Ад - Алексей Кацай

В это время в подъезд ввалилось двое оранжевожилетчиков. Они скользнули взглядами по камуфляжнику, словно клюшками по льду, и остановили их на мне.

— Вот, — сказал один и тоже ткнул пальцем, но уже в меня, — вот парень, который нам поможет. А ну, давай-ка быстренько беги на улицу. Там одного нашего товарища ранило, теперь нет пары, чтобы носилки таскать.

— Я этому корешу уже дал задание, — ледяным тоном произнес камуфляжник.

— Не знаю, какое ты ему дал задание, но у нас дела поважней. Пригожа требует все трупы убрать, чтобы эпидемии не было, — голос оранжевожилетчика дрожал, словно крыло стрекозы.

— Валух ваш Пригожа! Пусть пойдет да спросит у Мельниченка, что он пить станет…

— Да как хворобы начнутся, то ему только живая вода и пригодится.

И понеслось. Они вплотную Приблизились друг к другу, бубня: «Пригожа… Мельниченко… приказ… начхать…», и прочие однообразные да односложные выражения. Обо мне мгновенно забыли, как недавно в больнице — Гречаник. Что ж, моя особа, конечно, мелковата по сравнению — как там пишут политологи? — с электоральными лидерами.

Воспользовавшись тем, что три электоральных единицы уже не обращали на меня ни малейшего внимания, я проскользнул в открытые двери квартиры, находящейся как раз напротив входа в подъезд. На полу в большой комнате, нарушая все правила безопасности во время землетрясений, спало четверо изможденных камуфляжников. На кухне осунувшаяся молодица колдовала над харчами, добывая их из каких-то сухих пайков и консервов. Она не удивилась тому, что у нее появился еще один клиент: положение было фронтовое. Только и того что, колупая консервным ножом жестянку, проговорила:

— Есть будете?

Получив отрицательный ответ, равнодушно пожала плечами:

— Как хотите. А вот ребят надо покормить. Изморились они, ой как изморились! Тут недавно вблизи опять что-то взорвалось. Да так, что с окон последние стекла повылетали. Громище было такое, что и мертвых поднимет. Но не ребят. Лишь перевернулись на другую сторону. Изморились ребята, ой как изморились… И я тоже, — перешла она вдруг на шепот. — Раньше я такой трусихой была — тени своей боялась, а сейчас — все равно, что будет. Только и мыслей, чтоб скорее все закончилось…

Она продолжала разговаривать сама с собой, а я ощущал, что волна всемирной усталости и равнодушия подхватывает и меня. Если еще с час назад меня даже трясло от предчувствия новой опасности, то сейчас… Я В полном смысле физическим усилием попробовал привести себя в норму:

— А что же оно взорвалось, уважаемая? Снова земле покоя нет?

— Да нет. Это где-то часа два назад началось. Новые чудеса. Те облака зеленые, что в небе появились, летали себе, летали, а потом начали лучами стрелять по тем местам, где земля потрескалась. Лазер, наверное. Я такое по видику когда-то смотрела. Кстати, после этого земля там снова вместе сходится.

— Как — вместе?..

— Как, как… А я знаю?.. Пойди в спальню — там из окна все видно.

Недоверчиво взглянув на женщину, я похромал к маленькой, когда-то уютной спальне. Вид из выбитого окна, выходящего во двор, действительно открывался интересный. Очевидно, посреди двора раньше находилось лавовое озерцо. Надо понимать, что и с кремняком посредине. Но сейчас на его месте чуть дымилась большая воронка с отлогими краями, полузасыпанными измельченной породой. Самой лавы как и не было.

«Интересно, — подумал я, снова ощущая возбуждение, — это что же, те тарелки землю латать начали? А луч вместо иглы? Тогда отдадим должное Бабию. Да и Беловоду. Эти чудеса чудесные надо не только изучать, но и использовать. А может, они и в самом деле разумные?! — вдруг застыл я, вспоминая огромное количество литературы про не меньшее число контактов представителей человеческой породы с этой небывальщиной. — Ч-черт, неужели этот валух Бабий все же прав был!.. Ой как этого не хочется!..»

Я даже зажмурил глаза, покачивая головой, и поэтому не заметил появления маленького человечка, все время крутящегося и нервно подпрыгивающего, словно на пружинах. Он, очевидно, выскочил из-за угла дома и остановился, размахивая руками:

— Сюда, Людмила Георгиевна, сюда! Здесь оно, здесь! Я же говорил, — суетился он.

