Серьезное и смешное - Алексей Григорьевич Алексеев

Он слез и дал извозчику полтинник. Этот полтинник всякий раз служил поводом для пререканий: я просил его позволить мне отдать извозчику весь рубль, когда доеду, но он никогда не соглашался!

Я встречался со всеми театральными богами того времени. Все мы, актеры помоложе и помельче, даже самые развязные из нас, в разговоре с ними подтягивались, невольно немножко смущались, сдерживались, не позволяли себе не дослушивать, перебивать, словом, разговаривали с ними с подчеркнутым уважением.

Александр Иванович Южин держался со всеми очень просто, а получалось очень важно, разговаривал с вами по-товарищески, а подавлял внушительностью, говорил он медленно, с оттяжкой, с паузами, а вы не смели вставить слово. Была в нем какая-то монументальность, особая значительность, но ни на йоту не наигранные: это была важность, а не важничание.

И очень любил он играть в преферанс. Бывало, придет после спектакля в «Кружок» и ищет партнеров, а мы прячемся от него: ведь все те качества, о которых я только что рассказал, хороши у актера, у директора, у режиссера, но ужасны у партнера в преферанс! С таким партнером не поспоришь, на него не покричишь, а без криков и споров что за преферанс! А в споре иногда и скажешь что-нибудь такое… неклассическое… А тут — не дай бог! И мы бегали от него!

Однажды приехали мы в «Кружок» ужинать, наш актер Иван Вольский, заместитель директора театра Корша Юрий Солонин и я. Только накрыли на стол, поставили закуску и соответствующий графинчик, вдруг видим: медленным шагом надвигается на нас Александр Иванович, а позади плетется Христофор.

Христофор! Это замечательная фигура! Таких уже давно не увидишь! Это Фирс 20-х годов, это дореволюционный клубный лакей. Нет, не предреволюционный, а еще дореформенный, крепостной лакей… Было ему за девяносто, Южина знал десятки лет и был ему предан, как французы говорят, до кончиков ногтей. От старости он согнулся, руки держал за спиной, ног не поднимал, а шаркал по полу, лицо у него было желтое-желтое и как будто гофрированное, нос пористый, картошкой, глазки маленькие, голубенькие, выцветшие, и ни одного зуба и ни одного волоса, но в клуб он приходил ежедневно в девять часов вечера и уходил в шесть утра! …И вот идут они прямо на наш стол, и чувствую я, что с агрессивными намерениями… Так и оказалось.

— Здравствуйте… Э-э-э-э… Пойдемте… Сыграем в преферанс…

Все мы, конечно, встали: здравствуйте, Александр Иванович. А я, несчастный, вытянулся, как гимназист перед учителем, и забормотал:

— Александр Иванович, мы только пришли… Только после спектакля… Только… Мы только…

— Ну и что ж, что только, и я после спектакля.

— Александр Иванович… Мы… вот видите… ужин…

— И прекрасно, за картами и поужинаете.

И я с подленькими, просительными интонациями:

— Александр Иванович, может быть, немножечко попозже? А?

— Зачем же откладывать? Э-э-э, Христофор, возьми туда ужин.

А Христофор рад стараться для своего барина!

— Пожалуйте, Алексей Григорьевич, там уже все готово.

И Александр Иванович стоит, пока я не выхожу из-за стола; тогда он жестом придворного указывает мне на дверь и сам идет-плывет…

Я пытаюсь задержаться, чтобы хоть доесть салат, но неумолимый Христофор, повторяя элегантный жест своего патрона, укоризненно шамкает:

— Пожалуйста, их сиятельство дожидается.

И я иду на заклание… Иду… За мной плетется Христофор, за Христофором официант с моим прибором, на котором топорщатся остатки салата… А за карточным столом уже смиренно изнывают два партнера первого улова…

Мы потихонечку посмеивались над южинской барственностью XIX века, но только посмеивались, а не насмехались, потому что в барственности этой не было ничего вас унижающего, потому что мы знали Южина — первоклассного актера, Южина — драматурга Сумбатова, Южина — принципиального директора театра.

Мы слышали, с какой большой любовью к молодежи Александр Иванович в день 25-летия МХАТ на банкете в «Кружке» поздравлял младшую поросль театра.

Мы любовались его умной и иронической манерой беседовать с иностранными дипломатами, которые бывали у нас в «Кружке» и пытались разговаривать слегка покровительственно с «die russische Schauspieler»[10]. Мы составляли его свиту, когда принимали почетнейших гостей: Анатолия Васильевича Луначарского, Семена Михайловича Буденного, Николая Александровича Семашко, Николая Ильича Подвойского, когда нас посещали европейские знаменитости — актеры, музыканты, режиссеры, писатели. И мы гордились знакомством, дружбой с этим большим актером и человеком.

Южин на наш спектакль не пришел, но многие и многие московские актеры приходили смотреть на свое начальство, изображенное в не очень дружеском шарже.

И чтобы закончить о «Джимми» — маленькая рецензия 1922 года, как ты понимаешь, читатель, не ругательная (стал бы я ее приводить!). А было! Ругали! В то время юмор не пользовался большим уважением и терзали нас за «легкомыслие», за «легкорепертуарие», за «развлекательность». Вот она:

«Провинциал, в прошлом нам неизвестный, вот уже второй год «Джимми» довольно прочно осел в Москве. В первые месяцы своего московского бытия он являл собой не очень определенный, но очень такой чистенький и вполне литературный театрик, с приятными претензиями. В первых шагах его чувствовалась робость — все-таки Москва!..

«Джимми» робко присматривался к Москве. Москва, не без скепсиса, присматривалась к «Джимми», и ничего — присмотрелись, привыкли друг к другу. Брак без страстной любви, но спокойный, не лишенный приятности и веселости. Короче — «Джимми» стал почти столичным театром: тщательность постановки, максимальное разнообразие репертуара, более обдуманная и дисциплинированная режиссура. Его несомненная заслуга — стремление к разнообразию репертуара.

Это — правильный путь.

Но не во всех жанрах «Джимми» равно приемлем. Так, лирика, к которой питает, по-видимому, пристрастие талантливый и энергичный руководитель «Джимми» А. Г. Алексеев, менее всего удается ему… Но «Джимми» зато часто подлинно остроумен — качество редкое и бесценное! Всяческие пародии и особенно «Салонный хор» «Джимми» — порою настоящие жемчужины настоящего юмора…

«Сплошной скандал» Алексеева остроумен и весел, трюки новы и неожиданны, сюжет незатаскан и остер»…[11]

Спасибо (через шестьдесят лет), товарищ Янт, за такую рецензию, но почему же при таком ультрахвалебном отзыве «Джимми» все-таки  п о ч т и  столичный театр?

Чтобы поспорить с этим «почти» — еще одно воспоминание одного из крупнейших знатоков и теоретиков советского театра, Павла Александровича Маркова:

«В Москве летом по вечерам некуда было деться, театры закрывались, и поэтому в «Эрмитаже» сосредоточилась летняя театральная жизнь. В помещении Зимнего театра обычно все лето играла какая-либо сильная драматическая труппа, укрепленная вдобавок гастролерами типа Степана Кузнецова и Павла Самойлова; в Зеркальном — неизменная оперетта, а на эстраде «Кривой Джимми» — театр