоен и трогателен. Пришел Сережа (Сергей Ауслендер. — В. П.) и ненужный Гюнтер. Но мы их скоро спровадили. Насилу через Сережу добыли доктора. Решили не ложиться. Я переоделся, надел высокие сапоги, старое платье. Коля спал немного».

Гумилёв вел себя внешне очень спокойно и действительно провел целый день перед дуэлью на «башне». Он не хотел волновать родителей, особенно мать, которая могла бы почувствовать что-то неладное.

Интересно, что 21 ноября слух о предстоящей дуэли стал достоянием гласности. В этот же день газета «Русское слово» писала о ссоре поэтов, и, конечно, в ней было много вранья.

Секунданты условились, что местом дуэли будет Новая Деревня, то есть район печально известной Черной речки. С трудностями нашли дуэльные пистолеты — старинные, с выгравированными фамилиями всех, кто на них дрался. Решено было провести дуэль рано утром. Князь Шервашидзе вспоминал: «…я был очень напуган, и в моем воображении один из двух обязательно должен быть убит. Тут же у меня явилась детская мысль: заменить пули бутафорскими. Я имел наивность предложить это моим приятелям! Они, разумеется, возмущенно отказались. Я поехал к барону Мейендорфу и взял у него пистолеты…»

Секунданты не прекращали попыток изменить условия дуэли. Ясно, что с пяти шагов Гумилёв не промахнется и, если будет стрелять первым, убьет Волошина. В то же время условия — стрелять по команде одновременно — не оставляли шансов никому из дуэлянтов. Как признавался Толстой, с большим трудом под утро в ресторане «Альберта» удалось уговорить секундантов Гумилёва остановиться на пятнадцати шагах. Секунданты согласились, но Гумилёв категорически отказывался идти на какие-либо уступки. Только через сутки его удалось уговорить, объяснив, что для такого опытного стрелка, как он, и пятнадцать шагов — не расстояние. Дуэль была назначена на утро 22 ноября.

На ночь перед дуэлью Гумилёв остался на «башне». Рано утром, помолившись, он вверил свою судьбу Господу Богу.

Если во времена Пушкина на дуэль ехали в карете, то теперь оба противника отправились на Черную речку на автомобилях. Стояла сырая слякотная погода. По дороге в Новую деревню талый снег сыграл злую шутку с автомобилем Гумилёва и его секундантов. Он застрял в каком-то осевшем сугробе. Вскоре его догнал автомобиль, в котором ехал Максимилиан Волошин. Толстой позвал дворников с лопатами. Общими усилиями секунданты вытащили автомобиль из сугроба. Зноско-Боровский провалился в снег и потерял свою калошу. Гумилёв же за всем наблюдал спокойно и невозмутимо, стоя рядом на дороге. Наконец автомобиль заурчал, и дуэлянты двинулись к Новой Деревне.