Полет сокола - Смит Уилбур

— Ты его любила?

— В этом не было греха, ведь он был богом.

«Нет, — подумала Робин, — он был мужчиной. А я, его дочь, просто женщина».

Она поняла, что никогда теперь не будет стыдиться своего тела и желаний, что исходят из него. Робин снова прижала к себе малыша — живое подтверждение человеческой природы Фуллера Баллантайна, и Сара счастливо улыбнулась.

Впервые в жизни Робин сумела признаться самой себе, что любит отца, и поняла, что так сильно тянуло ее сюда, по его следам. Простое дочернее чувство так долго подавлялось благоговением перед мифом, но теперь она осознала, почему оказалась здесь, на берегах необъятной реки, на границе неизведанного мира. Она разыскивала не великого Фуллера Баллантайна, а своего отца… и себя — настоящую, какой до сих пор не знала.

— Где он, Сара, где мой отец? Куда он ушел?

Африканка печально потупилась.

— Не знаю, — прошептала она. — Однажды утром я проснулась, но Манали уже не было. Я не знаю, где он, но буду ждать, пока он не вернется к нам. — Она быстро взглянула в глаза Робин: — Он вернется? Если не ко мне, то хотя бы к ребенку?

— Вернется, — ответила Робин с уверенностью, которой сама не чувствовала. — Конечно, вернется.

Отбор носильщиков оказался делом долгим. Зуга хлопал очередного годного с виду туземца по плечу, и тот отправлялся в палатку доктора на осмотр. Потом началось распределение поклажи.

Зуга заранее увязал и взвесил каждый тюк, убедившись, что ни один не превышает положенных восьмидесяти фунтов, однако новые носильщики непременно хотели убедиться в этом лично, и каждый упорно торговался, стараясь уменьшить вес груза, который ему предстояло нести долгие месяцы, а может быть, и годы.

Майор решительно отстранил от руководства Перейру с его плетью и охотно принял игру, торгуясь и добродушно подшучивая, — на самом деле он пользовался удобным случаем, чтобы оценить настроение людей, отсеять слабых духом и отобрать природных лидеров, за которыми пойдут остальные.

На следующий день семеро носильщиков получили по хете бус и были без всяких объяснений отправлены домой. Потом Зуга вызвал пятерых самых толковых и назначил их старшими групп, каждая в двадцать человек. Они должны были отвечать за скорость передвижения каравана, сохранность грузов, разбивку лагеря, распределение пищи, а также передавать жалобы своих людей начальнику экспедиции.

В конечном счете в отряд вошло сто двадцать шесть человек, включая готтентотов Черута, носильщиков, нанятых в Келимане, переводчика‑португальца и двух главных лиц — Робин и самого Зугу.

При плохой организации столь большая численность могла привести к медлительности и неповоротливости колонны, а главное, к чрезвычайной ее уязвимости. Зуга долго сидел с сержантом Черутом за последней бутылкой виски, разрабатывая порядок движения. Майор с небольшой группой местных проводников и личных носильщиков собирался двигаться независимо, разведывая местность на пути движения и занимаясь при случае охотой. По ночам он планировал возвращаться в лагерь, располагая тем не менее достаточным запасом снаряжения, чтобы уходить надолго.

Камачо Перейра с пятью готтентотскими мушкетерами должен был идти во главе основной колонны. Робин отпускала по этому поводу шпильки, но Зуга не видел ничего смешного в том, что Камачо придется маршировать под британским флагом.

— Экспедиция британская, — гордо заявил Зуга, — и мы поднимем «Юнион Джек»!

— Правь, Британия! — язвительно рассмеялась сестра.

Зуга пропустил непочтительный смех мимо ушей и продолжал описывать порядок движения. Группы носильщиков пойдут компактно, каждая независимо, но близко друг к другу, а сержант Черут с остатком солдат образуют арьергард.

Для управления движением существовала несложная система сигналов, подаваемых с помощью горнов из рога антилопы куду — «вперед», «стоп», «сомкнуть ряды» или «перестроиться в каре».

Зуга четыре дня муштровал колонну, и хотя навыки могли закрепиться лишь в ходе марша, он чувствовал, что готов к выходу. У Робин, однако, оставались сомнения.

