Собрание пьес. Книга 2 - Федор Сологуб

Мэри. И зачем только ей письмо это дали… Неужели же Михаил не понимает, что беременной женщине нельзя…

Анна Павловна. Да уж я его ругала, ругала… Затвердил — последняя воля брата… Пойти Глашу проведать? (Выходит.)

Гавриил и Мэри.

Гавриил. Мэри, я тебе еще не говорил… Я получил предложение от нашего университетского кружка вступить в число лекторов учреждаемого в Москве Свободного Университета… Что ты на это скажешь?

Мэри. Что ж… Превосходная идея.

Гавриил. Если, Бог даст, я к Новому году совсем поправлюсь, мы можем, значит, в Москву перебраться… Поди, тебе уж в деревне прискучило?

Мэри (спокойно). Гавриил, — мне безразлично. Теперь надо сообразовываться с твоими, а не с моими желаниями… Мне и здесь — хорошо. Да и некогда скучать. Сначала твоя болезнь, потом заменяла учителя в школе, теперь писать тебе на машинке…

Гавриил (нахмурившись). Не нравится мне этот твой новый тон. Мэри, что ты — в сестры милосердия при мне поступила, что ли? Я давно хочу с тобой поговорить. Теперь скоро я буду на ногах, и нам предстоит решить вопрос о дальнейшем… (Мнется.) Я не хочу тебя ни в чем стеснять… Если у тебя есть намерения… Словом, — ты понимаешь, — для меня человеческая личность священна…

Мэри слушает, в конце речи Гавриила нежно целует в лоб.

Гавриил (неожиданно резко, отодвигая ее). Я еще не умер, чтобы меня целовали в лоб…

Мэри (удивленно). Гавриил, что ты говоришь? Я тебя не понимаю. О каких намерениях? Я никуда не собираюсь…

Гавриил (утих). Видишь ли… при нашей разнице лет, легко может случиться… Словом, — я считаю тебя свободною во всех отношениях.

Мэри. Гавриил, это совсем не твой стиль… (Быстро подходя к нему.) Давай объяснимся. Неужели ты думаешь, что… если бы со мной… что-нибудь «случилось», — я бы не сказала тебе первому? Неужели была бы способна проделывать безвкусную тривиальность, именуемую адюльтером? Скажи, — ты это подумал?

Гавриил (уклончиво). Ведь много есть моложе меня и интереснее.

Мэри (внезапно резко). И что же? Что же, ты меня на «конкурс мужской красоты» посылаешь? Чтобы я могла себе выбрать «резвого фокстерьера» по вкусу? Что случилось, Гавриил? Допустим даже, что вдруг каким-нибудь чудом я увлекусь кем-нибудь… достойным… Что же, — разве это изменит мое отношение к тебе, раз навсегда определившееся и непоколебимое… Разве наш союз для тебя не свят?

Гавриил (мягко). В этих-то случаях и происходят драмы…

Мэри. Пусть даже — трагедия, — так что ж? Я даже не представляю себе, как одни отношения, — если они подлинны и святы, могут быть вытеснены, заменены другими, — так же подлинными… Будет боль, будет тоска, будет внутренняя борьба, но — позабыть, предать, выключить из сознания. Ведь есть же у нас в душе святыни…

Гавриил (радостно). Так, так, узнаю мою Мэри… (Заключает ее в объятия.) Ну, мне, старику, еще позволительно так думать, а тебе… Ведь ты и скрывать не способна…

Мэри (смеясь, закрывает ему рот поцелуем). Мы оба на это не способны…

Пауза. Ни звука; только дрова в печке трещат.

Мэри (отходя к окну, с горечью). Скоро, скоро, Гавриил, ты перестанешь за меня тревожиться… Еще каких-нибудь 3–4 года, и я перестану и мечтать, и тосковать, и петь…

Те же, Анна Павловна и Михаил с почтой.

Мэри (бежит навстречу). Ну, что, Михаил, мне письмо привез?

Михаил (ищет в сумке). Вам — целых два. Барыне — из действующей армии… Барину — газеты… Сказывают — наши дюже много австрийцев в плен взяли. (Подает письма.)

Гавриил. Ну вот, мама, видишь, — не все худо…

Мэри (беря письма, взглядывает на Михаила). Как Глаша, Михаил?

Михаил. Известно что — ревет. (Спокойно.) Помрет, — должно, к вечеру.

