Тигроловы - Анатолий Буйлов

А за бревенчатой стеной все не смолкал тихий, монотонный шорох снегопада, и, улавливая его, Павел представил себе тускло горящую в снежной темени нодью, согбенную, присыпанную снегом фигуру человека. Невольно поежился. «Как там Евтей Макарович с Юдовым от снегопада защищаются? Целлофан мой у них остался, можно его приспособить на навес, сверху снегом придавить — вот и крыша. Неужели не догадаются? Впрочем, если мы с Савелием догадались, то Евтей и подавно». С этой успокаивающей мыслью Павел и уснул.

Евтей Лошкарев сидел перед нодьей в маленьком балагане, сделанном из жердей и обтянутом целлофановой пленкой, на верху которой слоем лежали пихтовые ветки и снег. В балагане было сравнительно тепло и даже уютно, правда, два часа тому назад все было иначе. Пока Евтей строил около балагана и разжигал последнюю новую нодью, пока она разгоралась да пока он тушил остатки старой нодьи, складывая головни около сруба на случай, если они потребуются потом, одежда его промокла. Евтей продрог и был раздражен. Но скоро бревна разгорелись, он высушил на себе одежду, напился кипятку, заваренного березовой чагой, и сидел, настороженно поглядывая на освещенный спокойным пламенем сруб и дальше за него в черно-белую рябь снегопада. С правой руки от Евтея в боевой готовности карабин: в прошедшую ночь, когда тигрица подошла слишком близко к срубу и стала рявкать, пришлось выстрелить два раза. Сегодня днем рев тигрицы раздавался несколько раз, но издалека. Сгоряча Евтей хотел выстрелить, но вовремя сдержался: патронов оставалось всего два десятка, а ночью тигрица наверняка попытается вновь подойти к срубу. Вот тогда и нужно будет стрельнуть, да и то экономно. Неизвестно ведь, сколько ночей будет он сидеть здесь и ждать помощи. Может, придется еще швырять в зверя горящие головешки, как приходилось это делать ему лет десять тому назад. Главное — крепко не заспаться, почаще посматривать на сруб. Завтра нужно балаган пристроить прямо к стене сруба, и, пока еще силы есть, повалить оставшиеся две сушины, что стоят на краю пихтарника. Еще пару ясеней сырых необходимо срубить: сырой ясень вперемешку с сушиной хорошо и долго будет гореть. Две-три ночи продержаться еще можно — ночью караулить, а днем придремывать. Оно, конечно, тигрица и днем может прийти, однако днем легче с ней воевать, да и, чего греха таить, — не так боязно... Хотя если подумать, то самое страшное сейчас — голод. На одном кипятке, да еще по такому глубокому снегу, без лыж к тому же, далеко не пройдешь. И Юдов запропастился... Ведь уговор-то был таков, чтобы он вернулся к Евтею с продуктами, и вряд ли Савелий изменит такой уговор. Разве что, не дойдя до пасеки, все они увязались за тигром? Поймали его и так же вот мыкаются теперь с ним где-нибудь в тайге... Хорошо, если так, тогда кто-нибудь из бригады не завтра, так послезавтра все равно придет на выручку. Хуже, если Савелий отправил Юдова, как условились, а тот наткнулся на тигрицу. Теперь по такому снегу и места трагедии не найдешь... Хотя вряд ли это. Если бы тигрица убила человека, она бы теперь не острожничала, а напролом пошла бы на сруб. Нет, тут что-то другое. Скорей всего, поймали ребята второго тигра, и надобно Евтею держаться, сколько можно.

Он опять посмотрел на сруб, невесело усмехнувшись, подумал: «Тигр без еды две недели пролежит, и хоть бы что ему, а я вот сутки не поел, и брюхо уже болит, слабость во всем теле...» Старик совсем заскучал. Ведь и помереть так можно не за понюшку табаку... Но насторожился вдруг, вздрогнул: «Батюшки светы! К чему бы это?» Послышался ему сразу непонятный и враждебный звук. Ажно дрожью взялся Евтей. «На самом деле такое или от голоду померещилось?» Еще чутче прислушавшись, Евтей уверился, что звук рождается по ту сторону нодьи, за стеной огня, и исходит снизу, от земли, будто там, в десяти шагах от огня, открылся вдруг маленький вулкан, и вот, всхрапывая, кипит и булькает в тесном придушенном горле его огненная лава...

«Да ведь это же тигра!» — молнией обожгла Евтея догадка.

Схватив карабин, сняв его с предохранителя, он, низко пригнувшись, вышел из-под навеса к торцу нодьи и, держа карабин у плеча, медленно выпрямился, глянул в темень и вздрогнул, увидев в нескольких шагах два ярко-зеленых светящихся глаза. Усатая тигриная морда с полураскрытой пастью неотрывно смотрела на Евтея своими демоническими глазами.

— Куда прешь! Куда прешь, чертова немочь!! — испуганно закричал Евтей, держа тигрицу на прицеле, и повторил зычным голосом, но уже не для того, чтобы испугать тигрицу, которая продолжала стоять не шелохнувшись, как изваяние, а скорей для собственной бодрости повторил: — Куда пре-ошь! Счас пальну промеж глаз, а ну марш отсюда!

