Кровь и свет Галагара - Аркадий Застырец

Они быстро условились, что Нодаль будет сидеть на месте, а Вац Ниул отыщет какого-нибудь щедрого покупателя с корзинами потяжелее. Так и поступили.

Нодаль остался в одиночестве на каменной скамье и какое-то время провел в тоскливом ожидании, не в силах отвлечь рассудок от бессмысленного перебирания и «пробования на вкус» всех известных ему кушаний и напитков, от самых простых до самых изысканных.

«Да, город — не лес, тут и помереть от голода недолго», — подумалось ему. Как вдруг из внешней тьмы выскочила стремительная жесткая петля и сдавила ему горло. Нодаль даже не успел схватиться за свою дубину. Руки его потянулись было к невидимой удавке, но от этого она только стянулась еще сильнее. Тогда Нодаль просто развел руками и с облегчением отметил, что петля немного ослабла, но тут же, больно надавив на затылок и подбородок, потянула его вверх и вперед. Пришлось подняться и идти, спотыкаясь, туда, куда его неумолимо влекли.

А случилось-то вот что. Пока славный витязь мысленно пировал, повинуясь голодному воображению, к нему приблизился верхом на рыжем гаварде сам наместник Цкул Хин в окружении пеших стражников — рибуров. Они наводили ужас на любого тсаарна из еще остававшихся в городе своим зловещим черно-алым одеянием, удавками из крепкой сыромятины и кривыми, в уродливых зазубринах двойными дотоланами.

— Что это? — заорал наместник, раскрыв свою зычную командирскую пасть, как только приметил Нодаля издалека. — В городе еще остались отвратительные бродяги и попрошайки? Выяснить, кто он такой!

Перепуганный дюжинник стражи сам кинулся вперед и, остановившись лицом к лицу с ничего не подозревавшим витязем, в свою очередь грубо заорал:

— Эй, ты!

Нодаль, понятно, никак не отозвался. Поводив у него под носом своим дотоланом, дюжинник повернулся и подобострастной рысью прибежал назад, к стремени Цкул Хина.

— Сильнейший! — воскликнул он жалобным голосом. — Виноват, но этот бродяга слеп и глух, как полено. Выяснить, кто он такой, мне не позволяет моя глупость.

— Ну так схватить его и казнить на Белом камне, чтобы все видели и знали: я не допущу разводить в этом городе нищих уродов! Таков крианский дух. Да будут преданы ему на срам тсаарнское малодушие и тсаарнские церемонии!

— Да будут, сильнейший! — подтвердил дюжинник и знаком велел своим исполнять распоряжение наместника.

Когда Нодаля приволокли к Белому камню — лежащей посреди базарной площади плоской мабровой плите, на самом деле давно почерневшей от пролитой на нее крови — вокруг места предстоящей казни уже толпился народ. Кое-кто, главным образом криане, торопились поглазеть на очередную расправу как на забавное зрелище, а иных стражники сгоняли сюда силой. Но так или иначе, быстро собралась изрядная толпа. Так что Вац Ниул с трудом протиснулся сквозь нее и, вытягивая шею, с ужасом и тоскою узнал в приговоренном славного витязя. Обнаженный по пояс, он стоял на Белом камне, преклонив колени перед габалевой плахой, и, очевидно, не вполне разумел, что ему предстоит. Стражник по-прежнему сдерживал его удавкой, не давая пошевелиться.

Все тот же дюжинник, который и задержал Нодаля, проорал несколько полубессмысленных фраз, оскорбляющих Тсаарнию и прославляющих крианское могущество, затем обрушился с угрозами на бездельников и попрошаек и закончил словами «предать смерти посредством цириахта».

Толпа заволновалась. Ожидали, что беднягу просто обезглавят, а вместо этого жестокая власть собиралась потешить толпу цириахтом, зверской пыткой, которая заключалась в последовательном отсечении всех пальцев на руках и ногах, причинного достоинства, носа, ушей, языка и лишь затем — конечностей и головы.

На Белый камень поднялся палач в буром кожаном балахоне и с густою проволочной сеткой, скрывавшей лицо. В руках у него все с содроганием разглядели железные клещи и полукруглый топор, посверкивавший мастерски заточенным лезом.

Пожалуй, в такие лумы любой оказавшийся на месте Нодаля мог бы позавидовать его слепоте и глухоте. Но нечего и говорить, что славный витязь с посохом, даже если бы все видел и слышал — не дрогнув, принял бы участь свою.

Однако не успел палач приступить к своему страшному делу, как из толпы вырвался крик и какая-то старуха в темных одеждах, с трудом пробившись, припала к стремени Цкул Хина, наблюдавшего за происходящим со спины своего гаварда.

— О, справедливый наместник, звезда порядка и благополучия, воссиявшая над землей Тсаарнии! — твердым, отнюдь не старческим голосом воскликнула она. — Дозволь говорить прежде, чем свершится назначенное тобою!

— Говори, женщина! — разрешил польщенный наместник, жестом останавливая стражников, кинувшихся было оттаскивать старуху.

— Где ты — там законы Сарката, — в волнении, но по-прежнему твердо проговорила она. — Так вели напомнить перед казнью о цатадале и по крианскому обычаю дай слово высшей власти, что сохранишь ему жизнь, если найдется согласная взять этого несчастного агара в мужья.

— Пожалуй, даю слово, — сказал Цкул Хин, любивший иногда поиграть в высшую справедливость и не упускавший случая утвердить крианские законы. — Да только стоит ли терять время понапрасну? Разве во всем Галагаре найдется такая, кому сгодится этот слепошарый немтырь?

— Найдется, — отвечала старуха, не моргнув глазом. — Вот она я, пред тобой. Объявляю перед всем честным народом, что согласна взять в мужья этого беднягу и, не медля, увести его прочь из города.

Наместник изумленно взглянул на нее и вдруг расхохотался, а с ним и стражники, и толпа, все предались безудержному веселью. Но Цкул Хин оборвал всеобщий хохот, выпростав руку, и объявил:

— Твоя взяла, старая. Только гляди, еще раз появитесь в городе — велю укоротить обоих. Забирай своего муженька да не переусердствуй, забавляясь с ним в первую ночь. Эдакий тинтед — дай ему волю — раздерет тебя своей палицей, как чидъяровый мешочек!

Тут он захохотал пуще прежнего и удалился прочь сквозь поднявшуюся бурю радостного смеха и приветственных возгласов. А старуха схватила Нодаля за руку и потащила к городским воротам в сопровождении возбужденных горожан, готовых нести на руках обоих — и ее, и спасенного ею великана.

Славный витязь из всего происшедшего уразумел только то, что страшная петля перестала сдавливать ему шею и в третий раз чья-то неведомая добрая рука уводит его от смерти. И он не сопротивлялся. Он плелся следом, стараясь не наступать на пятки своему не слишком быстроногому спасителю, словно маленький мальчик, найденный матерью далеко от дома и стыдящийся перед нею за свои проказы.