Дети ночи - Дэн Симмонс

– Так вы считаете, что я не совсем свихнулась, интересуясь семейством Дракулы? Скажите честно, мистер О’Рурк.

– Я не думаю, что вы окончательно сошли с ума, – ответил он. – Не совсем.

Кейт изобразила улыбку.

– Скажите мне одну вещь.

– Пожалуйста.

– Откуда вы столько всего знаете? Вы всегда были таким смышленым?

Священник поскреб короткую бородку и расхохотался. Кейт вдруг обнаружила, что ей приятно слышать этот простой, искренний смех.

– Эх, Кейт… если бы вы только знали… Он бросил взгляд в окно.

– Рос я в небольшом городке в центральном Иллинойсе, – сказал он наконец. – И некоторые из моих друзей детства были по-настоящему смышлеными.

– Если в числе тех ребятишек из захолустья сенатор Харлен и тот писатель, то нетрудно поверить.

О’Рурк улыбнулся.

– Я бы мог вам рассказать кое-что о Харлене, но в общем-то вы правы: в нашем немногочисленном обществе действительно имелось несколько довольно неглупых ребятишек. Был у меня один друг по имени Дюан, который… Впрочем, это другая история. Короче говоря, я считался дурачком в нашей компании. Кейт изобразила сомнение.

– Нет, на полном серьезе, – сказал священник. – Сейчас я понимаю, что был неспособен к учебе – возможно, легкий случай дислексии, – но в результате я завалился в четвертом классе, отстал от друзей и много лет чувствовал себя полным идиотом. И учителя ко мне относились соответственно. – Он сложил руки, и его взгляд как бы обратился внутрь, в какие-то потаенные уголки памяти. – Ну, а в моей семье денег было недостаточно, чтобы отправить меня в колледж. Однако после Вьетнама – точнее, после госпиталя для ветеранов – я смог воспользоваться льготами и поступить в университет Брэд-ли, а потом – в семинарию. Вот, пожалуй, с тех пор я и читаю, чтобы восполнить пробелы, оставшиеся с детства.

– А почему семинария? – тихо спросила Кейт. – Почему вы стали священником?

Наступило продолжительное молчание.

– Трудно объяснить, – в конце концов произнес О’Рурк. – Я до сих пор не знаю, верю ли в Бога.

Кейт удивленно захлопала глазами.

– Но я знаю, что зло существует, – продолжал священник. – Это я узнал давно. И мне кажется, кто-то… какая-то группа людей… должна сделать все, чтобы остановить это зло. – Он снова усмехнулся. – Думаю, многие из нас, ирландцев, так считают. Поэтому-то мы и становимся полицейскими, священниками или гангстерами.

– Гангстерами?

– Если не можешь с кем-нибудь справиться, вставай на его сторону.

Женский голос из динамика объявил, что они приближаются к Будапешту. Кейт разглядывала появившиеся крестьянские дома и особняки, сменявшиеся зданиями побольше. Вскоре показался и сам город. Судно сбавило скорость, подводные крылья опустились; их стало покачивать на волнах от барж и других речных судов.

Если смотреть с реки, Будапешт, пожалуй, был красивее всех городов, только что увиденных Кейт. О’Рурк показал на шесть изящных мостов через Дунай, на лесистую громаду острова Маргит, рассекающего реку на две части, а потом – на предмет гордости самого города: высоко поднимающийся над западным берегом старый Буда и молодой Пешт, раскинувшийся на восточном берегу. О’Рурк обратил внимание Кейт на прекрасное здание парламента со стороны Пешта и как раз рассказывал о Крепостной горе, когда на Кейт вдруг нахлынуло чувство полной опустошенности и смятения. Она на секунду прикрыла глаза, ошеломленная бессмысленностью всего происходящего и отчетливым осознанием затерянности во времени и пространстве.

О’Рурк тут же замолчал и слегка коснулся ее руки. Двигатели судна урчали, пока оно замедляло ход, подходя к пирсу со стороны Пешта.

– Когда мы встречаемся с представителем цыган? – спросила она с закрытыми глазами.

– В семь вечера, – ответил О’Рурк, не отнимая руки.

Кейт вздохнула, постаралась скинуть с себя путы безнадежности, чтобы спокойно дышать, и взглянула на священника.

– Жаль, что не раньше, – сказала она. – Я не хочу останавливаться. Я хочу туда.

О’Рурк кивнул и больше ничего не произнес ни слова, пока судно, пыхтя, заканчивало свой путь на этом отрезке их маршрута.

О’Рурк заказал номера в «Новотеле» в Буде, и Кейт поразилась этому островку западного комфорта в бывшей коммунистической стране. При виде Будапешта Кейт представила себе Бухарест лет через двадцать пять, если капитализм проложит там себе дорогу. Она никогда особенно не интересовалась экономическими теориями, но сейчас на нее вдруг нашло, пусть наивное, озарение, интуитивное понимание того, что капитализм (по крайней мере одна из его составляющих – частная инициатива) напоминает некоторые формы жизни, которые находят себе точку опоры даже при самых неблагоприятных условиях, что в конечном итоге приводит к усилению жизнестойкости. В этом случае, как она понимала, прогресс будет идти, пока не поколеблется равновесие между старым и новым, между эстетически прекрасным и стандартизированной усредненностью; тогда Будапешт захлестнут навязчивые, приводящие под общий уровень побочные продукты капитализма и город станет похожим на все прочие города мира.

Но теперь Будапешт казался воплощением гармонии между уважением к старине и интересом к Всемогущему Доллару – или Форинту, в зависимости от обстоятельств. Си-эн-эн и Герц, как и прочие записные пионеры капитализма, уже застолбили здесь места, но даже при взгляде мельком на город из окошка такси можно было видеть, как густо здесь перемешалось старое и новое. О’Рурк заметил, что многие мосты и дворец на Крепостной горе были взорваны немцами или разрушены в ходе боев во время войны, но венгры все любовно восстановили.

Уже в номере, глядя из окна на участок шоссе, вполне достойный сравнения с магистралью федерального значения в Штатах, Кейт потерла лоб и поняла, что весь этот деланный интерес к дорожным мелочам был лишь способом отвлечься от захлестывавшего ее эмоции черного прилива. А кроме того, еще и способом отогнать от себя тревоги, связанные с предстоящей поездкой в Румынию.

Кейт удивило, что она, оказывается, боится того, что ждет ее впереди – боится трансильванской тьмы, которой насмотрелась из окон больниц и приютов той холодной страны, – и в этом внезапном, обостренном осознании страха она ощутила и мимолетный проблеск надежды на то, что есть путь, по которому она выйдет туда, где царят не только скорбь, потрясение, безысходность и отчаянная решимость восстановить невосстановимое.

Раздался стук в дверь.

– Готовы? – спросил О’Рурк. Его летная куртка потрескалась и вытерлась от долгой носки, и Кейт впервые заметила небольшие шрамы в сеточке морщин вокруг глаз священника. – Я полагаю, мы успеем слегка перекусить здесь, в отеле, а потом отправимся прямо на встречу.