История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 "История военного искусства" Иоганна Готфрида Гойера (1797 г.) - весьма ценный исторический труд - характеризует мышление того времени тем, что в одном энциклопедическом издании "Истории искусств и науки" этот труд помещен как подотдел "Математики". Военное искусство понималось как практическое применение известных, теоретически установленных, математических знаков.

 Последним представителем этого направления был Дитрих Генрих фон Бюлов, брат Денневица фон Бюлова, бывшего впоследствии генералом. Он развил сущность маневренной стратегии до последнего ее логического заключения, утверждая, что объектом операций является не неприятельская армия, а ее магазины. "Ибо магазины представляют сердце, поразив которое уничтожают коллективный человеческий организм - армию". При помощи стратегического маневрирования на флангах и в тылу противника можно свести к нулю каждую победу, которую оно держит при помощи оружия. А так как в пехотном бою ведут только огневой бой и решающим моментом является линия огня, то моральные и физические качества не имеют больше значения. "Ибо и ребенок может застрелить великана".

 Какими бы абсурдными не представляются последние фразы, однако надо всегда иметь в виду, что основное понятие - чистая маневренная стратегия - было фактически продуктом предшествовавшей военной эпохи и что эти писатели-систематики все же явились творцами некоторых понятий, как например "операционная линия" и "база", которые оказались весьма практически пригодными и были сохранены военными теоретиками4.

 Сделавшееся бездушным, военное дело, истолкователями которого явились эти писатели, породило и таких генералов, как Зальдерн, который пространно рассуждает о том, лучше ли пехоте делать 75 или 76 шагов в минуту, или же как Тауенцин, который в самый разгар революционных войн, в 1793 г., отдал следующий приказ: "Коса должна сзади доходить до поясницы, а шпага - быть подтянута выше бедра; две букли (Hammelspfoten) и туппе из завитых волос (in der Frisur)".

 По мнению Гойера5, за время революционных войн прусские войска усовершенствовались в том отношении, что от построения в три шеренги перешли к более тонкому построению в две шеренги, но за эти три года этой войны, хотя они и участвовали в нескольких боях, однако не дали ни одного настоящего сражения. Как мало помышляли о приближающемся шквале нового времени, в достаточной мере явствует из того, что даже тогда, когда он уже разразился, появилось несколько из выше цитированных сочинений, например: "История военного искусства" Гойера (Ноуег. Geschichte der Kriegskunst, 1797) и "Дух новейшей военной системы" Бюлова (Von Bblov. Geist des neueren Kriegssystems, 1799).

 Всего три года прошло с тех пор, как скончался великий прусский король, когда во Франции вспыхнуло огромное внутреннее движение, которое должно было постепенно втянуть в свой водоворот всю Европу. Победу революции решило отпадение армии, ее переход от короля на сторону республики, а эта победа революции, в свою очередь, не только внесла коренное изменение в характер армии, но и в тактику, а в заключение - коренным образом изменила стратегию и породила новую эпоху в истории военного искусства.

 Повторные поражения, понесенные французской армией во время войны за Испанское наследство, не расшатали все же существенным образом ее структуры, и в царствование Людовика XV Франция еще добилась крупного внешнего успеха - присоединения Лотарингии. После этого она еще два раза пыталась произвести мощный натиск, добиваясь одновременно овладеть гегемонией в Европе и оспаривать у Англии колониальное господство в Индии и Америке, в первый раз - в союзе с Пруссией, во второй раз, в Семилетнюю войну, - с Австрией, и оба раза - безуспешно. Армия у нее была многочисленна и хорошо снаряжена; вожди ее не были лишены личной храбрости и умелости. Но принимать действительно крупные решения, каких требует стратегия, придворные генералы, командовавшие французскими армиями в Семилетнюю войну, не были способны. Я полагаю, что изучение кампаний Семилетней войны на западном театре военных действий составляет прекрасную подготовку для изучения генезиса французской революции6.

 Я не хочу сказать, что здесь проявились какие-либо чудовищные злоупотребления или нарушения долга со стороны правящего класса и руководящих личностей; и двор, и генералы, как ни замкнуто дворянским был их образ мыслей, оказались достаточно свободными от предрассудков, чтобы вверить важную должность генерал-интенданта армии чиновнику, принадлежавшему к буржуазии; то был дю Верней, сын кабатчика; хотя он и вызывал много нареканий, однако несомненно сделал многое. Но во главе армии стояли преимущественно мелкие души, и надлежащему ее ведению сильно препятствовали личные интриги.

