Млава Красная - Вера Камша

– Хорошо, – заверил Николай Леопольдович, чувствуя, как по спине стекает пот, – я приму должные меры.

– Вы воздействуете на госпожу Северину? – напирала княгиня.

– Я поступлю в полном соответствии с требованиями чести, закона, государственных интересов и дабы не умалить ваше достоинство. – Тауберт ушёл от ответа, начиная всё больше и больше понимать Орлушу. И опять после приватного визита его супруги.

– В таком случае я удовлетворена. – Орлова вновь полностью владела собой. – Благодарю вас, Николай Леопольдович, и прошу простить, что отвлекла вас от важных дел.

– Пустое, – поклонился Тауберт. Смотреть в глаза гостье ему решительно не хотелось. – Позвольте проводить вас до кареты…

Княгиня позволила, и по лицу вновь хлестанул осатаневший ноябрьский ветер, словно подводя итог несвоевременной, удивительно неприятной беседы. Меры принимать придётся, хотя бы затем, чтобы Лючия не прорвалась к василевсу, но как же оно не ко времени! И как же им всем, и в первую голову самому Сергию, сейчас не до любовей…

Николай Леопольдович провожал взглядом растворяющуюся в непогоде карету, уже складывая в голове приказ, который через полчаса, ну, может быть, через час помчится к полковнику Бобыреву с той скоростью, на которую способны в эдаком светопреставлении фельдъегерские лошади.

3. Особняк графини Левенвольде

Стихотворец был толстым и кудрявым. Толстыми и какими-то кудрявыми были у него и манеры, и голос, и стихи, которые он, размахивая пухлыми руками и значительно сопя, читал целую вечность. Слушатели молчали, вид у них был умный и печальный. Не от виршей, от почтения к себе и к хозяйке дома, раз за разом обводившей бдительным оком тоскующий салон.

Зюка поймала взгляд Варвары Виссарионовны, не испугалась, но на папеньку покосилась. Авксентий Маркович взирал на поэта с ласковым вниманием. С таким видом он слушал, а вернее, пропускал мимо ушей сетования маменьки о чрезмерных расходах. Из-за папеньки торчал куст нечёсаных волос – знак особого вольнодумства, украшавший голову господина Чудинова. Между беседой с лохматым Гаврилой об утопленном романе и Зюкой стоял лишь толстый поэт, который как раз возвысил голос, приближаясь к концу. Княжна пошевелила затёкшими лопатками, пытаясь найти утешение в том, что она хотя бы сидит, и вслушалась:

…Утром сменяется ночь. Я сегодня один,Только Музой любим не поднявший оружие путник;Вы за славой пустой и кровавой погнались, Надин,И сгорите в жестокости дьявольских плутней,Что зовутся войной и смущают сердца и умы,Но не всё ли равно, кто войдёт ранним утром в сей город,Если вечером с каменным адом расстанемся мы,Растворившись в цветущих, исполненных неги просторах.Там мы будем свободны от плевел ничтожной войныИ бездумны, мудры и всесильны, как дикие звери,Что не знают знамён и не ведают, где рождены,И живут обладаньем и гоном, иному не веря…

Кудрявый голос пошёл вниз, и Зюка поняла, что ошиблась – это был ещё не конец. И хорошо, потому что Гавриле придётся что-то говорить. Княжна старательно отогнала желание рассказать про пруд. В отличие от папеньки, Зюка Варвары не опасалась, но саму старуху было жаль. Геда ничего не понимал, вернее, понимал не то. Варварин лех связался с Радживоллом, и брат записал его в мерзавцы. Надо полагать, он мерзавцем и был, иначе не сбежал бы, но Варвара его любила, а её выдали за графа Левенвольде, которому было за сорок…

Чем ближе становился день, когда самой Зинаиде предстояло стать чьей-то женой, тем сильней она сочувствовала разлучённым сердцам. Нужно было обладать талантом Чудинова, чтобы великая княжна вместо умиления испытала жгучее желание надавать влюблённому без надежды герою оплеух и вытолкать его взашей. Каков будет её собственный муж, Зюка старалась не думать – если ты рождена Алдасьевой-Серебряной, твою судьбу решит василевс. Единственное, в чём можешь быть уверена, так это в том, что в девках тебя не оставят. Великая Софья раз и навсегда позаботилась о младших родственницах, обязав государей находить им женихов либо августейших кровей, либо из родов, «немалые заслуги пред Отечеством имеющих и награды за то достойных». С мужеским полом урождённая княжна Чемисова тоже управилась, повелев брать жён если не рода Киева, то дочерей и сестёр правящих государей, а в случае самовольства из череды наследников быть исторгнутыми. Геда объяснил сестре, что хитрая василисса таким образом отсекла неугодных ей претендентов…

Нет, конечно, её не выдадут за ужа или же врана, как царевну из сказки. Крёстный озаботится разузнать о женихе всё, поговорит с государем, и слабоумного или невоздержанного на питие просто не допустят до смотрин. И будущего мужа она увидит не за день до свадьбы – переписка, визиты, она поедет в Европу, кандидат в женихи посетит Анассеополь… Им дадут стерпеться.

