Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Здесь мы не пойдем, – быстро сказала она своим спутникам. – Там уже началась игра и прочее. Ни к чему. Я знаю, где черная лестница, это быстрее. Кто-нибудь из прислуги Туманова отыщет.

Едва молодые люди приблизились к дверям, как они распахнулись, какой-то вихрь подхватил Софи, ее ноги оторвались от земли и закружились по воздуху.

– Соня! Соня! Сестричка! Нашлась! Нашлась! – восторженно повторял Гриша, кружа сестру. Невозмутимый Аркадий стоял позади него и довольно улыбался.

– Мы с Сергеем теперь, пожалуй, назад поедем? – сказал Кирилл. – Раз так, то чего нам тут?

Оля согласно кивнула. Сергей обвел всю сцену любопытным и жадным взглядом, но возражать не стал.

– Почему вы здесь? – строго спросила Оля, когда Гриша, наконец, опустил Софи на землю. Девушка прикрыла глаза и оперлась на руку брата.

– Мы нашли больницу, где был Касторский. Там сказали, что он в себя пришел, и что за ним уже прислали из Дома Туманова и увезли. А после из полиции приходили… Вот мы и поехали сюда. Видели этого Калину… Ничего он не знает… Да что теперь! Соня! Я так рад!

Разгромленный интерьер покоев Туманова внешне не произвел на Софи никакого впечатления. По-видимому, из-за обилия недавно пережитого она попросту утеряла способность чему-нибудь удивляться.

По зову Иннокентия Порфирьевича Туманов пришел откуда-то из недр клуба. Увидев Софи, он на мгновение замер, как собака на стойке, потом быстро подошел к ней, взял ее руки в свои, заглянул в глаза.

– Софья! Скажи, только по правде скажи, как с тобой?

– Со мной все в порядке, Михаил Михайлович, – механически ответила Софи. Взгляд ее куда-то уплывал, лоб над бровями резала поперечная мучительная морщина. Хозяин клуба стоял перед ней, словно оцепенев, не в силах сдвинуться с места и ничего предпринять.

– Туманов! – вскрикнула Оля. – Да что вы ее пытаете! Она же сейчас, после всего, в обморок упадет. Отпустите ее и очнитесь сами! Вот Софи! Освободилась своими силами. Что у вас?

– Да, да, Ольга, ты права! Иннокентий! – Туманов обернулся к Иннокентию Порфирьевичу, который буквально поедал бледную Софи ласковым, умильным взором. – Отмени сейчас же все! Все, слышишь?!.. Мне плевать, кто что скажет! Ты слышишь меня?!

– Я-то по своей части все, что можно, исправлю, – негромко сказал управляющий, не обращая никакого внимания на грозное рокотание в голосе хозяина. – А вот вам бы следовало немедля озаботиться о покоях для Софьи Павловны и ее друзей. Глядите сами, барышня на ногах стоит из последней возможности…

– Покоях?… – растерянно переспросил Туманов. – Но у нас же нет… Не у шляпниц же… И здесь нельзя…

– Красный кабинет имеет отдельный вход на галерею и место уединения при нем, – напомнил Иннокентий Порфирьевич. – Если послать Таню постелить на диванах…

– Я сейчас поеду домой, – отчетливо сказала Софи. – Туманов, дайте мне денег на извозчика. У Оли я больше просить не могу, у нее самой нету. Я вам после верну.

– Куда – домой? Что ты говоришь – домой?

– Домой – это в Калищи, под Лугу. У меня там дом, при школе. Вы не знали?

Голос Софи казался ломким, как стекло. Гриша мучительно кривил губы, пытаясь из наличной картины понять, что такого есть между сестрой и этим нелепым и странным Тумановым. Аркадий размышлял о том, далеко ли до этого красного кабинета и не надо ли, пока Софи не упала, взять ее на руки и отнести туда, где, по крайней мере, будет на что ее положить.

– Софья! Ты никуда сейчас не поедешь! Я тебя не пущу! Иннокентий! Пусть приготовят для барышень красный кабинет и еще что-то для брата и этого… как вас, Андрей? Аркадий? Значит для Аркадия!.. Софья! Я завтра дам тебе денег и чего хочешь, и Ольге твоей теперь же денег дам, потому что она слово сдержала, и тебя ко мне привела (в этом месте глаза Гриши, Аркадия и Иннокентия Порфирьевича сделались просто квадратными, а Оля пятнисто покраснела), но только сейчас ты здесь останешься, у меня! Не могу я сейчас тебя отпустить, слышишь – не могу! –

С этими словами Туманов протянул руки к Софи, управляющий невольно напрягся, а девушка отшатнулась и сильно ударила хозяина заведения по лицу. От неожиданности все присутствующие позабыли дышать. Туманов и не подумал закрыться, ладонью стер кровь с разбитой губы.

– Бей еще! – глухо сказал он. – Сильнее бей, не бойся. Заслужил делами. Не сложится по-другому, так хоть отметила от тебя на память останется.

– Туманов, вы с ума сошли, да? – словно просыпаясь, с какой-то необычной для нее робостью спросила Софи. – Что мне Оля говорила, это письмо, и прочее… Вы что, действительно собирались все бросить и уехать? Или это опять такая дурацкая игра?

– Какая игра, Софья, что ты говоришь! – с жаром вскричал Туманов. – Да если б в этом распроклятом письме было сказано, чтоб я немедля после получения его застрелился…

Туманов замолчал, потому что дальше говорить было нельзя. Нельзя было даже начинать, и все присутствующие это понимали, и каждый из них по-своему хотел бы в этот момент очутиться где-нибудь в другом месте.

– То – что? – тихо спросила Софи.

– Я бы застрелился, – также тихо и равнодушно ответил Туманов.

Иннокентий Порфирьевич коротко всхлипнул, а Оле Камышевой на одну маленькую короткую минутку вдруг сделалось совершенно наплевать на революцию и народное благо. У Гриши дергалась под глазом какая-то жилка, а в целом он выглядел так, словно у него сейчас начнется припадок. Аркадий жалел о Семене с его животным магнетизмом, ему казалось, что коллективный сеанс последнего был бы сейчас очень уместен для завершения картины.

– Я останусь до завтра, Михаил, – сказала Софи. – И вправду на ногах не стою…

– Вот и хорошо, Софья, вот и славно! – облегченно засмеялся Туманов. – Сейчас там все изготовят и ляжешь спокойно… А я тебе тут, знаешь, мопсиков в подарок прикупил…

– Мопсиков?! Каких мопсиков? – удивилась Софи и неуверенно улыбнулась, вспомнив шоколадного мопса Элен и слопанные им какашки.

Поздним утром молодые люди завтракали в большом зале клубного ресторана, устроенном в правом крыле дома с дикой, азиатской роскошью. Шелковые ковры, бархат, хрусталь, бесшумные предупредительные официанты, до хруста накрахмаленные скатерти и салфетки с монограммой «ДТ», в углу, в яшмовой кадке – удивительное дерево из серебряной проволоки с листочками и плодами из самоцветов, на ветвях которого застыли разноцветные райские птицы.

– Из Парижу, – похвастался Иннокентий, который время от времени подходил к гостям, чтобы дополнительно узнать, нет ли каких пожеланий. – Из ихнего королевского дворца. Когда они там у себя, прости Господи, революции делали, все по рукам пошло. А Михаил Михайлович и прикупил кое-чего по случаю. Прибыло вместе с мосье Жаком, нашим кухонным гением… Не желаете ли еще чего покушать?