Американа - Пётр Львович Вайль

В Нью-Йорке тоже есть загадочная суть, незабываемая, как проходные дворы и коммунальные квартиры. Не небоскребы же делают город своим и не биржа. Чтобы понять Нью-Йорк, нужно опуститься пониже — в преисподнюю. Не зря О. Генри назвал этот город «Багдад-на-подземке». Уже тогда он понимал, какую провиденциальную роль играет наш знаменитый сабвей.

Мало есть, наверное, в мире городов, которые под землей выглядели бы так же, как на поверхности. Скажем, если бы турист судил о Москве только по ее метрополитену, то он бы решил, что столица вся состоит из одной Грановитой палаты.

А вот Нью-Йорк не гонится за показухой. Более того, он честен сверх меры. Его сабвей — это визитная карточка города. Грязная, мрачная, но честная.

Прежде всего, нью-йоркское метро страшно старое. Не зря у пожилых людей оно рождает ностальгию. Если они хотят окунуться в жизнь своей юности, нет ничего проще. Нужно просто проехаться по какой-нибудь Канарси-лайн. И сразу, как по волшебству, оживет город, каким он был еще до той войны. По узким, пахнущим баней туннелям вы въедете на кафельную станцию. 75 лет назад строители решили развеселить пассажиров узорами на ее стенах. Так до сих пор и остались простенькие орнаменты цветной плитки. Где-то наверху бушует современное искусство, а под землей — мещанская кафельная роскошь: кораблик, волны, домик. Тогда еще не знали, как отнестись к подземке — поэтически или практически. Первые вагоны были задуманы для людей богатых, с мягкой мебелью и роялем. Потом пошли по пути суровой аскезы. А узоры на стенах оставили в качестве компромисса.

Сегодняшнее подземное искусство куда агрессивнее. Это знаменитые нью-йоркские граффити[30]. Страсть писать на чем попало, кажется, особенная нью-йоркская черта. С ней борются ожесточенно и методично отцы города. Кого-то ловят, кого-то переучивают, кого-то даже убивают. Есть в этой борьбе и поэтический аспект. Так, транспортное управление постановило один поезд («семерку») каждый день отмывать от надписей. А чтобы было заметней, выкрасили все вагоны этой линии в белый цвет. Поезд этот прозвали «Моби Дик», и он действительно выделяется чистотой и одиночеством — никто не последовал его примеру.

Но есть к граффити и другой подход — более просвещенный, или хулиганский. Художник Энди Уорхол сказал, что мазня в сабвее — единственное истинно народное искусство в Нью-Йорке, глас толпы.

Что-то в этом есть. Если присмотреться к граффити повнимательнее, то поражает, какой твердой и уверенной рукой они сделаны. Как в японской каллиграфии, важно тут не содержание (имена авторов, нелепые лозунги, незатейливый мат), а изящество линии, ее стремительный полет, контрастные, смелые очертания цветов, стихийная, но выразительная композиция. Не зря один из хулиганов, пачкающих вагоны сабвея, сделал из своего незаконного хобби профессию. Этот хулиган — Кит Хейринг — выставлял свои граффити в лучших галереях мира.

Творчество анонимных пачкунов стало неотъемлемой частью нью-йоркского сабвея, и иногда нам кажется, что создатели рекламных плакатов рассчитывают на соавторство безвестных художников. Вот, например, на афише, рекламирующей фильм про Джеймса Бонда, помещены две длинные женские ноги — и все. Можно представить, как разукрасили эти ноги граффити. Из вполне пристойного боевика получилась заманчивая клубничка.

Ньюйоркцы не любят свой сабвей, но чтобы заслуженно его возненавидеть, необходимо пользоваться им летом. Ньюйоркская жара обладает феноменальными свойствами. Она падает на город мгновенно и неотвратимо, как казни египетские. Еще вчера можно было дышать, гулять, жить, а сегодня только бороться с мечтой о самоубийстве. Воздух превращается в несвежий бульон, и, продираясь сквозь него, нужно выгребать руками. Рубаха обвивает тело, как анаконда, хочется сбросить ее вместе с кожей. Вы завидуете скелетам, неспособным потеть. И тут, чтобы возвести обычные физические страдания в ранг крестных мук, следует спуститься в метро.

В нью-йоркском сабвее кондиционеры ломаются с первыми майскими грозами, зато довольно часто в летние дни в вагонах работает отопление. Данте по недостатку воображения в последнем круге ада поместил ледяное озеро. Попал бы великий флорентиец в июльский сабвей, «Божественная комедия» называлась бы все же трагедией. Но поездка в нашем метро летом имеет свои плюсы: хуже этого в Нью- Йорке уже ничего не может быть. Это как у Достоевского: чтобы было куда подниматься, нужно дойти до пределов низости.

Нельзя сказать, что все сумасшедшие Нью- Йорка живут в сабвее. Тут обитают только наиболее активные. Самые распространенные подземные психи — проповедники. Они хитроумно дожидаются большого перегона — когда пассажирам некуда деться — и начинают обличать пороки общества. Хорошо поставленными голосами они перекрикивают скрежет колес. Их нельзя не слушать. Так в душу запертого пассажира вливаются огненные библейские цитаты. Помешанные на религии хотя бы ничего не просят. Они требуют только пустяков: возлюбить ближних, отречься от заблуждений, подумать о душе. Но есть еще нищие, которых волнуют более земные материи. Косяками ходят по вагонам люди, неведомо зачем продающие азбуку для глухонемых. Может быть, они хотят, чтобы мы до следующей остановки ее выучили и сказали им что-нибудь хорошее? Впрочем, их устраивает и мелочь.

Еще бывают слепцы, молча, но настойчиво сующие карандаши вам в колени. Какие-то арабские миссионеры, собирающие деньги на великую нью-йоркскую мечеть (от них пахнет экзотическими благовониями). Иногда в вагоне появляются бродячие музыканты с саксофонами. Певцы с довоенным репертуаром.

Вообще, нью-йоркский сабвей служит чем-то вроде восточного базара. Шумного, переполненного, суетливого сердца города.

Как на любом базаре, здесь бывают и карманники. Однажды мы даже поймали жулика, вытащившего у одного из нас целую зарплату. Деньги мы у него отобрали, но расстаться с ним не могли до следующей остановки: ни он, ни мы были не в силах протиснуться сквозь толпу. Так и ехали, смущенно улыбаясь, до площади Калумба. К концу даже вроде подружились.

Говорят, что нью-йоркский сабвей — самое опасное место в мире. Наверное, это так. Но нам не приходилось попадать в переделки. Мы и преступники избегаем друг друга. Опасность в другом — в музыке. Почти всегда в вагоне найдется человек, вокруг шеи которого обвивается ремень с необъятным транзистором. Владельца музыки не смущает, что многометровый слой нью-йоркской почвы надежно экранирует радиоволны. Он упоенно слушает помехи и даже находит в них