Худая и плоская, но гордо выпрямленная фигура Людмилы Мирошник с неизменной линзой на груди появилась в поле моего зрения и в плотном кругу своих приверженцев. Рядом с ней шел уже знакомый мне худой парень вместе со своими коллегами в грязной, местами разорванной белой одежде. Как и линза — при Людмиле, их барабанчики были при них. Не знаю, известили ли Мирошник о гибели ее мужа, но держалась женщина довольно хорошо. Лишь ее плохо выкрашенные волосы, как мне показалось издалека, еще больше полиняли. И большие очки почему-то плохо держались на носу. Людмила Георгиевна постоянно их поправляла, и этот жест мешал ей стать окончательно величественной.

Она подошла к воронке и молча уставилась на нее. Толпа мужчин в количестве человек двадцати замерла за несколько метров.

— Я знала, — так негромко произнесла Мирошничиха, что я скорее не услышал, а угадал ее слова. Впрочем, с каждой произнесенной фразой голос Людмилы Георгиевны становился и громче, и тверже. — Я знала, потому что верила в это. Наш творец, изучая себя через нас, не желает пока окончательно уничтожать всего, что сохраняет и оберегает первоначальную геометрию и прозрачность всемирной линзы. Всего, пытающегося душой струиться к ней через весь мрак, все бездны и беды этого несовершенного мира. Посмотрите вверх, сестры и братья мои!

Она подняла руки, направив их в сторону трех летающих тарелок, которые медленно, но с какой-то скрытой угрозой передвигались параллельными курсами.

— Посмотрите на их форму. Не напоминает ли вам их совершенство совершенство всемирной линзы? — И Людмила Георгиевна вознесла над головой свой амулет. — Не напоминает ли вам их форма этот неуничтожимый символ? Напоминает. И в этом сходстве есть знамение того, что сам творец пришел к нам на помощь, что он не бросил своих детей на произвол судьбы! Берегитесь, создания тьмы! Раньше мы просто не боялись вас, а теперь заставим бояться нас. Потому что за вами — хаос, а за нами — форма, за нами — свет, за нами — творение! Идите к людям, братья и сестры мои! Идите и разъясняйте им, что они спасены, что они под защитой сфокусированного сияния. Но под защитой только в том случае, если придут к нам и встанут с нами плечом к плечу!

Народ одобрительно загудел, а я отметил, что количество его остается на прежнем уровне. Но не из-за того, что кто-то не воспринял директив прозрачной леди, а из-за того, что на место ушедших вставали новые люди. И в глазах их появлялся призрачный блеск.

— А что, права она, права эта женщина, — прошелестело сзади.

Я обернулся. Хозяйка квартиры как была с консервным ножом, так и стала, неслышно подойдя ко мне и тоже засмотревшись в окно.

— А ну его все к черту, — вдруг почти выкрикнула она, бросая нож на пол. — Пойду и я к людям, поговорю с ними, может, и действительно скорее спасемся. Вместе. Как людям и должно. Да и тарелки те недаром появились, недаром землю нашу защищают.

Она резко развернулась и, уже выходя из спальни, повернула ко мне голову:

— Когда те охламоны проснутся, скажите им, чтобы сами себе обед готовили. На кухне все есть.

Я только и был способен на то, чтобы удивленно пожать плечами, уставившись на ее спину, а потом на двери, которые она плотно закрыла за собой. Поведение людей начинало меня все больше и больше беспокоить. С моей точки зрения, в нашем положении они должны были орать, рвать на себе волосы, бессмысленно бегать по улицам и т. д., и т. п. Но если что-то подобное и происходило, то происходило лишь в отдельных эпизодах нашей эпопеи. И лишь благодаря внешним, чисто ситуативным, причинам. А в основном имела место какая-то апатия и. быстрое изменение линий поведения. Впрочем, пика паники я не видал, потому что валялся без сознания под охраной камуфляжников. Да и такая-сякая организация спасательных работ тоже, наверное, сыграла свою роль. Хотя какая там «организация»!.. Дергаемся в разные стороны, как щенки слепошарые!

Впрочем, здесь я был не прав. И это подтвердил шум, неожиданно поднявшийся в соседней комнате.

— Просыпайтесь, просыпайтесь! — громко сопел кто-то голосом, похожим на голос мужика, приказавшего мне недавно собирать по дому все жидкое. — Шеф приехал!

— Плевать я на него хотел, — отвечал другой раздраженный голос, излагая, как мне показалось, общие соображения. — Пусть он сам побегает двое суток без передышки, а я потом посмотрю на него…

— Дурак! Не в том дело, что спите, а в том, что спите в доме. Он же приказал на улице расположиться, чтобы населению не подавать дурного примера. И хоть ситуация изменилась, но… Но приказы не обсуждаются.