 Повторные неудачи и поражения, понесенные французскими полководцами, разложили моральную основу армии, ее дисциплину. Ведь французская армия никогда не была дисциплинированна в том смысле и в том роде, как прусская. Во Франции ничего не знали о строгости и точности прусской муштры, о бесконечном труде, который затрачивался изо дня в день на это искусство. Французской дисциплины хватало как раз на то, чтобы поддерживать внешний порядок в войсках и вести их в бой. Когда же вернулись домой с Семилетней войны с малой славой, но с большим запасом самоосмеяния и критики, от военного авторитета мало что уцелело. Военный министр Сен-Жермен попытался произвести сильный нажим в целях восстановления военной дисциплины; он ввел взамен ареста, по прусскому образу фухтеля, удары обнаженным клинком плашмя. Однако эта мера встретила отпор как со стороны офицерства, так и со стороны рядовых. Как ни плохи были элементы, которыми преимущественно комплектовалась армия, все же солдаты не могли мириться с телесными наказаниями, а офицеры уклонялись от применения этой карательной меры, которая им претила. Ибо гуманитарный дух, которым была насыщена французская литература той эпохи, охватил и французское дворянство, а дисциплина ослабела не только в отношении рядовых, но и в самом офицерском корпусе. Строгость, которую желали снова ввести, должна была бы проводиться сверху вниз, как это было в Пруссии; надо было подтянуть офицерство с не меньшей суровостью, чем рядовых. А этого нельзя было достигнуть путем министерских распоряжений и ссылок на пример славной прусской армии.

 Сен-Жермен в 1758 г. писал генерал- интенданту дю Вернею: "Субординация - это те узы, которые связывают людей между собою и которые создают гармонию общества; там, где больше нет субординации, все приходит в замешательство, а затем очень скоро наступает хаос и всеобщее крушение". Но если, несомненно, дисциплина создает мощь, то и для создания дисциплины нужна мощь. Этой мощи уже не было у королевской власти Бурбонов, а неудавшаяся попытка Сен-Жермена ввести более суровую дисциплину в войска принесла только вред; дух противления лишь усилился и получил новое поощрение. Правда, самодержавие Людовика XIV сломило упрямый дух противления феодального дворянства, однако не искоренило его окончательно. С понижением авторитета королевской власти, нередко оспаривавшегося, снова возродилась и эта оппозиция, которая пошла рука об руку с демократией и вовлекла в оппозиционное движение и офицерский корпус. Таким образом и случилось, что в 1789 г. королевская власть не располагала армией для подавления народного движения, и общественная власть перешла в руки Национального собрания, давшего государству новую конституцию.

 Согласно ей, армия должна была по-прежнему оставаться наемным войском. Воинская повинность, как деспотический институт, была отвергнута почти единогласно. Так как конституция была построена на принципе разделения властей, то распоряжение армией должно было, как и раньше, оставаться в руках короля, как власти исполнительной. Этого требовала доктрина, но, как это часто бывает, доктрина не отвечала требованиям жизни. Начали утверждать, что король в качестве главы армии представлял бы серьезную опасность для новой свободы, и потому ввели всевозможные ограничения для его исполнительной власти. Ему предоставлено было назначать лишь часть офицерского состава; остальные вакансии должны были замещаться по сложной системе старшинства и выборов. В округе, радиусом в 8 миль от места пребывания Национального собрания, король не имел права держать никаких войск, кроме своей гвардии численностью не более 1 800 человек. Иностранные полки должны были быть распущены. Наряду с постоянной армией должна была быть сформирована другая вооруженная сила - милиция, получившая название "национальной гвардии", которой должны были распоряжаться не король, а избранные народом бургомистры. Эта "национальная гвардия" представляла огромную массу людей, ибо все основные избиратели должны были входить в ее состав.

 Несмотря на это, в случае реакции в общественном мнении, король, вероятно, снова захватил бы в свои руки бразды правления, если бы внутреннее движение не осложнилось в это время внешней войной.