Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский

Война нарушила давно заведенные порядки. В домах действовали команды противовоздушной обороны, двери и ворота запирать на ночь перестали, пропали замки, потерялись ключи от них. Исчезли постепенно и таблички с лампочками, указывающие названия улиц и номера домов. В условиях затемнения они стали не нужны. Теперь же, после войны, людям вновь захотелось порядка и уюта.

Их возмущало, что чистильщики ботинок берут с клиентов по пять рублей, хотя по прейскуранту чистка сапог стоит два, а ботинок – один рубль, что металлические портсигары не открываются, а спички «Байкал» не зажигаются, что дамские шляпки делают по моделям 1939 года, что безопасные бритвы «Экстра» не бреют. Кстати о бритвах, они у нас никогда не отличались высоким качеством, – как безопасные, так и небезопасные. О последних на совещании работников местной промышленности в 1946 году министр Смиряев сказал: «Очень плохо улучшают лезвия для опасных бритв на заводе стальных изделий. Получили хорошую сталь, но бритвы выпускают низкого качества, а товарищ Брагилевский (директор завода. – Г. А.) считает, что его бритвы не хуже золингеновских». Это утверждение директора вызвало в зале смех.

В спорах и дискуссиях с работниками промышленности, торговли, бытового и коммунального обслуживания москвичи пытались отстоять свои права. Правда, получалось это у них не всегда.

Гражданка Руднева как-то зашла в мастерскую «Металлоремонта» в Карманицком переулке для того, чтобы заменить дно керосинки. Оно, очевидно, прохудилось. Приемщица сказала: «50 рублей». А увидев большие круглые глаза заказчицы, добавила: «Сам ремонт стоит 10 рублей, а остальные нужно уплатить мастеру за его материал». Когда же Руднева попросила скинуть хоть десяточку, вышел мастер, мрачный после вчерашнего, и хрипло сказал: «Если торгуется – вообще не возьму». Отступать было некуда, и заказчица потребовала «жалобную книгу». «У нас такой книги нет», – ответила приемщица. На том дело и кончилось. Пришлось Рудневой выложить 50 рублей.

Получить «жалобную книгу» было вообще нелегко. За каждую жалобу работников торговли и бытового обслуживания, что называется, «наказывали рублем». Приходилось хитрить. Вывешивали, например, в магазине такое объявление: «Книга жалоб и предложений находится у дежурного администратора вышестоящей организации райпищеторга». Иди ищи эту организацию и этого администратора!

Бедность обостряла отношения между гражданами, с одной стороны, и работниками торговли, общественного питания и коммунального обслуживания – с другой. Последним после войны приходилось защищаться не только от женщин (как это было в основном во время войны), но и от мужчин.

В связи с тем, что увеличение населения Москвы в эти годы произошло в значительной степени за счет сильного и грубого пола, изменилась и сама атмосфера в городе. Из плаксиво-склочной женской она все больше становилась агрессивно-пьяной мужской, что сильно отравляло жизнь и делало невозможным осуществление самых благих намерений руководителей московской торговли и общественного питания. Вообще скандалы в общественных местах, на транспорте стали довольно распространенным явлением, а появление пьяных персонажей с расстегнутой рубахой, а то и ширинкой на сцене городской жизни – постоянным.

Вот о чем уже не говорили, а просто кричали на совещании работников торговли в 1946 году поборники чистоты и порядка, например директор одного из магазинов Круглов или Кругликов. «… Раньше было хорошо, – вопил он, – „американки“ имели культурный вид. Бывало, придешь, выпьешь какао, съешь булку. Теперь в эти „американки“ опасно заходить. Сплошная похабщина. Возьмите, например, магазин № 10 в Столешниковом переулке. В этом магазине окна и двери грязные, шум, мат… Нужно иметь культурные кафе, чтобы в них можно было войти ребенку четырнадцати лет… Заходит ли женщина в наши кафе? Вы никогда ее там не найдете. Невозможно».

И это правда. На одиноко сидящую в кафе женщину у нас и по сей день смотрят как на проститутку.

Выслушав выступление директора, начальник Управления московской торговли продовольственными товарами Николай Харитонович Тихомиров не выдержал и тоже обрушил свой гнев на пьяниц. «Всякий уважающий себя человек, – сказал он, – не пойдет в наши павильоны, так как там мат, толкучка, пьяные». Николай Харитонович, если бы захотел, мог бы рассказать больше. Например, о том, как в обувной мастерской мастера, находящиеся за перегородкой, вовсю матерятся, не стесняясь присутствия заказчиков. Они, наверное, полагают, что если их не видно, то можно делать все, что угодно. Как это ни прискорбно, но мужское население вносило, да вносит и по сей день в жизнь города озверение и одичание. Обидно: без мужчин город слаб и беззащитен, а с мужчинами – грязен и дик.