А уж как там насчёт «слюбиться» – сие не для великих княжон.

– Примечательные стихи, – разбил неожиданную тишину папенькин голос, – весьма примечательные, только вы, душа моя, зря так о ружейной охоте отзываетесь. Отменная, доложу вам, штука…

– Я не поклонник бессмысленного истребления свободных тварей. – Толстый поэт предпринял попытку поклониться. – Лишь в слиянии с первозданной природой мы обретаем совершенство и счастие…

Папенька не ответил, он ещё по дороге решил не толочь воду в ступе. Сказал то ли комплимент, то ли нет и отошёл с неведомым образом затесавшимся к литераторам бароном Крузе. Зинаида поправила браслет и приготовилась к дурацкой беседе.

– Ты ведь ещё не знакома с Кнуровым? – на весь зал осведомилась глубоким басом Варвара и, не дожидаясь ответа, развернулась к поэту. – Денис Платонович!

– Ваше сиятельство! – взвыл кудрявец, словно читая очередной стих. – Я у ваших ног!

– Передаю тебя Зинаиде Авксентьевне, – усмехнулась старая графиня, – у неё ножки помоложе, вот к ним и припадай.

– Ваше высочество, – просиял поэт, – смел ли я надеяться…

– Почему бы и нет? – Зюка выдавила из себя что-то похожее на улыбку. – Рано или поздно я узнаю́ всех… друзей бабушки. Про вас же я наслышана и от дядюшки Егория Кронидовича. Он весьма высоко ценит ваши элегии…

– Я буду счастлив прочесть вам любую. – Зюке показалось, что поэт плотоядно облизнулся. Княжна приготовилась к неизбежному, но её спас выросший как из-под земли Гаврила. Вернее, спас бы, будь он кем-нибудь другим.

– Зинаида Авксентьевна! Какое немыслимое счастие вновь видеть вас! – Чудинов изысканно поклонился. Многие дамы полагали литератора столь же интересным, сколь и одарённым. Зинаида с ними не спорила – улыбки Гаврилы были столь же тошнотворно приторны, сколь и его писания.

– Зинаида Авксентьевна, – не замеченный ранее господин с неприятно знакомой родинкой, кажется, философ и историк, протиснулся вперёд, – что вы скажете об «Изгнаннике любви»? Не правда ли, волнующе?

– В той же степени, что и стихи Дениса Платоновича, – нашлась Зюка, высматривая папеньку. Барон Крузе куда-то делся, и Авксентий Маркович обречённо беседовал с двумя господами, один из которых был чудовищно худ, другой нервен и лыс. Авксентий Маркович перехватил взгляд дочери и ободряюще кивнул. Великий князь был не из тех, кто задержится в обители Муз и Разума долее необходимого.

– Варвара Виссарионовна – наш добрый гений, – напомнил о себе Кнуров. – Её доброта безмерна.

– И она будет вознаграждена в веках, – оживился философ. – Гений Дениса Платоновича и Гаврилы Дмитриевича обессмертит имя их покровительницы.

– Имена всех наших добрых друзей, – галантно уточнил Чудинов. – Я был бы счастлив посвятить свой новый роман Зинаиде Авксентьевне.

– Увольте! – Вырвавшийся возглас следовало немедленно подсластить, и Зюка торопливо добавила: – Я ещё не совершила ничего достойного, и потом мой брат… Он будет возражать.

– Вы прекрасны, для поэта этого довольно. – Господин Кнуров придвинулся к княжне, хоть и так стоял ближе, чем следовало. – Моя следующая элегия ваша по праву!

– Я не заслуживаю этой чести, – твёрдо сказала Зинаида. – Гаврила Дмитриевич, о чём будет ваш новый роман?

– Вы столь же скромны, сколь и прекрасны, – не сдавался Кнуров, – но если вам претит принять бескорыстное посвящение, вы одним вашим словом превратите меня в вашего должника. Стоит лишь напомнить министру Двора о прошении, что я подал на высочайшее имя в прошлом месяце. О, это такая малость, однако поэты не ходят по земле, но витают в эмпиреях. То, что какому-нибудь конногвардейцу кажется смешным, нас убивает…

– Денис Платонович, – мотнул лохмами Чудинов, – вы можете смутить Зинаиду Авксентьевну…

– Что вы, – покачала головой Зинаида. – Я… Я поговорю с Василием Васильевичем, как только его увижу, но разве Варвара Виссарионовна, Егорий Кронидович или мой кузен Антон Арсеньевич, он ведь тоже пишет…