Том 1. Дживс и Вустер - Пэлем Вудхауз

— Ничего страшного. Как скажешь.

— Не хочу, чтобы меня посадили за двоемужество.

— Лучше не рисковать. Значит, на сегодня твой выбор — это Селедка. Я тебя вполне понимаю. Идеальный спутник жизни.

— Золотые слова. Он чудо, верно?

— Отличный парень.

— Я бы не пошла ни за кого другого, пусть бы он, как царь Соломон, прислал мне в дар обезьян, слоновую кость и павлинов.[86] Расскажи мне, каким он был в детстве?

— Да таким же, как все.

— Не может такого быть!

— Ну, разве что вытаскивал людей из горящих зданий и спасал голубоглазых детишек из-под копыт скачущих лошадей.

— Он часто совершал все эти подвиги?

— Чуть ли не ежедневно.

— И он был гордостью школы?

— Конечно.

— Правда, судя по его рассказам, сама школа не стоила того, чтобы становиться ее гордостью. Что-то вроде «Дотбойз-холла[87]».

— При Обри Апджоне там жилось несладко. Особенно противно вспоминать сосиски по воскресеньям.

— Реджи про них очень смешно рассказывал. Говорил, что хрюшки, из которых готовили эти сосиски, испустили дух от сапа, ящура и туберкулеза, оплакиваемые свинскими чадами и домочадцами.

— Да, очень метко. Ты уже уезжаешь? — спросил я, увидев, что она встала.

— Не в силах больше ждать ни минуты. Не терпится броситься в объятия милого Реджи. Еще немного, и я просто умру, не выдержав разлуки.

— Прекрасно понимаю твои чувства. Примерно такое же нетерпение испытывал этот малый из «Свадебной песни пахаря», только он выразил это словами «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». В свое время я часто исполнял эту песню на сельских праздниках, там есть одно трудное место, когда при словах «День веселой сва-а-а-дьбы» требуется изобразить, будто переезжаешь через ручей, поэтому приходится тянуть слог «сва-а-а» минут десять — тут нужно иметь могучие легкие. Помню, викарий мне как-то сказал…

На этом месте она меня перебила — почему-то такое часто случается, когда я высказываю свои соображения о «Свадебной песне пахаря», — сказав, что все это безумно интересно, но она с удовольствием прочтет об этом в моих мемуарах. Мы вместе вышли на улицу, она благополучно отчалила, а я вернулся к тому месту, где нес свою вахту Дживс, весь сияя от радости. Я имею в виду, что это я сиял от радости, а не Дживс. Самое большое, на что способен Дживс, это слегка скривить губы, обычно в левую сторону. Не помню, когда у меня было так хорошо на душе, сердце пело от счастья. Ничто так не радует, как известие о том, что твоя женитьба отменяется.

— Извините, что заставил вас ждать, Дживс, — сказал я. — Надеюсь, вы не очень скучали?

— О нет, сэр, ничуть. Я прекрасно провел время со Спинозой.

— С кем?

— С «Этикой» Спинозы, я говорю о книге, которую вы мне как-то любезно одолжили.

— Как же, как же, помню. Интересная?

— Чрезвычайно занимательная, сэр.

— Готов поспорить: в конце концов окажется, что убийца — дворецкий. Что ж, Дживс, хочу вас обрадовать: все уладилось.

— В самом деле, сэр?

— Да, трещина раздора замазана, и свадебные колокола готовы зазвонить для мистера Сельдинга с минуты на минуту. Она передумала.

— Varium et mutabile semper femina,[88] сэр.

— Удивительно верное наблюдение. А теперь, — сказал я, садясь за руль, — я поведаю вам повесть про Уилберта и сливочник в виде коровы, и если при этом ваши кудри не выйдут из орбит, я буду искренне поражен.

Глава XII

В «Бринкли» я приехал уже под вечер и, когда ставил машину в гараж, обнаружил там автомобиль тетушки Далии, из чего заключил, что престарелая родственница вернулась в родные пенаты. И не ошибся. Я нашел ее в спальне, где ей был сервирован чай и сдоба. Она приветствовала меня пронзительным «улюлю» — эту привычку она усвоила на охоте в годы, когда тратила изрядную долю своей неукротимой энергии на то, чтобы отравлять жизнь британским лисицам. Вопль этот, по силе сравнимый со взрывом газового баллона, прошил меня навылет — от носа до кормы. Сам я не охочусь, но знаю, что главное для охотника — это умение издавать вопли, какие издает в ночных джунглях страдающий желудком шакал, и я не сомневаюсь, что в лучшие годы тетя Далия могла гаркнуть так, что ее собратья из «Куорна» и «Пайтчли[89]» дружно валились с седел, несмотря на то, что их отделяли от тетушки две пашни и небольшая роща.

— Привет, чучело, — сказала она. — Уже вернулся?

— Только что разорвал грудью финишную ленточку.

— Сельдинг сказал, что ты ездил в Херн-Бей.

— Да, чтобы забрать Дживса. Как Бонзо?