Кое-что мужчины тех лет заимствовали у разбитых немцев. Все эти хайль, швайн, шнель, ферштейн, ахтунг, хенде хох и пр. обогатили их лексикон. Впрочем, не только лексикон. В 42-й камере Бутырской тюрьмы в 1944 году заключенный Титов заставлял сокамерников кричать «Хайль Гитлер!». 6 ноября он раздел заключенного Харитонова и загнал его под стол, где продержал весь день, обливая холодной водой. 7 и 8 ноября (как раз на Октябрьские праздники) он заставил Харитонова сидеть около параши, открывать и закрывать на ней крышку для подходивших зэков, а ему, Титову, к тому же отдавать честь и называть «господин вор».

Что можно было ожидать от такого на свободе?

Своим непотребным поведением мужчины отравляют жизнь общества и портят детей и женщин, хотя потом сами же жалуются на поведение этих детей и женщин.

Выступавшие на разных совещаниях большие начальники, те, о которых мы уже вспоминали и о которых еще упомянем, нередко говорили с большим возмущением о фактах, которые они замечали после пешей прогулки по городу или посещения самого обыкновенного магазина. То, на что «простые» граждане уже не обращали внимания, ставило в тупик тех, кто пользовался служебным транспортом.

В октябре 1949 года заместитель председателя Моссовета Фролов посетил вместе с работниками Горторготдела продовольственный магазин № 38 Куйбышевского района. «Трудно, товарищи, рассказать, что я там увидел, – делился Фролов после этого посещения с участниками совещания в Горпищеторге. – На витрине лежат заплесневелые сухофрукты, лежит перец в коробочках и всё. И такая пыль на них – жуть. Стоит продавец в мясном отделе. Посмотришь на его фартук – не только купить мясо не захочешь, а еще целый день отвращение к нему будешь иметь. Смотреть противно, не то что кушать. Когда же я сделал ему замечание – ведь у вас, говорю, противно мясо брать, – то он еще огрызнулся: „Не хочешь – не бери“„. Тут кто-то из зала крикнул: „Пять рублей в месяц даете на стирку халатов!“ Зал загудел. Фролов хотел ответить: «И те пропиваете“, но сдержался и сказал: «Нужно иметь два фартука. Если фартук грязный – возьмите его и вымойте.

Тот, кто желает хорошо работать, тот выходит из положения. А вот по таким настроениям, как у вас, нужно ударить». Зал затих, а зампред Моссовета продолжал: «Вызвали директора магазина. Вышла. Волосы растрепаны, халат грязный. Я ей говорю: „Что на товары посмотреть, что на вас“».

Отзыв, конечно, не лестный, но справедливый, и зал с ним спорить не стал. Конечно, день тот для директорши был неудачный. Не помылась, не причесалась, а тут еще начальство нагрянуло.

Но бывали и тогда, как и теперь, праздничные дни, когда даже самые непричесанные и неряшливые женщины становились интересными и красивыми. Таким днем, конечно, являлся день Нового года.

В послевоенные годы в ресторанах первой категории встречи его продолжались до пяти утра. Заявки на встречу Нового года принимались заранее и в приглашениях, выданных посетителям, указывались номера их столиков. Вместе с приглашением посетители получали меню ужина и программу выступления артистов. В украшенных серебряным дождем и флажками залах стояли елки, между столиками сновали официанты и официантки, звенела посуда, слышались тосты и песни, потом гас свет, звучала музыка, по потолку и стенам кружили, как снежинки, белые зайчики, и нарядно одетые дамы с чернобурыми лисами на плечах припадали стосковавшейся грудью к пиджакам и мундирам.

Женщины вообще стали единственной полноценной наградой вернувшимся с войны мужчинам. Орденов, медалей, звездочек на погонах и прочих наград на всех не хватало. Зато женщин хватало на всех. Добрые и отчаянные, нежные и сладостные, они были упоительно победными и непобедимо упоительными. Они дарили свою любовь без оглядки, не требуя ничего взамен, кроме человеческого тепла и искренности. Они укорачивали юбки, накручивали на папильотки и бигуди волосы, создавали береты и шляпки, придавая таинственность своим хорошеньким личикам, опускали на них вуалетки, рисовали на щечках мушки, а главное, любили, любили, любили…