По следам неведомого - Ариадна Громова

Вообще он мне чем-то нравился, и я с ним очень много разговаривал на обратном пути в Сант-Яго. Маша подсмеивалась, будто я, мол, стараюсь перевоспитать Мендосу. Но уж если кто и мог бы перевоспитать этого упрямого парня, то, конечно, она сама. Мендоса и раньше на нее частенько поглядывал, а уж после того, как Маша его вытащила из пропасти, прямо-таки млел от счастья, увидев ее. Даже мечтательный Осборн заметил это.

- Видимо, нашему спутнику нравятся смелые женщины, - сказал он.

- Да, у него сердце болтается на конце веревки, - съязвил Мак-Кинли.

Но Мендоса ко всем нам относился теперь очень нежно, а ко мне особенно - из-за того, что я друг Маши, что ли... И мы подолгу беседовали.

Я объяснял ему, что тайна небесных гостей богатства не принесет, что сокровища инков тут не при чем; говорил о задачах нашей экспедиции. Мендоса вначале слушал хоть и с интересом, но недоверчиво. Тогда я рассказал ему, что произошло в Гималаях. Это его сразило. Он чуть не плакал, слушая мой рассказ, нетерпеливо переспрашивал, ахал от ужаса и сочувствия. После этого он долго думал и на следующем привале спросил:

- А почему же немец и швейцарец не заболели Черной Смертью?

- Не знаю; наверное, там не было ядерного горючего.

- А если все же оно там окажется? - с тревогой спросил Мендоса. - Матерь божья, а ведь я хотел идти туда без всякой защиты!

Я ему начал рассказывать о "Железной маске". Он недоверчиво и сердито смотрел на меня, потом решительно сказал, что такого быть не может и что с моей стороны нехорошо шутить.

- Да это чистая правда! - смеясь, уверял я. - Вот, посмотрите фото!

Мендоса долго смотрел на фотографию и слушал мои объяснения. Все же он, видимо, поверил не до конца: потихоньку от меня спрашивал Соловьева, Машу и даже Мак-Кинли. Убедившись окончательно, он был потрясен. На следующем привале он спросил меня:

- Если у вас есть такие вещи, значит, вы богаты? Значит, вы идете не ради богатства? А ради чего же?

Я оказал, что ради науки. Мендоса нетерпеливо возразил:

- О да, наука, я понимаю! Не думайте, Алехандро, что я такой невежественный и ничем не интересуюсь, кроме денег! -Тут он помолчал и почти шепотом добавил: - Я ведь не всегда хотел денег! Но я хотел учиться, а м.не не дали учиться. Я хотел стать адвокатом. Но не было денег, и я только два месяца ходил в университет Сант-Яго... да, я там учился! А потом я встретил одну девушку... но это долго рассказывать... и опять все дело было в деньгах! И тогда я сказал себе: "Луис, только деньги дадут тебе свободу! Без денет ты - жалкий раб!" И я стал добиваться денег... нет, не для девушки, она уже вышла замуж, и я один на свете... Но я не об этом хотел... Так вот, Алехандро, о науке. Наука должна помогать людям, ведь так? Если б я был адвокатом, я мог бы защищать людей от несправедливых обвинений. Врач - лечит болезни. Инженер - строит дороги, мосты или управляет машинами. Они приносят пользу людям. А какая польза людям от того, что вы найдете следы этих небесных гостей? Они были и ушли, сейчас их нет. И зачем они нам? Люди между собой и так часто воюют; зачем же им еще пришельцы с неба?

- Луис, если люди узнают, что в пространстве, кроме них, обитают другие разумные существа, может быть, это и объединит их! - воскликнул я, повторяя слова Осборна.

Мендоса задумался.

- Может быть, так, - сказал он, покачивая головой, - а, может быть, и совсем не так. У людей многое рождает вражду. Вы ведь знаете, что было, когда европейцы открыли Америку и кинулись на нашу несчастную землю! Индейцы для них и они для индейцев были все равно, что люди с разных звезд. Разве от этого люди начали меньше враждовать между собой? О нет! Америка была залита кровью, а пришельцы спорили и дрались, и все делили и делили между собой землю, которую даже узнать не успели! Что им были индейцы, что им за дело было до наших сокровищ, до наших храмов и дворцов. Они все разрушили и разграбили!

- Луис, вы кем себя считаете - испанцем или индейцем? Ведь, судя по фамилии, вы - потомок завоевателей? - спросил я, пораженный горечью, которая звучала в его голосе.

- Я - чилиец, - ответил он. - У нас почти все метисы. И я ведь вовсе не осуждаю конквистадоров - о нет! Люди есть люди. И власть инков тоже была тяжелым ярмом. Мои предки с материнской стороны - арауканы - были свободолюбивы. Они были простые люди, охотники и рыболовы, они не хотели строить дворцов и храмов, не ценили золота. И они не пустили к себе ни инков, ни испанцев. Они долго боролись за то, чтоб жить так, как они хотят. Но и эта борьба кончилась так, как должна была кончиться: победил сильнейший!

- А сейчас арауканы существуют? - спросил я.

- Они живут в лесах за рекой Био-Био, - угрюмо ответил Мендоса. - Стоило ли столько сражаться, чтобы человечество в конце концов даже не знало, существует ли такой народ! Педро де Вальдивия пришел к ним с огнем и мечом. Они победили дикари победили опытного воина! - а слава досталась ему, побежденному захватчику!. Его именем назвали город на побережье, его статуя стоит в Сант-Яго... А наши арауканы, кто о них анает? Нет, нет, Алехандро, открытие новых миров тоже не принесет счастья людям!

- Не везде же обстоят дела так, как в Чили... - начал я.

- О, я был, не только в Чили! - перебил меня Мендоса. - Я знаю мир, я старше вас, Алехандро. Я понимаю - вы опять говорите о своей стране... Но в мире столько людей - и не все они согласятся жить в стране, устроенной так, как ваша...

Мендоса спорил, что и говорить, здорово! Но я, хоть и начал спор с такого шаткого аргумента (особенно неубедительного для Мендосы с его взглядами на жизнь), все же не хотел признать себя побежденным и долго пытался втолковать ему, как устроен мир и каковы его перспективы. Мендоса только скептически качал головой и заверял, что всякий человек хочет жить по-своему, что одного счастья для всех не придумаешь.

В доказательство того, что люди по-разному понимают счастье, он тут же привел пример.

- Вот в Сант-Яго один человек захотел изобразить на своем теле историю приключений Робинзона Крузо - это есть такой роман, вы, наверно, читали. Он сделал на теле 700 картин и для этого вытерпел 22 миллиона булавочных уколов! 22 миллиона, Алехандро, вы только подумайте!

Пример мне показался совершенно несуразным, и я спросил:

- Что же, это, по-вашему, и есть счастье?

- По-моему, нет, - резонно возразил Мендоса, - а вот он счастлив! Я с ним говорил: он так гордится тем, что сделал!

Затем Мендоса сказал, что он не хотел бы жить в такой стране, которую я описываю ("Хоть там, вероятно, и очень хорошо!" - вежливо прибавил он), ибо для него свобода - выше всего.

- А здесь вы свободны? - уже со злостью спросил я.

Мендоса неожиданно заявил:

- Здесь я могу добиваться свободы и счастья, потому что здесь много несчастных, а если в вашей стране все счастливы, то мне было бы стыдно чего-то добиваться. А это же еще хуже!