— Как мы переправимся через реку? — спросила она, глядя на далекий северный берег.

Река здесь достигала полумили в ширину, питаясь ливнями на пространствах в миллионы квадратных миль. Течение было быстрым и мощным. Чтобы отправиться на север к реке Шире и озеру Малави, требовалась целая флотилия долбленых лодок и много времени. Паровой баркас «Хелен» давно ушел и наверняка уже вернулся в Келимане, делая в день добрых двадцать узлов вниз по течению.

— Все будет в порядке, — сухо ответил Зуга, и Робин пришлось удовольствоваться таким невразумительным объяснением.

В последний день Робин впервые взяла Джубу с собой на кладбище. В руках у обеих были подарки — рулоны материи и тридцатипятифунтовый мешок красных бус самой ценной разновидности — сам‑сам. Больше взять Робин не решилась, чтобы не вызвать гнева и любопытства брата.

Историю Сары она предпочла не рассказывать. Страшно подумать, как отреагирует Зуга на известие о младшем брате смешанной крови. В суровой школе индийской армии он приобрел вполне определенные взгляды на этот счет, и то, что собственный отец нарушил эти железные правила, было бы для него слишком тяжелым ударом. Робин лишь кратко упомянула, что нашла одну из бывших служанок отца, которая много лет ухаживает за могилой матери, и плата не могла превышать размеров услуги.

Сара с малышом уже ждали у могилы. Африканка приняла подарки с изящным реверансом, сложив ладони перед лицом в знак благодарности.

— Завтра мы уходим, — пояснила Робин.

В глазах Сары мелькнуло сожаление, потом она кивнула:

— На все воля Божья.

Робин показалось, что эти слова произнес отец.

Джуба с мальчиком принялись собирать стручки кораллового дерева и нанизывать ярко‑красные бобы на веревочку, изготовляя браслеты и ожерелья. Они сразу нашли общий язык, и взрослым было приятнее беседовать под заливистый детский смех.

За короткое время знакомства Робин и Сара успели стать добрыми подругами. В «Путешествиях миссионера» отец писал, что любит общаться с африканцами больше, чем с белыми, и Робин снова и снова убеждалась в его правоте. С себе подобными Фуллер Баллантайн умел лишь ссориться, обнаруживая всю мелочность и подозрительность своей натуры, в то время как чернокожие неизменно относились к путешественнику с доверием и почтением. Отношения с Сарой стали естественным продолжением этих чувств. Робин понимала, что Зуге никогда не перейти разделяющую черту. Чернокожий может завоевать его симпатию и даже уважение, но не более — пропасть чересчур широка. Для брата туземцы навсегда останутся «этими людьми», он никогда не переменится. Проживи Зуга в Африке хоть полвека, он все равно не научится понимать их, а Робин всего за несколько недель нашла здесь настоящих друзей. Однако сможет ли она подобно отцу когда‑нибудь предпочесть их собственному племени? Сейчас это казалось невозможным, но кто знает…

Сара продолжала свой рассказ, но так тихо и робко, что Робин с трудом оторвалась от собственных мыслей.

— Что ты сказала?

— Ваш отец, Манали… вы расскажете ему о мальчике, когда найдете?

— Разве он не знает? — поразилась Робин. Сара молча покачала головой. — Почему тогда ты не пошла с ним?

— Манали не хотел. Говорил, что путешествие будет слишком тяжелым… но на самом деле он был как старый слон, который не любит долго оставаться со своими слонихами и идет туда, куда зовет ветер.

Возвышаясь над маленькими жилистыми туземцами, Камачо Перейра выкрикивал имена из списка. В этот вечер он надел короткую, расшитую бисером куртку из кожи антилопы куду, выставляя напоказ мощную волосатую грудь и плоский живот, покрытый броней мышц, рельефной, как песок на ветреном пляже.

— Слишком много едят, — скривился португалец. — Толстый ниггер — ленивый ниггер.

Он с ухмылкой покосился на начальника экспедиции. Слово «ниггер» знали даже те, кто совсем не понимал английскую речь, и Зуга запрещал говорить так в присутствии чернокожих.