— Пятнистый, как леопард, но держится молодцом. Зачем тебе Дживс?

— Как оказалось, теперь он мне не нужен, но я узнал об этом на полпути сюда. Я его вез, чтобы он выступил в качестве мироборца… нет, не мироборца, а как это… миротворца между Бобби Уикем и Селедкой. Вы знали, что они помолвлены?

— Да, она мне все рассказала.

— А она вам рассказала про это объявление в «Тайме» насчет нашей с ней помолвки?

— Я была первая, кого она посвятила в свои планы. Я чуть не умерла со смеху.

— В отличие от Селедки, которого эта кретинка с опилками вместо мозгов не потрудилась предупредить. Когда он прочитал объявление, он чуть сознание не потерял, и у него потемнело в глазах. Он навсегда утратил веру в женщин и, покипев немного от гнева, сел за стол и написал ей письмо в стиле Томаса Оттуэя.

— В стиле кого?

— Вы что, не знаете Томаса Оттуэя? Это драматург семнадцатого века, прославился ядовитыми афоризмами про представительниц слабого пола. Он написал пьесу «Сирота», и там разделал их под орех.

— Смотри-ка, ты, оказывается, не только комиксы читаешь.

— Ну, по правде говоря, я не слишком глубоко изучал творчество Тома, мне про него Селедка рассказывал. Этот Оттуэй придерживался мнения, что все женщины — жуткие дряни, и эту информацию Селедка донес до Бобби в том самом письме. И выдал ей по высшему разряду.

— А ты, конечно, ничего ему не объяснил?

— Конечно, объяснил. Но к тому времени он уже отослал письмо.

— Почему же этот идиот не сказал, чтобы она его не вскрывала?

— Это было первое, что он сделал. «Я только что получила от тебя письмо, моя радость», — сказала она. — «Ни в коем случае не вскрывай его, мой ангел», — сказал он. И, разумеется, она его тотчас вскрыла.

Тетушка поджала губы, покачала головой и печально откусила булочку.

— Так вот почему он бродит с таким тухлым видом. Надо полагать, Роберта сразу же разорвала помолвку?

— После пятнадцатиминутной речи, произнесенной на едином вздохе без пробелов и знаков препинания.

— И ты привез Дживса в качестве миротворца?

— Таков был мой план.

— Но, если все зашло так далеко…

— …Вы сомневаетесь, что даже Дживс сможет замазать трещину? — Я погладил ее по пучку волос на макушке. — Утрите горькие слезы, дорогая родственница, никакой трещины больше нет. По пути сюда я повстречал Бобби в придорожной пивнушке, и она мне сказала, что после того, как она выдала свою программу и спустила пар, настроение у нее круто изменилось. Она по-прежнему любит Селедку со страстью, кипящей, как масло во фритюрнице, и когда мы расстались, она помчалась сюда, чтобы ему об этом сказать. Сейчас они наверняка снова неразлучны, как ветчина и яйца. У меня прямо гора с плеч — ведь после того, как Бобби разругалась с Селедкой, она заявила, что собирается выйти замуж за меня.

— Я думала, тебя это обрадует.

— Никоим образом.

— Но почему? Одно время ты был в нее по уши влюблен.

— А теперь — нет. Любовный жар прошел, пелена спала с глаз, мы просто добрые друзья. В чем беда всех влюбленных, престарелая родственница? В том, что зачастую особи одного пола выбирают неподходящих для них особей противоположного пола, поскольку ослеплены прелестями этих последних и не в состоянии судить здраво. Попробую пояснить. Все мужчины делятся на кроликов и на некроликов, а женщины — на воительниц и на мышек-норушек. Так вот, проблема в том, что мужчина-кролик может увлечься женщиной-воительницей (которая на самом деле подходит только для некролика) и слишком поздно осознает, что ему следовало бы сосредоточить свои усилия на кроткой и домовитой мышке-норушке, с которой они могли бы отлично жить-поживать и дружно хрустеть морковкой.

— Короче говоря, все дело в неверном выборе?

— Именно. Возьмем меня и Бобби. Я не меньше других вижу, как она очаровательна, но я — кролик и всегда буду кроликом, тогда как она неукротимая воительница. Все, что мне нужно — это спокойная жизнь, а Роберта Уикем ни за что не согласится на спокойную жизнь, даже если эту жизнь ей поднесут на серебряном блюде. Бобби считает, что день прожит зря, если до захода солнца она не совершит ничего такого, что заставит содрогнуться потрясенное человечество. Одним словом, нужно, чтобы ее направляла крепкая мужская рука, каковую я, при всем желании, не смогу ей предоставить. Тогда как с Селедкой никаких проблем в этом смысле не будет, поскольку он настоящий некролик, и для него обуздать взбалмошную женщину — просто детская забава. Вот почему я всячески одобряю и приветствую их союз, и вот отчего, когда она рассказала о своих планах во время нашей последней встречи, я готов был сплясать чечетку от радости. А кстати, где Селедка? Я хочу пожать ему руку и похлопать по плечу.