Урод - Константин Соловьев

Она заполняла его, как кипящая вода — пустой глиняный кувшин. Призывая смерть, он метался в бреду, жалкий, как выброшенная на берег растерзанная медуза, но рассудок его был слишком далеко, чтобы он отдавал себе отчет в собственных действиях.

Боль была разнолика и вездесуща. Она составляла мир, и само тело Крэйна было не больше, чем ее порождением.

Он хотел умереть, но в бесконечном водовороте смерть потеряла значение.

Он был затерянной песчинкой в нестерпимом полыхании огня.

Он замерзал, охваченный со всех сторон ледяной коркой.

Его тело распадалось на части, тронутое гниением.

Тупые шипы пронзали его кожу.

Он умирал.

Когда сознание вернулось к нему, он был слишком слаб, чтобы говорить.

Единственное чувство, не отказавшее ему, обоняние, несло затхлый запах горячей похлебки и мочи. Боли, как ни странно, не было, лишь лицо невыносимо жгло, словно на него высыпали полную лопату горячей золы.

Крэйн застонал. У него не было сил даже чувствовать, внутри он был пуст и прозрачен, как свежевыпотрошенный карк. Он не знал, уцелели ли его глаза, потому что не помнил, что значит быть зрячим — весь его мир составляли переплетения разноцветных вспышек и скользящие холодные ленты. Прошла целая вечность, прежде чем ему удалось застонать.

— Тихо. — Голос упал на него сверху твердыми тяжелыми комьями, придавил его к неровному полу. — Молчи.

Что-то холодное и мокрое коснулось правой части его лица, и Крэйн опять застонал, на этот раз от удовольствия. Пальцы, казавшиеся навсегда потерянными, неожиданно коснулись мокрой материи. Кто-то взял его за запястье и отвел безвольную руку от повязки на лице.

— Лежи. Не дергайся, слышь! Бяльцы свои расставь по-перву, а потом… Тебе тут не тор-склет!..

— Багой, тащися сюда! Брось ты ту падаль, слышь! Багой! Грать пошли!

— Э, прихлопни пасть! Иду.

Он действительно умер.

Мир, в котором он оказался после смерти, был сер и беззвучен. Этот мир не мог иметь ничего общего с небом и землей, потому что находился по другую сторону жизни. Небо здесь было черное и низкое, а вместо земли пол устилали спрессованные подстилки из прелой травы. От травы пахло кислым и старым, уткнувшись в нее горящим лицом, Крэйн молча лежал, не пытаясь встать. Но серый мир не собирался отступать, он был вечен и незыблем. Нависнув над Крэйном, он смеялся ему в затылок сырым скрипом открываемых дверей и шелестел соломой.

Он был велик. Не меньше полутысячи локтей, в ширину около двухсот.

Стены мира были обмазаны толстым слоем глины и взбухали, показывая мощные крепкие горбы бревен. Даже воздух здесь был другой, какой-то жидкий и тоже серый, он не давал сил, лишь поддерживал жизнь. Им нельзя было надышаться, как не давала сытости и жидкая похлебка с плавающими в ней лохматыми островками съедобного лишайника.

— Я б, наверное, уже и человека съел… — Багой сел возле лежащего Крэйна, тщательно поправив под собой соломенную подстилку, шумно выдохнул. Сегодня он выиграл у соседей половину тангу, которые выдавали Эно три назад, и торопился его съесть, пока неиссякающий азарт и склонность к игре не позволили потерять бесценное приобретение. Тангу был мятый и старый, Крэйн слышал озабоченное дыхание щуплого худого тела и треск рвущейся кожуры. — Как представлю себе мясо…

Их клетка была не больше и не меньше других, десять локтей в ширину и столько же в длину, но расположена была в самом начале коридора, поэтому в нее немного проникал свет из узкого оконца под потолком. Потолок был грязный и обветшавший, а оконце совсем маленьким, но столб света был в толщину с два кулака и при нем можно было б даже читать, имей кто из обитателей этого мира способность разбирать символы. А символов было много. На восходе Эно, когда свет был рассеянным и розоватым, можно было разобрать надпись, выбитую в дереве на уровне головы, которая была начертана на противоположной стене. Из их клетки можно было разобрать только последнее слово, «Трис». К полудню луч Эно уходил дальше, все больше отклоняясь от стены, и к закату алел на противоположном конце, где читалось одно из первых слов — «существ». Крэйн никогда не видел надпись целиком, но всякий в этом мире знал, что гласит она «Вместилище отвратительнейших существ, собранное преславным господином Асенефом шэд Трис».

Прутья клетки тоже были из дерева, но толстого и крепкого. Каждый не уже запястья, они делили мир на две части. В одной ходили слуги, в другой жили такие, как Крэйн и Багой. Дверей здесь не было, прутья крепились намертво хитиновыми пластинами по внешней стороне клетки и их можно было выломать только с другой стороны. Расстояние между ними было достаточным, чтобы слуга мог просунуть руку и плеснуть в глиняную миску похлебки из специального узкогорлого кувшина. Клетки никогда не открывались, только в тех случаях, когда кто-то из жителей этого мира испускал дух или преславный господин Асенеф шэд Трис находил новый экспонат для своей коллекции. Крепкие дружинники выламывали один прут, после чего тщательно крепили его обратно. В это время сзади них стояли другие, с кейрами и артаками наготове.

— Хватит жрать, шуму от тебя, как от голодного шууя! — Крэйн раздраженно перевернулся на спину. — Дай поспать!

— Ишь, спать он будет… — Багой громко сплюнул обсосанную скорлупу и довольно рыгнул.

Багой был уродом. Скальп его, сорванный лапой хищника еще в юности, сросся неправильно и висел складками, почти закрывая один глаз. Нос смотрел набок, а вместо щеки зияла черная дыра, в которой видно было ворочавшийся багровый язык.

Уродство его не было плодом аулу, много тысяч Эно назад он по неосторожности наткнулся на голодного хегга. Ему удалось уйти, и отделался он достаточно легко. В мир уродов Триса Багой попал случайно, когда стражники поймали его на грабеже в городе. Это могло закончиться для него ывар-тэс, но второй раз Ушедшие сохранили ему жизнь, и Багой, несмотря на достаточно зрелый возраст и опыт нищего бродяги, сохранил веру в Ушедших и справедливость.

— Сколько можно спать? Ты всю жизнь свою проспишь.

— Пшел… — Крэйн перевернулся на другой бок.

— Пожрать тебе дать? У меня завалялось. Э, чуешь?

— Сам ешь.

— То «хватит жрать», то «сам ешь». — Багой пожал плечами и прислонился спиной к стене. Взгляд его стал задумчив. — Слышал, два Эно назад еще одного гостя поймали? Говорят, одной руки нет и вместо одного глазу — ухо. Как тебе такое? Не иначе к нам присадют, это я тебе верно говорю. С начала передали, с третьей клети, там Доик сидит, У него приемыш бывший в слугах… Представляешь — ухо вместо глаза, а? Каково? Крэйн!

— Чего тебе?

— Чего ты молчишь?