Как закалялась жесть - Александр Щёголев

Попал, куда метил — в бедро. Гаденыш, не обращая внимания на рану, попер наверх. Я выстрелил еще раз, почти в упор, но теперь почему-то промахнулся — мишень неожиданно вильнула, огибая меня. Он прыгнул вглубь гостиной… именно прыгнул! С простреленной ногой! Похоже, болевой порог у него и правда был снижен, если вообще существовал…

Один за другим он бросил в меня контейнеры, мешая прицелиться. Головы повыскакивали из кастрюль и раскатились по гостиной, как футбольные мячи в спортзале. Он перемахнул через обеденный стол и рванул к выходу. Движения его были ненормально быстры; я такого еще не видел. Я пальнул дважды: бах, бах! — опять не попал, зато отогнал его от прихожей. Он попытался убежать в задний коридор, туда, где кухня. Я стрелял, зверея с каждым промахом, потому что такого просто быть не могло! Раз за разом мазать с нескольких метров — да что ж это творится? И ведь не полный я шпак, впадающий в ступор при виде оружия! Приходилось мне стрелять, и не только в армии… Боезапас стремительно таял, но все без толку. Гаденыш танцевал, неуловимый, как ртуть, ни на миг не выпуская из виду направленный на него ствол, словно просчитывая траектории полета пуль, и при этом, похоже, видел всю комнату целиком. Возникало нелепое ощущение, что не жесты он мои контролирует, а мысли. Повязка на его голове сползла, но еще держалась. Висюльки на повязке плясали собственный танец, вероятно, отбивая ритм, который я не слышал, оглушенный выстрелами… «Тенятник» хренов! Я читал, что психопаты в момент опасности проявляют нечеловеческую прыть и живучесть; впрочем, психопаты, как известно из психиатрии, и так не вполне люди…

Из гостиной я его все-таки не выпустил. Мало того, сумел переползти из угла помещения ближе к центру, взяв под прицел оба выхода. Думаю, если б не раненая нога, он бы давно смылся.

И тогда психопат швырнул пальму.

В отличие от меня, он попал с первой попытки. Защищаясь рукой от тяжеленного горшка, я выпустил пистолет. И упал, опрокинутый на спину… И секунды вдруг растянулись — как же вовремя это случилось! Как удобно самому иногда становиться психопатом!.. Вот он бежит к арке, ведущей в холл, — медленно, сосредоточенно… вот поворачивается ко мне спиной… покадровый просмотр этой сцены замедляется, потому что в моей руке уже появился ампутационный нож — страшная железяка, никак не предназначенная для метания… и я, приподнявшись на культе, кидаю этот снаряд вослед ускользающей гадине…

Нож вошел в тело, как надо, — острием, а не рукояткой. В районе лопаток. Пробив кожаную безрукавку. Повезло.

Конец?

Еще нет! Враг споткнулся, однако устоял, вцепившись в литой настенный светильник. Он вырвал из стены этот декоративный элемент интерьера, живо развернулся — и бросился ко мне, отфутболив чью-то голову, некстати попавшую под ноги. На лице его, изуродованном болью и яростью, ясно читалось, что уйти отсюда так просто он уже не согласен!

Что ж, это его выбор: спастись или сдохнуть…

Конец был прост. Когда продюсерский ублюдок обрушился на меня со своим светильником, полагая, что сейчас раскатает калеку в коврик, я поймал рукой его поганую морду и выдавил ему оба глаза.

Секундное дело…

Вадим услышал выстрелы, когда ввозил каталку с музыкантом в операционную.

Елена с отличником задерживались, однако он пока не беспокоился, скорее злорадствовал. Отодвинули его, плюнули в душу! Вот пусть сами и корячатся, если такие, бля, чистенькие … Ему не нравилось, что Елена с ходу начала распоряжаться, ну чисто босс. Дня не прошло, а она уже — фу ты, ну ты, пальцы гнуты. Оно, конечно, так и есть: хозяйка тут Елена, как ее ни крути. Да и баба она редкостная, чего уж там… но ведь баба! А заправлять делами должен мужчина, это даже сопляк первоклассник знает. Короче, надо обламывать подругу, пока не поздно…

Пальба, грянувшая внизу, вымела из башки всю эту гниль. Ленка шмалит! В кого? Или, может, Ширяй отбивается? «Крыша» купчихина заявилась, подумал Вадим, захолодев сердцем. Заявилась — и с порога, не вступая в переговоры…

Каталка, как назло, застряла в двери. Пока выталкивал ее обратно в коридор, этот придурок зашелся в ремнях от смеха, гогоча на весь этаж, крича: «Батарея! Огонь!» Заткнуть бы ему пасть чем-нибудь железным и острым, да ничего под рукою не нашлось. Выстрелы били один за другим, без перерыва. Он побежал к лестнице, выскочил на площадку с балюстрадой, тут же вернулся — за пистолетом на тумбочке, — снова выскочил на лестницу, спустился на полпролета — и встал… Стрельба уже стихла. Резко пахло порохом. Ни Ленки, ни Стрептоцида, ни Ширяя на первом этаже не было, зато…

Саврасов сползал с чьего-то тела.

