Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Штурман пристально смотрит на зама. Какое-то время он молчит. Видно, в его душе идёт борьба: скоро на вахту, надо заканчивать этот бестолковый разговор, пойти отдохнуть, отыскать свободную койку и растянуться в полный рост хотя бы на полчаса, но не хочется доставлять радость победы этому напыщенному болтуну, наоборот, так и подмывает устроить ему публичную порку.
35
Стратегическое отступление
Трудно было понять, чем вызвано такое упорство зама в отстаивании столь сомнительной позиции. Плохо верилось в то, что он действительно верит в непогрешимость линии партии и лично Горбачёву. Ко времени описываемых событий многим здравомыслящим людям было уже ясно, что перестройка не оправдывает надежд, что она во многом себя дискредитировала и вообще процесс пошел вразнос. Первая эйфория от объявленных свобод прошла и сменилась растерянно-выжидательными ощущениями: «что-то здесь не так» и «что же из этого выйдет?». Лично мне кажется, что существовало более правдивое объяснение такому упёртому поведению зама, и оно, как водится, лежало на поверхности.
Как я уже упомянул, среди десятка пассажиров, пошедших с нами в «увлекательную морскую прогулку», был и начальник политотдела. Это был пухленький седоватый дядечка с честными бесцветными глазками навыкате, всегда задорно и с энтузиазмом взирающими на окружающий мир. Он имел довольно солидное для масштабов своей деятельности звание — капитан первого ранга, и необычную, ничего не говорящую непосвященным кличку Воть-воть. Нашим доморощенным острякам в своё время даже не пришлось напрягаться, чтобы эту кличку ему придумать — он сам её подсказал, выступив в первый раз перед экипажем с небольшой зажигательной речью. Его манера говорить предполагала диалог, в данном случае — с самим собой. Он сам себе задавал интересующие (как он считал) нас вопросы и сам же на них отвечал. При этом каждая фраза его выступления заканчивалась утверждением: «Воть-воть, и я так говорю» либо: «Воть-воть, я вижу, и вы так думаете». Кроме того, он был подчёркнуто демократичен, изображал из себя этакого умудрённого жизненным опытом, заботливого «папашу», ко всем обращался на «ты» и со всеми, особенно с матросами, первым здоровался за руку.
После инцидента с Рожкиным зам, как мы помним, стал панически бояться шахты рубочного люка, а так как из подводной лодки это единственный выход на белый свет, ему приходилось по нескольку раз в день испытывать нешуточный стресс: превозмогая себя, карабкаться и спускаться по злополучному трапу. Даже в подводном положении, когда люк был закрыт и в шахте даже теоретически никого не могло находиться, зам предпочитал стоять от неё подальше, опасаясь, как бы чего не произошло. Возможно, именно этот фактор или еще какие-то приобретённые фобии стали определяющими в неожиданно созревшем у зама решении навсегда оставить подводный флот и попытать счастья на берегу.
Оставалась самая малость — найти достойную себя непыльную береговую должность. И тут заму почти повезло. Незадолго до нашего прихода в Камрань освободилась штатная единица начальника клуба на ПМТО. Это было то что надо. Обязанностей практически никаких, двойной оклад плюс оклад в местной валюте, в подчинении — мичман и полтора матроса! Но для получения этого лакомого куска надо было заручиться расположением начальника политотдела, показать себя во всей красе и хоть до смерти зализать ему задницу. Именно этим и занялся зам с первой секунды прибытия Воть-вотя к нам на корабль. Вероятно, по этой же причине он так упорно нёс свою околесицу.
Как мы имели возможность убедиться, штурман наш был человек хоть и военный, но далеко не дурак. Помимо обширных знаний (одно то, что все три тома «Капитала» он прочел без всякого принуждения — для собственного, так сказать, развития, — о многом говорит), он обладал еще и талантом стратега. Сообразив, что лобовая атака при таком раскладе не принесёт желаемых результатов, штурман решил сменить тактику.
С заинтересованным видом послушав ещё какое-то время туманные рассуждения зама, Борисыч изобразил на своей физиономии нечто, напоминающее раскаяние, скроил жалкое растерянное лицо и, словно застигнутый врасплох неопровержимой логикой оппонента, принялся говорить мягко и вкрадчиво, будто извиняясь:
— Вы сейчас так хорошо сказали, уважаемый Андрей Николаевич, таких правильных и умных вещей наговорили, что я совершенно раздавлен Вашей логикой и особенно такой непоколебимой верой в «наше правое дело» и «светлое будущее». Мне даже как-то стыдно стало за мои попытки принизить «величие грядущих свершений». Действительно, как можно оспаривать столь очевидные факты? Коню понятно, что за эти пять лет сделано очень многое. Моя позиция, конечно же, не бесспорна, но известно ведь, что всеобщее единодушие бывает только на кладбище. Я полностью согласен с Вами, что накопившиеся проблемы надо срочно решать. А как решать, давайте разберёмся. Только без навешивания ярлыков, пожалуйста, и без этих Ваших обвинений в мещанской недальновидности. Я такой же, как и Вы, коммунист, только зарплату не за то получаю, поэтому, в отличие от Вас, о происходящем сужу не по долгу службы, а, как это говорится, по долгу совести.
Видно было, что заму сделалось немного не по себе. Он слишком хорошо знал штурмана, чтобы поверить в столь быструю капитуляцию. Да и само заявление, произнесенное тихим елейным голоском, так явно сочилось плохо прикрытым ядом иронии, что зам опешил. В первый раз в жизни не найдясь что ответить, он растерянно пробормотал нечто невразумительное:
— Ну, что ж… пожалуйста… это же… как сказать…
Между тем штурман продолжал говорить в той же манере сладкого дружелюбия, рассыпаясь в комплиментах и тщательно подбирая слова.
— Вы вот тут говорили, уважаемый Андрей Николаевич, что народ наш в лице рабочего класса и в особенности его авангарда — трудовой интеллигенции — активно поддерживает все начинания Горбачёва. Не могу отрицать очевидного факта, это, безусловно, так! И пример Вы хороший привели, прямо-таки показательный. Действительно, спроси сейчас любого нашего матроса: «За перестройку ты, негодяй, или нет?» — ни одного такого гада, который будет против, не окажется. Да как же иначе? По-другому и быть-то не может! Ведь именно массы, именно народ, наш кормилец, обладает тем… как это сказать… сермяжным чутьём… той глубинной
