Серебряный медведь - Владислав Русанов

Антоло пожал плечами. Мол, получится подучить – хорошо, нет – что ж поделаешь?

– Что скажешь ты, сын Степи? – тем временем обратился Мелкий к Желтому Грому.

Кентавр шагнул вперед, скрестил на груди могучие руки:

– Разве я давал повод оскорблять меня? Называть трусом?

Рядом зашипел, будто рассерженный кот, Белый. Дроу и кентавр так спелись, что любо-дорого смотреть. Антоло даже обижался слегка – ведь это с ним, а не с остроухим степняк спасался от окраинцев, а после пробирался голодный, измученный, едва живой по тельбийским лесам.

– Никто не называет тебя трусом, – решительно возразил Мелкий. – Но это не твоя война. Ты вправе вернуться к сородичам.

– Вы спасли меня и моего друга, – рассудительно отвечал Желтый Гром. Антоло понял, что другом назвали его, и обрадовался. Не так уж много в последнее время было у него друзей. Один Емсиль, пожалуй. Да где он теперь?

– Вы прискакали в деревню, не спрашивая, ваша это война или нет, – продолжал степняк. – Моя честь воина требует, чтобы я сражался здесь, рядом с вами. Я должен победить с вами или умереть с вами. Иначе я потеряю честь.

Белый кивнул с довольной рожей. Любопытно: у дроу такие же понятия о чести, как у кентавров?

– Однако, сын степей, – осторожно вмешалась Пустельга. – Штурм замка не то дело, где ты можешь проявить себя. Как, скажем, ты думаешь взбираться по лестнице?

Широкий рот кентавра расплылся в улыбке.

– Дайте только подойти к воротам… – Он переступил с ноги на ногу, взбрыкнул. Широкие копыта со свистом рассекли воздух.

– Да уж… энтого… не всякая доска… энтого… выдержит! – хлопнул в ладоши Почечуй. – Ай да силища!

Наемники зашумели, переговариваясь. По обрывкам фраз Антоло уловил, что они спорят: доску какой именно толщины кентавр в силах разбить с первого удара. Самые горячие, Тедальо и Бучило, уже бились об заклад, призывая Карасика в свидетели.

За всеобщим шумом как-то не сразу заметили поднявшегося Ингальта.

Проводник вышел вперед прихрамывая – старая рана, еще с гор Тумана, – и поровнялся с лейтенантами. Развернулся, чуть-чуть скособочившись – а это уже свежее ранение, еще кожа зарасти толком не успела. Негромко проговорил:

– А я, пожалуй, уйду.

Те из наемников, что услыхали его слова, дергали за одежду других, продолжавших увлеченно спорить о крепости копыт. Постепенно все замолчали и уставились на уннарца.

– Уйду я, пожалуй, – несмело повторил он, отводя глаза и неловко переминаясь.

В повисшей тишине отчетливо прозвучала дробь дятла. А потом звучно крякнул Перьен-Брызг:

– Эх, а я думал – толк из парня будет!

– Чего… энтого… возьмешь с крестьянина? – скривился Почечуй.

– Черного кота не отмыть дочиста! – дерзко бросил Клоп – довольно молодой парень родом из самой Аксамалы, отличавшийся выпученными глазами и привычкой вытягивать губы в трубочку. – Под зад коленом, и вся недолга!

Ингальт сверкнул глазами из-под бровей, но продолжал твердить:

– Не хочу воевать больше. Ольдун заберу, детишек и уеду.

Тедальо сплюнул, отвернулся. Белый брякнул что-то на родном языке – будто сорока прокричала.

– А ну, тихо! – топнула Пустельга. – Чего взъелись на мужика?

– Вот мужик мужиком он и есть! – веско произнес Бучило. – Мы думали – мужчина, а он – мужик. Вот пускай к тяпке да лопате и возвращается!

Уннарец скрипнул зубами, но смолчал.

– Мы его в банду принимали? – въедливо поинтересовалась Пустельга. И сама ответила: – Нет. Не принимали. Он вправе уйти. И никто не должен его осуждать. Понятно?

– Понять-то я понимаю. – Бучило почесал бороду. – А уважать не буду.

– Ты… энтого… – вмешался коморник. – У тебя… энтого… семья есть? Слышь… энтого… Бучило, тебя спрашиваю.

– Нету! – твердо ответил северянин. – Зачем она мне?

– То-то и оно. А у него… энтого… есть. Он про них… энтого… тоже думать должон.

Бучило пожал плечами, словно хотел сказать – кто ему виноват? После отвернулся и принялся яростно чесать бороду. Блох, что ли, нахватался? Так котов поблизости нет…

Ингальт постоял немного. Понял, что внимания на него уже никто не обращает, повернулся и, хромая, медленно побрел прочь.

Глава 12

Гуран сидел в уголке, полуприкрыв глаза, и старался не слушать юношу, восторженно вещающего перед набившейся в зал толпой. Дни, которые он провел с вольнодумцами Аксамалы, приучили молодого вельсгундца относиться ко всему увиденному и услышанному скептически.

Да и как тут обойтись без насмешки?

Все казалось надуманным, ненастоящим, рисованным на кусках картона, как в книжках, в охотку раскупаемых чернью на городских площадях.

Взять, к примеру, сегодняшнее собрание. Можно, конечно, называть комнату на втором этаже неприметного домика на окраине столицы залом. Можно называть оратором худосочного юнца из местных мещанчиков – бледное, с синяками вокруг лихорадочно блестящих глаз, сутулое существо, чьи белесые, встопорщенные волосы так напоминали паклю. Можно назвать толпой три десятка запуганных купчиков и ремесленников вперемешку со студентами первого уровня обучения.[37] Можно называть кучку трусов заговорщиками и вольнодумцами, а пустую болтовню – борьбой за правое дело.

– …и мы будем бороться, братья, за лучшее будущее для наших детей и внуков, за подлинную свободу. Аксамала – город ученых и художников, поэтов и искусных мастеровых. Сюда стремятся лучшие умы не только со всей Сасандры, но и изо всех уголков мира…

«Ну-ну… – с трудом подавил зевок Гуран. – Похвали-похвали свою Аксамалу. Прямо город счастья какой-то… Вот в этом вы, аксамалианцы, всегда будете едины – и шишка-чиновник, и последний нищий из порта. Аксамала – лучший город мира, и жить в нем – честь, которую оспаривает всякий разумный человек. Что-то в этом есть, конечно… Но известие, что далеко не каждый стремится попасть в человеческий муравейник, волею судьбы ставший столицей империи, вас убьет наповал. Надежнее отравленного клинка».

– …наша задача, дорогие мои аксамалианцы, быть и дальше на острие изменений, преобразований и свершений, чей решительный шаг я уже слышу! Грядет к нам светлое будущее! И в нем не будет места жестокости и несправедливости. Только сострадание, взаимопомощь и любовь…

«Ага! До тех пор пока налоги со всей Сасандры исправно поступают в казну города, тут будет править благолепие и радость. А добрые аксамалианцы будут иметь возможность переживать о судьбах родного народа, не задумываясь о куске хлеба насущного. А ты, родное сердце, – трепаться до потери сознания».

– …мы должны все силы посвятить борьбе с гнусной тиранией! Власть должна принадлежать выборным советам из наиболее достойных граждан Аксамалы. Любой человек, если он достаточно мудр и справедлив, сможет править государством.