Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

Из прихожей недовольно кличет меня Виктор Степаныч. Я спешу на его зов и уже за спиной слышу робкое:

– Спасибо.

– За что? Что не обматерил?

– И за это тоже. Я больше не буду, честно.

Детский сад какой-то…

Я слетаю вниз по замызганной прокуренной лестнице, вдоль исписанных, коряво разрисованных стен, ощутив непонятное облегчение, даже радость, будто именно я откачал парнишку. Глупо, не правда ли?

– Вот у нас в доме был случай, – сообщает Анатолий, – один придурок из окна сиганул. С третьего этажа. А к соседке в тот момент хахаль приехал. И «мерседес» свой аккурат под тем окошком и поставил. Парень на него и приземлился– Только ногу подвернул да о стекло лобовое порезался. Разбил стекло-то. И капот помял. Тот новый русский как увидал, чуть сам из окна вниз к своему «мерсу» не сиганул. Милицию вызвали, конечно, «скорую», как положено. Ремонта насчитали на кругленькую сумму. А мужик тот, новый русский, нормальный попался. Придурка этого на работу устроил. Тот не только долг вернул, но и через годик сам «опеля» взял. Почти нового. Девицы теперь к нему шастают, всё разные.

– А из окна-то почему бросался? – допытывается дотошный Виктор Степаныч. – Должна же быть причина.

– Черт его знает! Я вам так скажу. – Анатолий выдерживает многозначительную паузу. – Знал бы я, чем все кончится, сам бы на тот «мерс» прыгнул. А то кручу баранку днем и ночью за копейки…

Неожиданно мне вспоминается Гарик. Но не таким, каким я видел его в последний раз, а настоящим. Каким он отчаянно пытался, но так и не смог стать вновь. А иным быть не захотел.

Но я молчу. Что теперь говорить?

– Да-а, – вздыхает Виктор Степаныч. – Жизнь сегодня нелегкая. И все-таки надо жить. Всему назло. Надо жить, ребята, и верить, что, если не сладилось сегодня, обязательно получится завтра.

– Когда завтра-то, на пенсии? – ворчит Анатолий. – Мне тогда, если потяну, кроме горчичников на задницу, ничего не будет надо. Это только в западных фильмах деды с бабками путешествуют да трахаются. Ты у нас таких пенсионеров видал?

– А вот видел! – торжественно восклицает Виктор Степаныч. – На прошлой неделе. Та смена одного привезла с сердечным приступом. И где, думаете, его прихватило? У любовницы во время, извините, полового акта. Ребята рассказывали: в паспорт глянули – семьдесят пять деду! Ну, говорят, дедуль, поспокойнее надо в вашем возрасте. А он им: «В каком таком возрасте? Мой отец в семьдесят шесть четвертый раз женился и шестого сына родил».

– Ни фига себе! – присвистывает Анатолий.

– Значит, – подвожу итог, – у нас все еще только начинается.

7

На следующий адрес едва пробрались по узкому аппендиксу асфальта, заставленному вкривь и вкось разномастной гордостью отечественного автостроения. К самому подъезду пятиэтажки подъехать не удалось, и оставшиеся пару десятков метров чапали пешком, хрумкая крошевом последнего льда.

В проходной комнате на диване – высохший, как бамбук, старик, цветом лица неотличимый от изжелта-серого пледа, укутывающего его ноги. Дышит тяжело, с присвистом и хрипом, время от времени отхаркивая, в приступе удушливого кашля, черную слизь отработавших свое останков умирающего организма. Рядом две женщины. Пожилая, в линялом халате, с печатью хронической усталости на угасшем лице. Вторая, около тридцати, молодая копия матери, худая, анемичная, слегка растрепанная, с темными мешками под небрежно подкрашенными глазами, в облегающих штанах с дурацким названием «лосины» и вытянутом домашнем свитере. Несмотря на приоткрытое окно, квартира насквозь пропиталась тяжелым запахом лекарств, человеческих испражнений и тем неуловимым, что я научился безошибочно определять, будучи там, – дыханием близкой смерти…

– Он снова терял сознание, – нервно тиская краешек пояса халата, то сворачивая его в улитку, то раскручивая обратно, говорит пожилая. – У него постояннее боли… – Ее сморщенные пальцы так похожи на мамины…

Виктор Степанович меряет старику давление, листает выписку из медкарты и удрученно разводит пухлыми ладошками:

– Что ж вы хотите, в его возрасте? Сейчас сделаю укол, а завтра, как обычно, ждите медсестру…

– Можно вас на секундочку… – Женщина, та, что старше, увлекает нас в коридор и переходит на горячий сбивчивый шепот: – Он все знает, что рак в последней стадии, что умирает… Мы с дочкой сидели около него сколько могли. Но больше на работе дней не дают… Вы же понимаете, что значит в наше время потерять работу… Папа почти не встает. Он не сможет сам открыть дверь медсестре. Он хочет, чтобы его положили в больницу. Но его не берут. Пожалуйста, я вас очень прошу. Он же ветеран… И награды есть…

Она переводит взгляд с Виктора Степаныча на меня поочередно. Отчаянный, умоляющий взгляд измученного страданием, загнанного в угол существа. Женщины… Я не мог выносить его там. Я не могу его вынести сейчас… Молодая смотрит в окно. В напряженной ломаной линии ее острых плеч, тонком стриженом затылке сквозит молчаливое негодование. Малодушно опускаю глаза, изучая рассохшийся почерневший паркет.

– Уважаемая, – прислонив ладони к сердцу, проникновенно, как актер на сцене, вещает Виктор Степаныч, – я вас очень хорошо понимаю, поверьте. Но и вы нас поймите. Ни одна больница не возьмет… Мы лишь понапрасну прокатаемся…

– Пожалуйста, пожалуйста… – Она достает из кармана бумажки и сует их в руки мне и Виктору Степанычу. Я понимаю, что это деньги.

– Черт побери, – раздается из комнаты скрипучий голос старика. – Я прошел всю. Отечественную, дошел до Берлина, неужели я не могу умереть по-человечески, в больнице…

– Н-ну… – неуверенно тянет Виктор Степаныч.

– Довольно, – встреваю я, выхватывая смятые купюры из рук Виктора Степаныча. Я больше не в силах терпеть этот кошмарный фарс. – Возьмите. – Я всовываю все деньги обратно в карман ее халата и выпаливаю в побагровевшее от негодования лицо врача: – Я иду за носилками. И пусть только попробуют не принять…

– Спасибо вам, – шепчет женщина. Из глаз ее вешними, ручейками текут слезы, но она не замечает, продолжая жарко благодарить: – Спасибо вам, люди добрые…

Спасибо за то, что мы не обрекли ее отца, рисковавшего своей жизнью на одной из самых жестоких войн века, умирать как собаку в пустой квартире. И их самих, вряд ли бы это позволивших, – на полуголодное существование безработных. Кого нынче из господ хозяев волнует личное горе маленького человечка – наемного служащего?

– Поблагодарите лучше вашего отца, – говорю я. – За то, что выжил тогда…

– Не надо носилок, – возвышает голос старик. – Сам дойду.

– Куда ты пойдешь? – сквозь слезы восклицает женщина.