Замуж за «аристократа» - Маша Царева

– Влада Степановна! Я понимаю, о чем вы говорите! Но это были не деньги, это была визитная карточка. Он дал мне свою визитку, а я взяла. И я знаю, кто меня сфотографировал.

– Сейчас это неважно, – начальница курса скорбно поджала губы. – Тебя никогда не восстановят.

– Но почему меня не пригласили на комсомольское собрание? Почему они не захотели разобраться, выслушать меня? Так не бывает, это незаконно.

– Детка, формально тебя отчислили за прогулы. Ты неделю не была на факультете, пропустила один зачет. Понимаешь, тебе просто не повезло. Наш декан побоялся скандала. Побоялся, что ему сделают выговор, если выплывет эта история.

– Влада Степановна… А мне-то что теперь делать?

– Смирись. – Я видела, что Влада расстроена едва ли не сильнее, чем я сама. – Смирись, Катя. Потому что исправить уже ничего нельзя.

Домой я возвращалась, как в тумане. Выйдя из кабинета Влады Степановны, первым делом я бросилась искать предательницу – Веру. Как она могла так поступить? Мне явственно вспомнилась улыбающаяся подруга в блестящем платье, с фотоаппаратом «Зенит» через плечо. «Давай сфотографирую тебя с этим Мордашкиным, – лукаво подмигнув, сказала она. – Когда он прославится, можно будет хвастаться этой фотографией, здорово, да?» И я, весело смеясь, согласилась, не подозревая, что она намерена «хвастаться» фотографией еще до того, как пресловутый Мордашкин станет знаменитым. Произошедшее не укладывалось в моей голове. Мы ведь были подругами. Пусть ссорились часто, пусть иногда мелко пакостили друг другу, пусть приревновали друг друга к Александру Дашкевичу… Но все-таки мы были знакомы больше двух лет, мы вместе прогуливали особо скучные семинары, мы азартно делились какими-то девчоночьими секретами. Как она могла?

Веру я не нашла. Лекция уже началась, и она, видимо, ускользнула от меня в аудиторию. Ну и бог с ней. На самом деле куда больше меня волновал другой вопрос. Что сказать родителям, как им объяснить? Признаться сейчас или подождать, пока закончится сессия? Скоро Новый год, можно отпраздновать его спокойно, а потом уж обрушить на родительскую голову потрясающую новость о моем отчислении.

«Скажу, – решила я, подходя к дому, – скажу прямо сейчас. Обманывать родителей – это малодушие».

– Катя? – кто-то дернул меня за рукав.

Я нервно обернулась и увидела Федора Мордашкина. В его руках был букет из нескольких вялых гвоздик. Что он делает возле моего дома?

– Здравствуйте. – Я остановилась, не зная, что ему сказать.

– Катенька, а я тебя уже два часа здесь жду. Как-то совсем забыл, что ты учишься.

– Уже не учусь, – усмехнулась я, – сегодня меня отчислили. А откуда вы знаете, где я живу?

– Ты же анкету заполняла, дуреха, – заулыбался он, – я все теперь про тебя знаю. Год рождения, место работы родителей. Держи цветы.

– Спасибо. Мне не нужны цветы. – Вместо того чтобы развернуться и уйти, я, как дура, стояла на месте и выжидательно на него смотрела.

– Да? Мне тоже. – Подумав, он отшвырнул гвоздики в сторону, прямо на асфальт. – Слушай, а за что тебя могли отчислить? Такую примерную лапочку, а?

– За проституцию, – честно призналась я, но Мордашкин, разумеется, решил, что я шучу, и с готовностью расхохотался.

– Знаешь, милая, а я вообще-то рад, очень рад. – Он довольно погладил себя по животу и посмотрел на меня так, словно собирался немедленно мною позавтракать. – У меня для тебя хорошая новость. И это здорово, что твоя учеба не помешает.

– Не помешает чему?

– Съемкам, милая Катя, съемкам. Знаешь, вчера мы отсматривали пленки. И твоя иностранка понравилась там, – он многозначительно поднял указательный палец вверх. – Там сказали, что ты очень яркая и способная. И велели мне расширить твою роль.

– А если я откажусь?

– Тогда я буду умолять, пока ты не согласишься, – бесхитростно объяснил он. – Бросаться перед тобою на колени, закармливать тебя дефицитными продуктами, увеличивать вдвое, а то и втрое твой гонорар. Может быть, в самом крайнем случае, попытаюсь оказать психологическое давление на твоих родителей.

– Попытайтесь, – усмехнулась я. – Мой отец полагает, что все актрисы – подстилки.

– Твой отец прав, – мягко улыбнулся режиссер, – по большому счету, да. Но я тебе предлагаю просто роль. Просто роль, и все. Аллес!

– И никаких ресторанов? – прищурилась я. – А как же ваше правило? Вы мне роль, а я вам ресторан?

– И никаких ресторанов, – серьезно пообещал он. – Пойми меня, я же человек подневольный. Мне сказали, чтобы актриса появилась в моем фильме, и я вынужден послушаться. А то там, – он многозначительно помолчал, – там вообще могут зарезать всю картину. Понимаешь? Так что я в полной от тебя зависимости!

Я серьезно кивнула. Откуда мне было знать, что Мордашкин меня разыгрывает, что там никогда не отсматривают пленки, пока фильм не снят целиком, откуда мне было разглядеть смешинки в его глазах?

Правду я узнала только через несколько лет».

Первого ноября выпал снег. Это была неожиданность, шок. После тропически-теплого октября почему-то казалось, что зима не наступит вообще никогда. А тут – грязно-белая слякоть по обочинам и снежная манка тихо шуршит за окном.

Многие москвичи снегу не поверили, оделись по-летнему и теперь старались плотнее закутаться в свои пиджаки и ветровки, жмурились от ветра и уныло грели жидким теплом дыхания красные пальцы.

Только Шуре Савенич все было нипочем. Ее легкая куртенка доверчиво распахивалась навстречу ветру, шерстяной старенький шарф был криво повязан на тоненькой шее. Шуре было жарко, она была влюблена.

А Катя Лаврова мерзла. С утра она выпила четыре чашки кофе, заев убийственную для цвета лица дозу кофеина пятью шоколадными конфетами – шестьсот лишних калорий! Женщина после сорока полнеет быстро. Прости и прощай, осиная талия!

Здравствуй, брат целлюлит! Приветствую вас, «уши» на бедрах и жировые валики в области поясницы!

В то утро Шура обрушилась на Катину голову, словно тропический тайфун на лениво-солнечное побережье. Румяная. Лицо блестит.

– Екатерина Павловна! Там снег, снег! У-у, даже лицо щиплет, – восторженно прокричала она с порога.

– Здравствуй, Шура.

Катя встретила ее в домашнем халате. Не в шикарно-белом банном, не в эротично-кружевном, из магазина «Дикая орхидея», а в обычном байковом халате – такой, должно быть, есть у каждой московской домохозяйки. На Кате он смотрелся как-то неестественно. Выглядела она болезненно-унылой, бледные губы практически не различались на бескровном лице.

Шура удивленно смотрела на обычно холеную актрису и думала: что-то не так.