Серебряный медведь - Владислав Русанов

Владислав Русанов

Серебряный медведь

Часть третья

Воины империи

Глава 1

Звенящая тишина наполняла лес.

Полное безветрие. Листок не шелохнется.

Умолкли птицы: оборвали тоскливые песни клинтухи и удоды, стихло щебетание иволг и горихвосток.

Лесное зверье чует присутствие человека. Таится, старается без повода не выдавать себя. Опытный охотник всегда догадается о засаде по непривычному молчанию в чащобе.

Ингальт выплюнул колосок овсяницы и смахнул со штанины муравья. Порыскал глазами по сторонам – не угораздило ли пристроиться рядом с гнездом кусачих рыжих букашек? Нет. Триединый помиловал. Может, вздремнуть? Ведь, судя по всему, врага еще дожидаться и дожидаться…

Между серыми стволами, пригибаясь, пробежал дозорный.

Глупый-то какой…

Зачем прятаться, когда вокруг все свои?

В буковой роще на холме, который дорога огибала с юга, скрывались сотни две пеших бойцов, вооруженных чем попало. Вилы, косы, рогатины. Сброд. Ингальт скривился. Вот уж не думал и не гадал, что окажется в такой компании. Крестьяне, согнанные из трех ближайших деревень. Когда начнется заваруха, их вырежут подчистую. Уж кто-кто, а он, отставной солдат, отдавший Сасандре пятнадцать лучших лет жизни, это понимал прекрасно.

Вот чуяло сердце – в Тьялу нужно отправляться после отставки. Там и земля плодороднее, и люди поспокойнее. Но в долине Дорены нужно было бы пахать, сеять, жать. Не то чтобы он не любил зарабатывать на жизнь своим трудом. Просто хромому легче добыть пропитание здесь, в лесах северной Тельбии.

Конечно, бортничать не так весело, как сражаться, но жить-то надо… Листовидные наконечники, которые используют кровожадные карлики дроу, режут мышцы и сухожилия в лохмотья и мелкие ошметки. Так что нужно быть благодарным Триединому, что нога уцелела, хоть и перестала сгибаться в колене. О службе в армии калека должен забыть раз и навсегда. Даже обозником. Генералы не любят, когда солдаты припадают на одну ногу и дергаются на ходу, словно марионетка в руках неумелого кукловода.

Ингальту выдали причитающуюся ему плату и прибавку за ранение, и он отправился на юг. Потихоньку-полегоньку пересек Гоблану. Он и в самом деле поначалу хотел отправиться в Тьялу, ведь там можно и кого-нибудь из старых знакомцев встретить – выслужившие срок солдаты, сержанты и офицеры по обыкновению получали наделы в правобережье Дорены. Но в захолустной деревеньке, что притулилась к излучине реки Ивицы, в двух днях пути от Медрена, города довольно богатого, славящегося на все окрестные земли осенними ярмарками, он повстречал Ольдун – крепкую телом и добросердечную вдовицу, хозяйку харчевни. Отставной солдат вначале решил задержаться и починить плетень. Потом крышу. После – хлев, где коротала дни пегая корова с грустными глазами и кривыми рогами. Как-то само собой получилось, что небогатая награда за честную службу пошла на обновки четырем детям Ольдун – трем сорванцам-погодкам и трогательно рассудительной шестилетней дочке. Так Ингальт остался в Тельбии.

Он не претендовал на хозяйское место. Просто помогал Ольдун, если возникала необходимость, а в свободное время ходил в лес, собирал мед из полудюжины бортей. Случалось ему утихомиривать чересчур буйных посетителей из лесорубов. Двух-трех выбитых зубов вполне хватило, чтобы местные забияки сообразили – с хромым ветераном лучше не связываться. А вскоре они зауважали чернявого, но рано поседевшего выходца из далекой Уннары. А что? Обычный мужик – не лучше и не хуже других. Так же любит попить пива, покурить трубку, почесать язык долгими зимними вечерами.

Когда в харчевне Ольдун появился усталый гонец на опененной лошади, привезший головокружительную новость – Сасандрийская империя ввела войска в пределы Тельбии, – Ингальт вначале не почувствовал ничего. Ни гнева, ни радости, ни даже удивления. Он отвык ощущать себя частью империи и не желал пока относиться к подданным тельбийского короля Равальяна, который, впрочем, особой властью и не обладал, будучи не в силах приструнить наглых и независимых землевладельцев. Тогда бортника гораздо сильнее волновали расплодившиеся жучки, личинки которых пожирали соты. Да и прочие селяне тоже как-то не приняли грядущую войну близко к сердцу. До того ли, когда на дворе месяц Кота,[1] спелые колосья пшеницы клонятся к земле и уборка урожая куда как важнее и политических интриг, и военного вторжения? А если прибавить к этому вечное брюзжание бедняка, которому все равно, на кого горбатиться и какой власти налоги платить…

Осознание того, что война – это все же плохо, пришло вместе с первыми отрядами латников ландграфа Вильяфа Медренского. Защитников отечества нужно было кормить и одевать. Хлопоты о своем войске его светлость мастерски перебросил на сельские и городские общины подвластных земель. Латники жрали в три горла, их кони лоснились – шерстинка к шерстинке, но умирать за Тельбию никто не спешил. Сасандрийских полков поблизости не наблюдалось, и люди начали роптать. Пока враг завоюет, свои точно уморят голодом. Известно, клоп под боком мешает куда больше, чем медведь в дальнем бору. Неудобства от разместившихся на постое защитников налицо, а пользы – кот наплакал.

Латники иногда съезжали. То ли на учения выбирались, то ли ландграф время от времени переставлял отряды, чтоб не застаивались на одном месте, не обрастали жирком и знакомствами по селам и городкам. Тогда появлялись свежеиспеченные повстанцы. Борцы за свободу и независимость, за волю, равенство и братство, язви их в душу… Ватаги «Алой розы», «Белого шиповника», «Желтого тюльпана» вытрясали из крестьян то, что каким-то чудом уцелело после воинов его светлости Вильяфа. И попробуй только воспротивиться! В миг единый объявят тебя пособником тиранов, мешок на голову – и с крутого бережка в Ивицу. Особенно лихо куролесила по округе шайка «Черного Шипа». Откуда они берут такие названия? Вроде бы суровые люди, привычные к оружию, не гнушающиеся врагам кровь пустить при случае, а как доходит дело до кличек и названий отрядов, словно размякшие в холе и неге купчихи…

За неполный месяц такой жизни Ингальт стал хмурым и дерганым. По вечерам все чаще заводил разговор с Ольдун о том, какие хорошие земли дают в Тьяле выслужившим срок ветеранам. Харчевню можно продать. Купить повозку и пару крепких лошадок да и мотануть. Подумаешь, каких-то полтора-два месяца! К зиме доберемся. А зимы в долине Дорены мягкие, почти как в Камате на побережье Ласкового моря. Сказывается близость Синегорья, защищающего Тьялу от холодных северных ветров, восточных суховеев и придерживающего тепло и влагу, приходящих с юга. А то можно в Уннару направиться. Жизнь там, правда, опаснее из-за редких, но жестоких набегов кентавров, однако человек ко всему приспосабливается. Лишь бы избавиться от кровопийц-нахлебников, так и норовящих выжать из тебя все соки, как каматиец из виноградной грозди.