Преемник - Марина Дяченко

Он с трудом разогнул сразу занемевшую спину. Тяжело направился к себе; у подножия лестницы оглянулся:

– Ты, наверное, хочешь есть?

Она молчала, смотрела затравленно и не знала, чего от него ожидать.

Он через силу улыбнулся:

– Ладно… Тебя покормят. Потом поговорим.

Она поспешно кивнула, но он увидел, что она хочет еще что-то сказать, хочет и не решается.

– Ну? – спросил он через плечо.

Она прерывисто вздохнула:

– Если можно… Я хотела бы… помыться.

Весь путь до Каваррена занял, по ее словам, «много дней» – как много, она сказать не могла, сбилась со счета где-то посреди дороги. Она здорово изменилась с тех пор, как Эгерт видел ее последний раз исхудала, повзрослела и растеряла половину своей веселости. Впрочем, горячая ванна и сытный обед вдохнули в нее жизнь – краем глаза Эгерт заметил, как она походя пристроила салфетку на согнутый локоть статуи, украшавшей столовую, отчего бронзовый пастушок сделался похожим на трактирного слугу.

Эгерт привел ее в кабинет и дал возможность разглядеть и вепрей на гобеленах, и женщину в мальчиком на парадном портрете; потом она села в кресло, в то самое, где несколько месяцев назад сидел Луар. Эгерт подавил в себе горечь.

Она заговорила, сначала с трудом, преодолевая робость, потом все быстрее и раскованнее, причем голос ее удивительным образом менялся в зависимости от того, кто именно был в этот момент героем рассказа. Эгерт почувствовал, как по спине его бегут мурашки, – в устах полузнакомой девчонки явственно звучали интонации Луара. Она говорила, привычно управляя вниманием слушателя, поочередно влезая в шкуру всех многочисленных персонажей, – а он смотрел в ее мерцающие черные глаза и думал, что в ней проскальзывает что-то от Тории – совсем юной, еще не пережившей смерти жениха, одухотворенной своей наукой и своей любовью… Конечно, Танталь ни лицом, ни нравом ничуть не была похожа на Торию. Но вот этот блеск в глазах…

Он позволил себе расслабиться. Чуть-чуть. Распустить бронированный панцирь, отрезавший его от мира, подумать о молодой Тории, о родинках на ее шее, и о первой брачной ночи строгого и целомудренного Луара…

Какое счастье, что все эти месяцы мальчик был не один.

Я рассказала ему все. То есть я, конечно, рассказала ему все, что считала нужным, что, по моему мнению, он должен был знать про Луара. Кое-какие подробности я, конечно же, упустила – и тут же попалась, потому что Эгерт Солль не был дураком.

Он встал и отошел к окну. Глядя в его широкую спину, я снова почувствовала головокружение от мысли, что пришла-таки, что он принял меня и разговаривает почти как с равной, что я сижу в его кресле и грею ноги в его ковре, что мы с ним беседуем один на один – а ведь он всегда представлялся мне чем-то совершенно недосягаемым, как статуя на высоком постаменте…

Я прикрыла глаза. Странствия хороши, когда ты трясешься полегоньку в повозке, когда с тобой друзья и всегда имеется сытный ужин; то ли дело пешком и в одиночку, да по нынешним неспокойным дорогам, да впроголодь, да ночуя под заборами…

Я улыбнулась. Добрые деревенские ребята давали мне денег за «пшак». Я подходила к первому попавшемуся и предлагала «пшакнуть» за медную монетку; тот долго маялся – но любопытство брало верх, и я показывала несложный трюк, которому обучил меня Флобастер, маленькое представление с надуванием щек, шевелящимися ушами и смешным «пшаком» в конце… Эдакий незамысловатый цирк.

Детишки и молодежь, жадные до зрелищ, собирались компаниями и приводили друзей, порой я собирала целую пригоршню монет – но случалось и так, что на околице меня догонял здоровенный парнище и отбирал все – и то, что заработала, и то, что было раньше, и даже хлеб…

Улыбка моя погасла. Я не удержалась и вздохнула – Солль обернулся от окна, за которым все так же лилась вода. Мы встретились глазами, и я поняла, что все, о чем я умолчала, ясно ему как день.

– Да, – сказала я громко, пытаясь собственной дерзостью погубить свои же неуверенность и страх. – Да. Я вот люблю его. Ну и что?

Он воспринял мое признание совершенно неожиданно. Криво усмехнулся:

– А я, значит, не люблю. Мать не любит.

Я заметалась, не зная, что ответить; он снова отвернулся:

– Меня тут в последнее время принято упрекать… То долг воинский не выполняю, то сына вот отверг… То есть не сына, а… Но все равно предосудительно. Бросил на произвол судьбы… Так?

Я встала. Подошла к нему, опустилась на колени:

– Так. Вот убейте меня, выгоните… Я же все понимаю. И про госпожу Торию, и про вас… И вообще это не мое дело. Но Луар-то не виноват. Ну за что же… Он же не виноват, что родился, за что ему это… И если с ним теперь что-то случится… вы будете виноваты. А теперь можете бить меня… И выгонять…

Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом наклонился, ухватил жесткими пальцами под мышки – у меня даже дух перехватило. Поднял с колен и поднял над полом, будто котенка; лицо мое оказалось вровень с его лицом. Так прошло несколько долгих минут, на протяжении которых я старалась не дышать.

– Хорошо, – он вздохнул и поставил меня на пол. – тебе потребовалось мужество, чтобы сказать мне все это. Теперь я тоже… проявлю мужество. Сядь…

Повинуясь его жесту, я водворилась обратно в кресло. Он прошелся по комнате, прислушиваясь к каким-то своим мыслям. Остановился напротив меня; я заерзала и встала.

– Да сиди ты… – он легонько толкнул меня в плечо. Постоял, раздумывая; вздохнул:

– Когда Тории Солль было двадцать с небольшим лет… Она, юная невеста, приехала в Каваррен с женихом… Это был не я. Это был студент по имени Динар Дарран.

Он помолчал, наблюдая за моей реакцией. Конечно, я удивилась, но сочла неприличным показывать это. Он, похоже, остался доволен моей выдержкой, хмыкнул и продолжил:

– Они прибыли в Каваррен по некоему делу, связанному с научными изысканиями… На беду, тут случился я, первый боец и первый любовник в городе, и, конечно, красота Тории не оставила меня равнодушным… Я повел себя скверно, и взбешенный студент Динар вызвал меня на дуэль… Я убил его, – Солль снова прошелся по комнате, искоса изучая, как понравится мне это признание. Я сидела ни жива ни мертва – что-то говорило мне, что никто другой не удостаивался раньше столь откровенной Эгертовой исповеди. Мне даже стало страшно – честь это или наказание?

– Я убил его, – повторил Эгерт, глядя в потолок. – Он, бедняга, и фехтовать-то почти не умел… Тем бы дело и кончилось – но вот случилось, что в тот самый день в Каваррене оказался некто, ставший свидетелем дуэли… И посчитавший меня виновным в намеренном убийстве. И правильно посчитавший, между прочим, – он невольно поежился. – И он, этот некто, вызвал на дуэль меня…