Мэри (встревоженно). Что ты, Михаил, говоришь? Зачем помрет? Все рожают… Погоди, я погляжу, как она у вас лежит…

Михаил (уходя, угрюмо). Помирать, видно, никому не хочется…

Мэри и Михаил выходят.

Гавриил развертывает газеты. Анна Павловна раскрывает письмо.

Анна Павловна (вскрикивает). Кирюша… Кирюша мой… (Беспомощно опускается в кресло.)

Гавриил (хочет ей помочь, но встать один не может, кричит). Мэри… Мэри… Скорее… Кто там…

Те же и Мэри.

Мэри (вбегает). Мама… Кирилл… Я знала… Я чувствовала, что больше его не увижу. (Дает Анне Павловне воды из графина.) Он убит… Я знаю… Он для того пошел… Мама, родная…

Анна Павловна (приходит в себя, смотрит на всех растерянно). Мой сын, мой Кирюша, такой чистый, такой светлый… Никого никогда… Никто не знает, какой он был чистый… Мой мальчик… (Плачет тихо, неудержимо, жалобно всхлипывая.)

Те же и доктор Куликов в военной форме. Останавливается, пораженный.

Куликов. В чем дело? (Видя письмо на коленях плачущей Анны Павловны, догадывается.) Господи, неужели? Кирюша…

Мэри берет письмо у Анны Павловны и молча передает его Гавриилу.

Гавриил (читает). «Имею честь уведомить, что 12-го сего месяца в земском санитарном отряде пал смертью храбрых ваш сын Кирилл Алексеевич Воронцов, самоотверженно, с явной опасностью для жизни выносивший раненых из сфер огня под обстрелом. Санитар Воронцов скончался на месте, пораженный разрывной пулей».

Пауза. Тяжелое молчание. Мэри закрывает лицо руками.

Куликов (громко сморкается). Что бы меня, старую собаку, вместо него на тот свет отправили… (Смахивает слезы.) Да нет, он должен был погибнуть… Не на войне, так на дуэли, защищая кого-нибудь или ради женщины… Слишком уж был он прост и горяч… (Вынимает папиросу.)

Анна Павловна (тихо плача). Он женщин и не знал, и боялся… Все говорил: мама, я никогда не женюсь, всегда с тобой буду. Так на суде Господнем и предстал чистый… (Плачет.)

Куликов (тихо). Берег себя для родины… Как жених для невесты.

Гавриил. Мама, что же нам плакать? Мы отдали родине все, что у нас было самого прекрасного, самого дорогого… Такие жертвы только и угодны Богу, только и ценны… Мама, — в твоем сердце — печаль и скорбь, но и радость, и гордость…

Мэри (смотрит куда-то далеко, про себя, вдохновенно). Там, где-то далеко, далеко, лежит среди чужих на поле брани наш милый брат, погибший славной смертью, положивший душу свою и жизнь за родину. Не бьется больше горячее сердце, тихо легли послушные руки на груди, чужие закрыли ему глаза, смотревшие на мир с такою верою, с такой любовью… А рядом, может быть, тысячи таких же юных, чистых душою и телом уснули сном праведных… Что может быть прекраснее.

И поистине светло и святоДело величавое войны.Серафимы, — ясны и крылаты,За плечами воинов видны…

Куликов. Народ говорит, — души убитых прямо с поля смерти возносятся к престолу Господню… (Вынимая часы.) Ну, мне в лазарет пора… Нам сегодня новеньких привезут… (Гавриилу.) Мне бы вас, голубчик, на моментик потревожить…

Гавриил. Да полно, батюшка… Скоро, кажется, я вас лечить буду… Если ноги позволят (раздраженно), я в Москве с Нового года курс лекций по теории истребления тевтонов начну читать…

Куликов. Давно пора… (Взглядывает ему в лицо.) Да вы, право, молодцом… Это вы на волжском воздухе… Я, голубчик, сегодня вас мучить не стану… (Прощается.)

Анна Павловна. Батюшка, погоди, взгляни на Глашу-то… Ведь тоже мучается… Пойду и я… (Хочет встать.)

Мэри (тихо Гавриилу). Пусть идет… Это ее отвлечет… (Помогает Анне Павловне встать и провожает ее и доктора до двери.) В нашем доме уже вторая жертва. (Доктору, тихо.) Наш Павел?

Куликов. Смерть всех равняет…

Анна Павловна и Куликов уходят.

Гавриил и Мэри.

Мэри. Как маме тяжело…