Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский

Рассказывали и анекдоты про евреев. Например такой: однажды заспорили между собой писатели Лев Кассиль и Самуил Маршак, кого из них больше знают дети. Кассиль говорит: меня, а Маршак – меня. Спорили, спорили и решили, наконец, обратиться к детям. Вышли во двор, спрашивают мальчишек: – Милые детки, вы нас знаете? – А дети хором отвечают: – Знаем. – Ну и кто мы? – спрашивают писатели. – Жиды, – отвечают детки.

Говорили в очередях, конечно, и о том, что подорожает хлеб, что опять будет война, что на Москву упадет метеорит и вообще чего только не говорили… А через месяц после войны по Москве прошел слух о том, что немцы как будто сказали, что придет время и они возьмут нас голыми руками, вроде как кто нас им продаст. В городе началась паника, но потом по радио объявили, что все это неправда и быть такого не может.

После войны при каждом тревожном слухе жители города начинали запасаться солью, спичками и мылом, а по любому поводу высказывать недовольство. Теща ругала зятя, подчиненный – начальника, пешеход – милиционера, и все вместе ругали власть за то, что она распустила спекулянтов, воров и бандитов.

Были у москвичей, конечно, и другие, более мелкие поводы для недовольства. Купленные в магазинах конфеты через два-три дня становились мокрыми и липкими, вместо печенья в коробках оказывались лом и крошки, а в папиросах «Волна», выпускаемых фабрикой «Дукат», попадались веревки, пакля, обрывки бумаги и даже гвозди! Недовольство иных покупателей вызывало, например, то, что к демисезонным пальто швейные фабрики пришивали уродливые зимние воротники, да и сами пальто шились кое-как, вплоть до того, что даже петли для пуговиц на них имели разную величину. Люди не хотели слышать о том, что фабрике, выпускающей эти «польта», как тогда говорили, нужно было выполнить план по валу, а дорогой воротник, пришитый так некстати, как раз и помогает ей это сделать.

Вообще модельеры и швейники шли разными путями. Модельеры придумывали фасоны, не ограничивая свою фантазию реальными возможностями производства, а швейники из того, что было, кроили то, что позволяло им выполнять план. В результате получалось нечто совершенно не похожее на задуманное. Одежда шилась совсем не из той материи, брюки вместо ширины 28–29 сантиметров имели ширину 26–27 сантиметров, пальто и платья становились короче, а галстуки, урезанные из экономии, получили даже название «собачья радость», потому что напоминали хвост дворняжки.

Модельерам было, конечно, обидно. Ведь не успела еще закончиться война, а они уже придумали детские полуботинки из комбинации шевро двух цветов: красного и крем, «с втачанным в середину союзки декоративным бизиком», а обувная промышленность вместо этого наладила выпуск белых парусиновых туфель (их чистили зубным порошком). Шикарные же туфли типа «Дерби» можно было увидеть лишь на выставках и на картинках в «Журнале мод».

Обращение к этому изданию показывает, что патриотический порыв тех лет коснулся и моды. Женщинам предлагалась, например, модель платья № 73, напоминающего рязанскую рубаху, и модель № 72 с воротником русской косоворотки. Советские модельеры обогащали современный европейский костюм элементами народной одежды.

Стройность, ясность, чистота линий – вот что почиталось в моде тех лет прежде всего. «Не надо мелочить нашу женщину, – призывала писательница Татьяна Тэсс, – прихорашивать ее незатейливыми украшениями, навязчивой безвкусной отделкой… не нужно бояться скромности». Чего-чего, а скромности нашей женщине было не занимать. На остальное же у нее, честно говоря, и денег-то не хватало. Хотя та же Тэсс и находила нашу женщину женственной и даже чуть кокетливой, подобрать для нее хорошую красивую одежду в магазине было нелегко. Те, кто имел деньги, покупали одежду в комиссионных магазинах или шили ее у портних. Советские же модельеры, полагая, что суровость военной поры осталась позади, единодушно остановились на том, что в текущий «переходный» период наиболее подходящей одеждой для нашей женщины является платье-костюм или английский костюм, и вообще, по мнению советских художников-модельеров, костюм должен подчеркивать пропорции человеческой фигуры, а не изменять их.

К концу сороковых модельеры стали упрекать женщин в подражании западной моде. Даже каркасные фетровые шляпы не рекомендовали носить. Уж очень это было не по-советски. «Лучше уж надеть косынку или маленькую шапочку», – говорили они. Женщин, носивших большие шляпы, высмеивали в цирке. На манеж, виляя задом, выходил клоун в женском платье и с пирамидой на голове.