Глюки, бля…

Саврасов! Живой. В пиджачке, очень похожем на ширяевский. Ну, дрянь, ну, бес мелкотравчатый, два сантиметра пыли! Что за тварь неистребимая!!!

Тело под ним корчилось и выло. Где Ленка со Стрептоцидом? Саврасов улыбнулся Вадиму, как старому приятелю, и тот опомнился, вскинул пистолет:

— Ложись! Убью!

И вдруг выяснилось, что рука у твари тоже не пуста, и что ложиться он не собирается. Повисло тяжелое молчание. Два врага застыли, наставив друг на друга стволы.

— Один берсерк, вот, тоже убивал меня, убивал, да лежит теперь, кровищу бородой вытирает, — невозмутимо сказал Саврасов.

— У тебя пули кончились, — отозвался Балакирев.

— Говори громче, а то в ушах звенит.

— У тебя пули кончились!

— Ты считал?

— Считал!

— Лоб не расшиби, юноша. А вторую обойму сосчитал?

— Гонишь!

— Там при входе, в каморке, лежат три товарища. Когда выйдут из комы, потребуй, чтоб представили оружие к досмотру. Или сходи, проверь, я подожду.

Балакирев поверил на слово.

— Что с Еленой? — гаркнул он.

— А что с ней? Все в елочку. В шоколадной глазури. Чтоб мне так жить, как твоя Елена. Отдыхает она, мон шер, я ее временно в подвале пристроил. Дверь заперта, но ключи, извини, пока не отдам. Ключей, чтоб ты понял ситуацию, при мне нет, я их хорошо спрятал, и если ты меня сдуру замочишь, в подвал нескоро попадешь. Хотя, возможно, они и со мной, ни в чем нельзя быть уверенным. Вот со Стрептоцидом — скверно. Совсем худо с твоим корешом, подыхает он.

— А как же этот, как его…

— Ваш гуманист из подвала?

— Не понял.

— Гуманист — это тот, кто любит людей. В копченом или тушеном виде. Я позаботился о нем, сгори он в своей печи.

— Понятненько… А это кто?

— Гламурный тенятник, ваш клиент. Он тоже любил людей.

— И чего теперь? — спросил Вадим.

— Давай не будем сориться. Спокойно опустим «пушки», лады? На счет «три». Раз, два, три… Вот так, замечательно. Видишь ли, как ни хотелось мне уйти от вас, нужда заставила задержаться. За шиворот себя удержал. Не все дела сделаны, мон шер, так что сейчас я поползу на второй этаж. Но сначала ты уступишь мне дорогу и спустишься к подвалу. Дождешься, когда я крикну сверху «Вира!», только тогда потащишь своего Стрептоцида в палату. Или, если совсем дурной, можешь тратить время на поиски ключей. Начни с камина, поройся в золе, подними решетку…

— Сам ты дурной!

— Это точно. Смотри, расклад простой. Твой кореш серьезно ранен, счет идет на минуты. Чем скорее я отсюда уйду, тем скорее ты выпустишь Ленку. И тем скорее она окажет Стрептоциду первую помощь. Ему нужна интенсивная терапия, а также тот, кто умеет ее делать. Твоя ласточка — умеет. Где спрятаны ключи от подвала, я крикну из прихожей, когда буду уходить. Или, если они при мне, брошу их в холл. Годится?

Вадим размышлял недолго.

— А что потом?

— Жить будем… «медвежонок». Я ужасно хочу жить. А ты?

— Уболтал, дядя. Спускаюсь…

Не выпуская пистолет и не снимая оружие с боевого взвода — орудуя единственной рукой, — Саврасов выдернул нож из спины лежащего перед ним человека (тот задергался с новой силой), обтер лезвие о его замшевую задницу и сунул потрудившийся инструмент во внутренний карман пиджака.

— Вы все психи! — прорыдал гламурный Копытьев, ощупывая лицо трясущимися пальцами. — ВЫ! ВСЕ! ПСИХИ!

Какой силой я вскарабкался наверх? На морально-волевых, как говорят спортсмены. Кончилась череда поединков — и кончился адреналин, превращавший мое тело в боевой механизм. Опять поташнивало, вернулись приступы головокружения. Отвратительный вкус носков этого их Ширяя буквально преследовал меня.

Однако путь был еще не пройден!

И какие поединки ждали меня впереди — Бог весть…

— Вира! — крикнул я Балакиреву. Пусть юноша занимается Стрептоцидом, пусть выполняет программу, мною составленную. Это надежнее, чем если бы он просто ждал внизу моего возвращения, неизвестно что вынашивая в больной башке.

Палата была пуста. Быстро же они растратили весь материал! Разоренные постели никто не застилал. Кровать, на которой лежала Эвглена, стояла, как островок, окруженный застывшим кровавым озерцом; вообще, кровь была повсюду: в палате, в коридоре, в операционной, — не нашлось у деток времени прибраться за собой. Особенно мило смотрелись следы тапок. Цепочки следов сплетались в затейливые узоры…