Но в это время, вероятно почуяв мать, заурчал, зарявкал в срубе молодой тигр. Тигрица резко повернула голову к срубу, глаза ее тотчас потухли, и Евтей увидел могучего зверя в профиль. Оглушительно и страшно рявкнув, так, что у Евтея внутри все оборвалось и тело сделалось на мгновение каменно непослушным, тигрица, стоя к нодье боком, вновь застыла, наставив уши к срубу и вся подавшись к нему... Невольно, против желания своего, Евтей прицелился зверю в висок, чуть пониже уха, указательный палец лег уже на спусковой крючок, и кто-то уже вкрадчиво подсказывал стрелку, что этим вот выстрелом он раз и навсегда избавится от опасного своего врага, а заодно и решит все проблемы с пищей, ведь тигриное мясо не только вкусное, но даже целебное... Стреляй! Стреляй, Евтей, что же ты медлишь? Никто, кроме членов бригады, не узнает об этом, а если и узнает, причина к оправданию есть — самооборона! Тигрица-то рядом совсем... Стреляй, Евтей! Стреляй, не раздумывай! И, боясь подчиниться этому своему желанию убить врага, боясь взять на душу грех, не в силах дольше испытывать нервы свои, Евтей выстрелил чуть выше головы зверя. Тигрица, точно стеганули ее бичом, подпрыгнула, резко повернулась к нодье и, сверкнув глазищами, угрожающе зарявкала, в то же время тихонько пятясь в темноту.

— А-а, не понравилось?!! — торжествующе вскричал Евтей. — Марш! Марш отсюда!! Мать твою... — И, выругавшись, выстрелил еще.

Этот выстрел громыхнул как-то особенно оглушительно — тигрица, сверкнув глазами и рявкнув недовольно, круто развернулась, сделала прыжок и канула в темень. Чуть помедлив, Евтей выстрелил в третий раз, затем, взяв пустой котелок и кружку, принялся стучать ими друг о друга, дико крича, улюлюкая.

Опять зарявкал молодой тигр в срубе, но мать уже не ответила ему. Перестав стучать, Евтей тревожно прислушался: тихо потрескивало пламя нодьи, монотонно шуршал снег, гулко и торопливо стучало в груди сердце. Зарядив карабин и поставив его на предохранитель, Евтей прошел под навес, устало опустился на пихтовую подстилку, налил в кружку теплой воды из чайника, принялся пить ее, терпко пахнущую дымком, жадными, торопливыми глоточками, удивленно косясь на свои крепкие узловатые ладони, — вяло обхватывая кружку, они мелко-мелко дрожали.

— Ну дак чо, Павелко, что делать-то будем? Надо совет держать, — с тоской поглядывая на чуть заголубевшее оконце, сказал Савелий. — Снег-то не перестает, надобно что-то делать, как думашь?

— Как скажете, так и сделаем, — вяло откликнулся Павел.

— Ну я маракую так примерно, — Савелий оглянулся на сидящего у порога сына: — Николай по такому снегу все одно не ходок. А и нам сидеть тут не резон. Надо скорее выходить на пасеку, да и Евтей с Юдовым скоро все сушины вокруг сруба сожгут. Тигра надо в клетку пересаживать да на зообазу отправлять. Мое такое предложение: давай сёдни пробьем тропу в сторону пасеки, сколько сможем, и вернемся сюды, а завтра по энтой тропе Николая поведем. Ежели до пасеки завтра не сможем дойти, сделаем нодью, а уж на третий день хоть на четвереньках да выберемся к пасеке. — Савелий с беспокойством посмотрел на Павла, нетерпеливо спросил: — Так или нет? Аль у тебя есть другой план?

— Я бы другое предложил, Савелий Макарович, — раздумчиво сказал тот.

— Ну дак чо? — обрадовался и насторожился Савелий. — Предлагай, я к тому и спросил: одна голова — хорошо, две — лучше...

— А третью голову вы уже не берете во внимание? — насмешливо спросил Николай.

— Присоединяйся, никто не запрешшат, — холодно сказал Савелий и, помедлив, добавил хмуро: — Ежели послушал бы Павла да не поперся бы на энту прокляту гору, глядишь, в тот же день и тигру поймали бы, и ногу сохранил бы...

— А зачем же ты и сам поперся на нее, если умный такой?

— А потому и поперся, что дурень был!

— А теперь, значит, поумнел? — усмехнулся Николай.

— А теперь поумнел! — вызывающе повысил голос Савелий. — Да, поумнел! Не усмехайся! Сёдни вот целу ночь лежал не спамши, всяко разны думы передумывал: теперь вот умней, кажись, стал, и, даст бог, ишшо поумнею. А ты вот, гляжу, и не желашь умнеть-то — усмехаешься! Спеси, гонору много... И я дурак старый... — Савелий безнадежно махнул рукой, нетерпеливо кивнул удивленному Павлу: — Давай, излагай план свой, надобно скорей бежать отсюдова.