Инженеры Кольца - Урсула Ле Гуин

— Это будет очень трудно, — сказал он, оставляя кружку. — Очень трудно. Мы должны рассчитывать на удачу.

— Я предпочитаю погибнуть на Льду, чем в том дерьме, из которого вы меня вытащили.

Он отрезал кусок сушеного хлебного яблока, отдал половину мне и сидел, задумчиво жуя свой кусок.

— У нас должно быть больше провизии, — сказал он.

— А что будет, когда мы дойдем до Кархида? Что будет с вами? Ведь вам запрещено туда возвращаться.

Он посмотрел на меня своими темными глазами, так напоминающими мне глаза выдры.

— Думаю, что мне придется остаться по эту сторону.

— А если здесь узнают, что вы помогли бежать их узнику?

— Им совершенно не обязательно знать об этом, — сказал он, едва заметно улыбаясь. — Прежде всего нам нужно перейти через Лед.

И тут я не выдержал.

— Господин Эстравен, сможете ли вы когда-нибудь простить мне то, что я сказал вчера?..

— Нусут.

Он встал, дожевывая, надел хиеб, плащ, сапоги и, совсем как выдра, выскользнул из палатки. Уже будучи снаружи, он просунул голову внутрь палатки.

— Я могу вернуться поздно, а может, даже на следующее утро. Вы справитесь здесь сами?

— Да.

— Это хорошо.

И он исчез. Мне не доводилось еще встречать людей, так быстро и адекватно реагирующих на изменение ситуации, как Эстравен. Силы постепенно возвращались ко мне, и я готов был идти. У него завершился период танген, и с мгновения, когда это стало ясно, он уже действовал. Он никогда не горячился и не спешил, но всегда был готов к действию. Вне всякого сомнения, эта его способность являлась тайной причиной его необыкновенно удачной политической карьеры, от которой он отказался ради меня. Это объясняло и его веру в меня, и преданность моей миссии. Когда я появился на Гетене, он был готов к этому. Один он на всей планете.

А сам он считал себя человеком медлительным, плохо проявляющим себя в критических ситуациях.

Как-то он мне сказал, что, будучи человеком, соображающим медленно, он вынужден руководствоваться общим ощущением своего «везения», своего «счастья», и это чутье редко его обманывает. Говорил он об этом серьезно, и это вполне могло быть правдой. Предсказатели из крепости — не единственные люди на Зиме, умеющие предвидеть будущее. Они действительно приручили и вымуштровали, выдрессировали предчувствие, но не смогли тем самым повысить степень его вероятности. В этом отношении йомешта, последователи культа Меше, в такой же степени правы, как и последователи ханддары: вполне возможно, что этот дар состоит не только и не столько в предсказании, сколько в способности увидеть, пусть даже на мгновение, все одновременно, увидеть совокупность всего сущего.

В отсутствие Эстравена я повернул регулятор мощности печурки до предела и впервые, уж не знаю, с каких пор, мне было наконец тепло. Я предполагал, что уже наступил терн, первый зимний месяц, с которого начинается очередной первый год начала летоисчисления, но в Пулефене я потерял счет дням и не знал, какой сейчас день.

Печурка была одним из тех великолепных и в высшей степени экономичных устройств, усовершенствованных гетенцами до невероятных пределов за многие тысячелетия непрекращающейся борьбы с холодом. Разве что применение ядерной батареи могло бы дать лучшие результаты. Бионическая батарея обеспечивала непрерывное действие в течение четырнадцати месяцев, излучение было достаточно интенсивным, печурка использовалась для приготовления пищи, обогревания помещения и еще в качестве лампы. Без печурки мы не смогли бы пройти больше чем несколько десятков километров. Печурка должна была стоить Эстравену немалых денег, тех самых, которые я с таким выражением превосходства и покровительственного снисхождения вручил ему в Мишнори. Палатка из синтетической ткани, устойчивой к здешним климатическим условиям и хотя бы отчасти разрешающей проблему конденсации влаги, которая является прямо-таки наказанием при использовании палаток зимой; спальники, подбитые мехом пестри, теплая одежда, лыжи, санки, провизия — и все это самого лучшего качества, легкое, прочное — и дорогое. Если он отправился за дополнительным запасом провизии, то на что он собирался ее покупать?

Он не возвращался до самого вечера следующего дня. Я несколько раз выбирался из палатки потренироваться в ходьбе на снеговых ракетах. Я восстанавливал силы и упражнялся в хождении по горам на заснеженных склонах долины, в которой была укрыта наша палатка. Худо-бедно на лыжах я ходил, но эти снеговые ракеты явно были не моей специальностью. За пределы долины я выходить не решался, потому что боялся заблудиться. Это была дикая безлюдная местность, изрезанная ручьями и оврагами, внезапно на востоке вздымающаяся к увенчанным тучами вершинам гор. У меня было вполне достаточно времени, чтобы поразмышлять о том, что я буду делать здесь, в этой глуши, если вдруг Эстравен не вернется.

Он съехал, как заправский горнолыжник, по склону во все более сгущающемся сумраке, и остановился рядом со мной, грязный, уставший и тяжело нагруженный. На спине у него был огромный черный мешок, набитый доверху какими-то свертками и пакетами. Прямо тебе Санта-Клаус, пробирающийся через дымовую трубу на Земле, с мешком подарков для детишек на Рождество. В свертках и пакетах оказались сушеные хлебные яблоки, ростки кадика, бруски красного, твердого и глинистого на вкус сахара, который на Гетене получают из местной разновидности тростника.

— Как же вы все это добыли?

— Украл, — ответил бывший премьер-министр Кархида, грея замерзшие руки над печуркой, которую я не успел еще переключить на более низкую температуру; даже он замерз. — В Туруфе. Чуть было не сорвалось. — Это было все, что мне полагалось об этом знать. Он не гордился своим поступком и не был в состоянии смеяться над ним. Кража на Зиме считается очень тяжелым преступлением, хуже вора на Зиме может быть только самоубийца.

— Это будем использовать в первую очередь, — сказал он, пока я ставил котелок со снегом на печурку.

— Это ведь тяжелое. — Большинство припасов, добытых им раньше, состояло из так называемого «суперрациона», обогащенного питательными веществами, обезвоженной и спрессованной в кубики смеси, представляющей собой высококалорийную и занимающую мало места пищу, которая по-орготски называлась гичи-мичи, и мы тоже называли ее так, хотя разговаривали между собой, разумеется, по-кархидски. Этого продукта было у нас на шестьдесят дней при минимальной стандартной порции — полкилограмма ежедневно на человека. Когда мы оба умылись и поели, Эстравен, до позднего вечера просидел, производя при свете печурки расчеты, точно определяя, сколько чего у нас есть, как и когда наилучшим образом это следует использовать. Весов у нас, естественно, не было, поэтому расчет был довольно приблизительный. Но, используя в качестве единицы измерения стандартную пачку гичи-мичи. Эстравен, опять же хорошо зная, как и большинство генетцев, питательную ценность и калорийность всех продуктов, знал потребности собственного организма в различных условиях и мог достаточно точно оценить мои потребности. Знания такого рода на Зиме могут решить вопрос жизни и смерти.