Тяга модельеров к скромности в одежде шла, разумеется, от народа. Народ после войны перестал спокойно воспринимать все, что свидетельствовало о хорошей жизни, о сытости, о материальном достатке. Поэтому к помаде, очкам, шляпам и прочим атрибутам состоятельной жизни он относился с неприязнью. Эти вещи оскорбляли в нем чувство собственного достоинства и действовали на него, как на быка действует красная тряпка. Помню, в Мосторге какой-то хулиган прицепился к мужчине из-за того, что тот был в шляпе, и даже сбил ее с его головы.

Было бы, конечно, прекрасно, если бы все наши люди могли тогда хорошо одеваться, скинув с себя ватники, гимнастерки, кацавейки, фуфайки, душегрейки, шинели и прочее военное и полувоенное обмундирование. Может быть, тогда и шляпы никого бы не раздражали. Но что поделаешь, время было трудное. Одеваться не во что. Многое из того, что потом стало «товаром повседневного спроса», в те годы вообще не производилось или почти не производилось нашей промышленностью, например капроновые чулки. Правда, в 1947 году в приказе министра торговли говорилось о «чулках женских котоновых из шелка „капрон“«, но мало кто их тогда видел. В продаже они практически не появлялись, да и цена их, согласно прейскуранту, составляла 65–67 рублей! В то время это были большие деньги. Так что москвички в те годы обычно носили чулки фильдеперсовые и хлопчатобумажные, в резиночку и без. Пояса для поддержки чулок тоже были редкостью. Чулки обычно держались на резиновых подвязках – круглых резинках. Подвязки часто сползали с ног, и женщинам приходилось отворачиваться к стене или забегать в подъезды, чтобы их подтягивать. Не имея рейтуз и колготок, о которых тогда никто и не знал, некоторые женщины поддевали в морозы под байковые шаровары мужские кальсоны. Зато распространенной частью зимнего туалета московских женщин была муфта из меха или бархата с кошелечком на молнии. Зимой мужчины, а иногда и женщины, носили военные рукавицы с двумя пальцами для стрельбы: большим и указательным. В сырую погоду женские ножки спасали от сырости резиновые ботики. Они натягивались на туфли, как галоши. Ни о каких теплых сапогах никто тогда и не думал. В морозы носили валенки, некоторые даже ходили в них в театр. Носили также бурки (смесь валенок и сапог), чуни (маленькие, коротенькие валеночки), а кое-где в деревнях даже про лапти вспомнили.

И все же москвичек, да и вообще москвичей, тянуло к удобствам и привычкам довоенного времени, и они старались одеться получше, искали в магазинах крепсатен, туаль-де-нор, тик-ластик, потом штапель. Они просили возобновить передачу утренней зарядки по радио, вновь открыть механические мастерские, в которых, как до войны, можно было бы наточить использованные безопасные бритвы, открыть кафе и магазины, детские площадки и парки. Просили москвичи восстановить и звонок к дворнику. Дело в том, что до войны в больших каменных домах, где жили солидные люди, подъезды, как в «мирное время», на ночь запирались и, не имея собственного ключа, жилец с двенадцати ночи до шести утра не мог попасть в собственную квартиру. Ему приходилось идти к дворнику, будить его и просить открыть подъезд так, как это было когда-то в доме 4/17 по Покровскому бульвару.

Война нарушила давно заведенные порядки. В домах действовали команды противовоздушной обороны, двери и ворота запирать на ночь перестали, пропали замки, потерялись ключи от них. Исчезли постепенно и таблички с лампочками, указывающие названия улиц и номера домов. В условиях затемнения они стали не нужны. Теперь же, после войны, людям вновь захотелось порядка и уюта.

Их возмущало, что чистильщики ботинок берут с клиентов по пять рублей, хотя по прейскуранту чистка сапог стоит два, а ботинок – один рубль, что металлические портсигары не открываются, а спички «Байкал» не зажигаются, что дамские шляпки делают по моделям 1939 года, что безопасные бритвы «Экстра» не бреют. Кстати о бритвах, они у нас никогда не отличались высоким качеством, – как безопасные, так и небезопасные. О последних на совещании работников местной промышленности в 1946 году министр Смиряев сказал: «Очень плохо улучшают лезвия для опасных бритв на заводе стальных изделий. Получили хорошую сталь, но бритвы выпускают низкого качества, а товарищ Брагилевский (директор завода. – Г. А.) считает, что его бритвы не хуже золингеновских». Это утверждение директора вызвало в зале смех.