Зимний скорый - Захар Оскотский

Григорьев молчал.

— Да ты хоть понимаешь, что старые генераторы у десятков потребителей идут? В авиационных системах, в морских, черт знает где! Ты что думаешь, ради наших высвобождений кто-то будет свою аппаратуру менять, заново все испытания на самолетах и кораблях проводить? Абсурд! Новые генераторы только в аппаратуру новой разработки пойдут. А это значит, не то что ни одной работницы не высвободится, это значит, рядом с нынешним производством придется для твоих плёночных новое создавать, только и всего! Помещения откуда-то брать и ЕЩЕ ЛЮДЕЙ!

Григорьев молчал. Было чувство нереальности, и нереальней всего ощущалось собственное спокойствие. Виноградов уже не скальпелем надрезал, а просто бил, но удары его приходились словно по ледяной глыбе. Что ж за понимание открылось и принесло этот сковывающий холод? Понимание, что Виноградов — прав? Но ведь он всё равно не сможет с ним согласиться. Тогда — что же?

В звонком голосе Виноградова опять зазвучали дружелюбные горловые переливы:

— Ну, а представь уже ненаучную фантастику: что действительно придется из-за твоих изобретений бабёнок на заводах высвобождать и переучивать. Ого! Это для тебя — мануфактура, дикость, а ты у любой спроси: захочет она такую мануфактуру на что другое поменять? У нее за душой семь классов дурных и никакой серьезной специальности. А тут — сидит с кисточкой в веселой компании, языком целый день ля-ля-ля, и получает свои сто тридцать. И голова не болит. Да какие сто тридцать! Они больше тебя имеют! Что ты — ухваток их не знаешь? Они каждый день изделия припрятывают. А потом вопят: плана нет, в субботу выйдем, за двойной тариф! В субботу явятся на два часа, чаю попьют, изделия из столов достанут — и по домам.

Теперь Виноградов посмеивался, но Григорьев, не поднимая глаз, чувствовал его изучающий взгляд.

— А все причитания на лекциях, приказы, статейки в «Литературке»… — Виноградов махнул рукой. — Всё фильтровать надо. Ясно одно: ДАЛЬШЕ БУДЕТ ХУЖЕ. Так вот, ОНИ причину готовят — людей, мол, не хватит. Хватит! Мяса не хватит, а люди будут. Нервничать не надо. Все беды наши оттого, что мы нация нервная. — Он усмехнулся: — А должен быть характер нордический. Как у Штирлица.

Григорьев машинально, механическим счетом отметил, что Виноградов тоже сказал «они». И вдруг ему стало ясней то, что с ним происходит.

— Ты про себя думаешь, наверное, — резче заговорил Виноградов, — я тут день и ночь сидел, чудо-состав изобрел, ах, какой я молодец! А я тебе скажу, ПО ЖИЗНИ скажу, не обидься… Как раз для этого-то большого ума и не требуется!

Григорьев вскинул голову, они встретились взглядами, и он успел заметить, как в узких, темных глазах Виноградова метнулся испуг. Видно, тот понял, что перехлестнул. Но Григорьев не почувствовал себя задетым. Самым важным сейчас было его открытие: оказывается, он уже давно — подсознанием, инстинктом — ощущал иллюзорность своего спасения в «клетушке». Но вот, как в диораме, опрокинулась система зеркал, и то, что казалось реальностью — приборы, схемы, огненные змейки импульсов, острый дух растворителей, почерневшие, разъеденные руки, спасительная усталость работы — всё отскочило прочь и задрожало вдали фальшивым отражением. А его выбросило в настоящую реальность. Как Марика и Димку… Это понимание, дремавшее потаенно в душе, прорвалось, растеклось в крови, оледенило. Но что будет, когда наркоз отойдет?

А Виноградов не мог понять его молчания. Он забеспокоился. Заговорил:

— Ты на меня не дуйся! Что я могу? Я — как ты. Если б даже я тебе изо всех сил помогать кинулся…

— Что сделать с отчетом? — спросил Григорьев.

Голос Виноградова потеплел:

— Вот, молодец, по-деловому! С отчетом? Всё оставь, как есть. Только выводы чуть измени. Не «разработано изделие», а «показана принципиальная возможность создания». У тебя же действительно не все испытания сделаны. В генераторах испытаний не было.

— Испытания в генераторах «Энергетик» сделает. Я уже образцы приготовил — отвезти.

— Ничего не отвози, не надо! — Виноградов поднял палец. — И отчет у тебя какой — секретный?

— Для служебного пользования.

— Засекреть!

— Это сколько же времени уйдет: всё в спецблокнот переписывать, потом в машбюро первого отдела отдавать…

— Засекреть! — повторил Виноградов. — Если придется его «Энергетику» выслать, чтоб там по лишним рукам не ходил.

