Тигроловы - Анатолий Буйлов

— А третью голову вы уже не берете во внимание? — насмешливо спросил Николай.

— Присоединяйся, никто не запрешшат, — холодно сказал Савелий и, помедлив, добавил хмуро: — Ежели послушал бы Павла да не поперся бы на энту прокляту гору, глядишь, в тот же день и тигру поймали бы, и ногу сохранил бы...

— А зачем же ты и сам поперся на нее, если умный такой?

— А потому и поперся, что дурень был!

— А теперь, значит, поумнел? — усмехнулся Николай.

— А теперь поумнел! — вызывающе повысил голос Савелий. — Да, поумнел! Не усмехайся! Сёдни вот целу ночь лежал не спамши, всяко разны думы передумывал: теперь вот умней, кажись, стал, и, даст бог, ишшо поумнею. А ты вот, гляжу, и не желашь умнеть-то — усмехаешься! Спеси, гонору много... И я дурак старый... — Савелий безнадежно махнул рукой, нетерпеливо кивнул удивленному Павлу: — Давай, излагай план свой, надобно скорей бежать отсюдова.

— План мой таков, Савелий Макарович. — Павел оживился, но все еще продолжал посматривать на бригадира с удивлением. — Я думаю, что два и, тем более, три дня нам терять на выход к пасеке нельзя. У Евтея с Юдовым сегодня последняя нодья догорает, и придется им валить сушняк для костра. У костра, сами знаете, какая ночевка — мученье! Да и сушняка там на сутки-двое всего. К ним придется пробиваться день, да пока тигру в клетку перегонять... Словом, крайний срок — через два дня нам надо быть у них. Это первое... — Павел неуверенно посмотрел на Николая, сосредоточенно подкладывающего в печь дрова.

Савелий, вероятно истолковав взгляд Павла по-своему, обернувшись к сыну, поторопил его:

— Побыстрей дрова пихай, видишь, с открытой дверцей она, проклятая, ишшо хуже дымит. Надымил, ажно в горле першит... Ну дак чо на второ, сказывай!

— А во-вторых, — уверенней продолжал Павел, — на костылях Николай до пасеки и за два дня не дойдет. На лошади если сюда приехать — тоже не выход, и долго это, а ему нужна помощь немедленная, и местность здесь — буреломник да болото.

— Ну дак чо теперь, помирать ему тут? — рассердился напряженно слушавший Савелий. — Не пойму, к чему клонишь?

— Зачем помирать? Пускай живет на здоровье! — заулыбался Павел, но, увидев, что Савелий начал нервно теребить бороду, торопливо и серьезно обратился к Николаю: — Скажи, сколько килограммов ты весишь?

— Зачем это знать тебе? — настороженно спросил Николай.

— Я же серьезно спрашиваю.

— Ну, допустим, семьдесят два килограмма, что дальше?

— Я так и думал! — удовлетворенно кивнул Павел. — Семьдесят два плюс одежда, итого — восемьдесят кило. До пасеки, если идти напрямик, километров семь-восемь. А мне не однажды приходилось из тайги выносить в промхоз мясо и кабана, и изюбра... Да еще и капканы, и приманка, и карабин — килограммов на семьдесят грузу набиралось. Вытаскивать за пятнадцать километров, и ничего, терпимо...

— Ты что же, предлагаешь вытащить меня из тайги на себе, как борова? — едко усмехнулся Николай.

— Совершенно верно, только не как борова, а как больного человека.

— Ну-ну, спасибо, — продолжал усмехаться Николай. — Только, во-первых, жидок ты, конек-горбунок, упадешь подо мной на первом километре. Во-вторых, я просто не сяду на тебя.

— Ты это, Павелко, сурьезно предлагашь? — недоверчиво спросил Савелий, беспокойно заерзав вдруг и заозиравшись, точно потерял что-то.

— Нам нынче не до шуток, Савелий Макарович.

— А как же ты его понесешь, на закорках-то разве удержишь? Ну, тигру-то я видал, как ты пер, — крепок, не сумлеваюсь. Так ведь тигра в мешке, мешок с лямками... А так руками надо под коленами держать — не удержишь долго-то? Кабы вот на лямках...

— Так я, Савелий Макарович, это дело еще с десятого класса освоил! — улыбнулся Павел. — Кольку Кузьмина тащить вот так же пришлось. Женьшень пошли искать на Каменную горку, а его там змея укусила. Взял я Кольку на спину, да скоро и в самом деле руки онемели. Ну тогда я привязал к пустому рюкзаку перекладинку, вроде качели, веревочные стремена к брючному ремню пристроил. Сел Колька на эту перекладину, ноги в стремена, обхватил меня за шею, и четыре километра до поселка я его чуть не галопом провез. А он ведь, сами знаете, громила какой против меня. Так что, Савелий Макарович, затея эта вполне реальная...

— Чушь и бред — твоя затея! — Николай резко поднялся, поджав правую больную ногу, опершись рукой о край стола, допрыгал до нар и, пробравшись к стене, демонстративно улегшись на спину и закинув руки за голову, проговорил раздраженно и категорично: — Чушь и бред! Даже если и способен ты вынести меня, это еще не значит, что я дам на это свое согласие...

— Послушай, Николай! — как можно мягче и дружелюбней сказал Калугин. — Ты, пожалуйста, не думай, что я хочу показать Лошкаревым свою силу и выносливость и этим все-таки завоевать вашу благосклонность или как-то ущемить ваше достоинство. Ничего уже мне не нужно от вас. Абсолютно ничего! Тигров я с вами ловить больше не буду, сам отказываюсь от этого. Но сейчас мы обязаны не только о себе думать, но и о других тоже. Через два дня надо быть у Евтея Макаровича... У нас единственный выход, который я предлагаю. Если снегопад не перестанет к вечеру, то за сутки снегу навалит по пояс, и тогда мы все здесь застрянем... Ты же образованный, умный человек...

— Я уже сказал свое решение, — сдерживая раздражение, глухо проговорил Николай и отвернулся к стене.

— Ну и глупо! — рассердился Павел. — А главное — эгоистично! Ну хоть вы ему скажите, Савелий Макарович. Убедите его в том, что это единственный выход...

— Не надо ни в чем убеждать меня!!! Понятно тебе или нет?! — Гневно выкрикнул Николай, вновь переворачиваясь на спину. — Как сказал, так и будет! Пойду на костылях...

— Ну и будешь шкандыбать три дня!

— Да хоть неделю буду шкандыбать, какая тебе разница?!

— Мне-то нет разницы, — подчеркнуто спокойным голосом согласился Павел и холодно закончил: — Да Евтею с Юдовым далеко не все равно. И Савелию Макаровичу, отцу твоему, тоже не все равно. Как видишь, всем не все равно, только тебе все равно — так получается?

Николай не ответил, опять закинул руки за голову, упрямо смотрел в потолок, играя желваками...

— Короче говоря, Савелий Макарович, — вновь обратился Павел к задумавшемуся Савелию, — ситуация у нас такая: если Николай сейчас не согласится на мое предложение, тогда я немедленно ухожу на пасеку один и завтра буду пробиваться к Евтею Макаровичу — буду их выручать. Пока тигра вывезем, пока лыжи добудем, через неделю за Николаем придем. На неделю, я думаю, вам тут продуктов хватит...

— Погоди планировать, не суетись, Павлуха, — дружелюбно остановил его Савелий и, повернувшись к Николаю, тем же дружелюбным тоном, но настойчиво сказал: — Слышь-ко, сынок, Павлик-то опять дельно говорит: ежели промежду вас согласья нет — это ваше лично дело, а все остальны-то при чем? Надобно скорее выбираться отсюда. Снегу навалит под саму крышу, вот и будем куковать. Все дело наше насмарку пойдет, и все из-за гонору, из-за того, что согласья нет — кто в лес, кто по воду. В разные стороны тянуть, токо дело разорвешь на части — ни тому, ни другому впрок, а людям на смех. Так ли, нет, говорю?

Николай молчал, прекрасно, должно быть, понимая, что возражать действительно глупо, и поэтому после долгих отцовых уговоров, когда тот, потеряв уже терпение, начал повышать голос и вот-вот готов был взорваться, он, точно делая отцу одолжение, выдавил из себя:

— Ну хорошо, пусть будет по-вашему. Но только помяни мое слово, отец: Калугин упадет подо мной через два километра. Вот увидишь.

— Ну, упадет — пусть, — охотно согласился Савелий. — Упадет, ты малость на костылях пройдешься, а отдохнувши, он ишшо с километр пронесет тебя. Так вот потихоньку и доползем. Нам ведь все одно двигаться надо. Давайте котомку собирать, продуктов на три дня возьмем — хватит, лишнее тут оставим. — И заторопился, опасаясь, что Николай опять заартачится.

Павел тоже принялся торопливо вырубать из полена перекладину, на которой должен был сидеть Николай, но, критически взглянув на его работу, Савелий предложил просто сделать в рогожном мешке, в котором перетаскивали тигра, прорези для ног, просунуть в эти прорези ноги, как в трусы, верх мешка завязать на груди, заплечные же ремни надо подтянуть потуже. Стремена, чтобы ноги Николая не болтались, можно привязать прямо к патронташу Павла.

Затея Савелия понравилась Павлу, и даже Николай, отрешенно сидящий на нарах и не принимавший участия в сборах, чуть заметно оживился. Он даже безоговорочно влез в мешок, просунув ноги в прорези, затем, ухмыляясь, взобрался Павлу на спину, терпеливо ждал, когда Савелий, довольно кивая, привяжет на патронташ Калугина веревки и сделает из них петли-стремена. В конце концов после неоднократных примериваний и подтягиваний все было сделано и подогнано.