Он вдруг потянулся и хлопнул Григорьева по плечу:

— Да брось ты кукситься! Обидно тебе? Это еще что! Бывает, знаешь, как хуже. Вот мне, ты думаешь, не обидно? Сорок один год, пятый десяток, а что — я? Кандидат, начальник маленького отдела. В солидной фирме такой отдел на лабораторию не потянул бы. А обормоты, которые у меня в институте задания списывали, и списать-то не могли без ошибок, теперь — и доктора, и профессора, и директора! А самый балбес, спортсмен, ну ничего, кроме роста и смазливой морды, который мне свою девушку предлагал — переспать с ней за то, чтоб я ему курсовой проект рассчитал, — он теперь знаешь кто? Начальник главка! Слава богу, не нашего.

— Переспали? — спросил Григорьев.

Виноградов запнулся. Потом хохотнул:

— Ну, молодец, молодец!.. В общем, не переживай. И затраченного труда не жалей, не пропадет! — Он разворошил на столе бумаги, вытянул из-под них нужный блокнот. — Конечно, труд должен вознаграждаться! Значит, две заявки здесь? Вот и отправляй с богом. Засекреть — и отправляй. А получишь на них «красные углы», слово даю, вознаграждение насчитаем — максимальное! Для оплаты изобретения опытная партия может считаться внедрением, тут криминала никакого нет.

К нему вернулся прежний тон. Он явно испытывал облегчение.

— И не думай, — сказал он, — что мы твою работу хороним. Если когда-нибудь прижмет нас опять «Энергетик», — просто так мы, конечно, не дадимся, но если уж надавят через министерство, — мы тогда, может, опять тему возьмем. — Он поднял палец: — Нировскую!

Григорьев молчал.

— А труд, конечно, должен вознаграждаться! — говорил Виноградов. — Я, кстати, давно хочу спросить: ты диссертацию-то делать собираешься? У тебя хоть один кандидатский минимум сдан — философия, иностранный язык? Нет? Ну ты даешь!

Он поднялся. Григорьеву пришлось встать вслед за ним.

— Давай, — сказал Виноградов, — готовь направление, характеристику, всё подпишем, — и оформляйся на кафедру соискателем! Твой отчет — это же готовая диссертация. У тебя какой получился объем литературной части?

— Процентов двадцать пять.

— Ну как раз то, что надо по новым требованиям!.. А — пальто? Пальто мое где?

Григорьев принес ему пальто и шапку. Сразу отдал и отступил назад, чтоб не придерживать, когда он будет одеваться.

— Ты пойми, — говорил Виноградов, сам влезая в рукава, довольный, — я же тебя ни в чем не ограничиваю. Это американцы нам режим наибольшего благоприятствования не дают за то, что евреев не выпускаем, а я тебе — даю! Как раз за то, чтобы ты лишнюю информацию не выпускал. — Он засмеялся своей шутке. — Веди серийные изделия, как ведешь. Ну, еще там тему подкину по модернизации. А будет время оставаться — занимайся своими плёнками сколько душе угодно!

Он застегнулся, огладил пальто, поправил шапку, сразу став выше ростом и массивнее. Весело спросил:

— Кто это сказал, что наука — удовлетворение любопытства за государственный счет? Вот и удовлетворяй на здоровье! Помощницу надо — помощницу дадим. Вот, месяца через три, в феврале, придут выпускники, можешь себе выбрать самую хорошенькую молодую специалисточку. Лучше всего замужнюю, — Виноградов подмигнул, — чтоб лишних проблем не возникало! Вот, сидите тут вдвоем и занимайтесь… наукой.

Уже в дверях он обернулся:

— И осциллограф с запоминанием купим! Что ж мы, четыре тыщи не найдем? Для дела — всё найдем!

Нина защитилась перед самым Новым годом. Григорьев не пошел на защиту, но вечером пришлось отправиться с ней на банкет. В маленьком боковом зале огромного ресторана собралась почти вся кафедра. Было тесно, шумно, чадно от испарений горячих мясных блюд, политых острыми соусами, и табачного дыма. Как капли блестящего жира, плавали круглые, лоснящиеся лица «полубогов», ничуть не изменившихся за четыре года, разве только пополневших. Да какое там «полу»! Самые весельчаки из этой стаи уже в настоящие боги вознеслись, в громовержцы. Тот — профессор, тот — секретарь ученого совета. Они задевали Григорьева: «Жена — молодец, а ты что же?»

Оттесненный от Нины за несколько мест, на край стола, он почти не прикасался к еде. Только курил сигарету за сигаретой и, выдерживая на лице доброжелательную, ни к кому не обращенную улыбку, наблюдал сквозь дым.

Нина среди «полубогов» стала уже совершенно своей. Никакого вскидывания глаз и торопливого смеха. Царственная, спокойно возвышалась в центре общего кружения. Чуть улыбаясь, склоняла прекрасную голову в ответ на поздравления. Поднимала рюмку с вином и пригубливала после шумных тостов. Из соседнего, большого зала доносились грохот оркестрика и топот ног танцующих. И всё вместе напоминало нелепую свадьбу без жениха.