Зимний дом - Джудит Леннокс

Джо начал торить тропу к маленькой хижине, нависавшей над водой.

— Иногда, — донеслось до шедшего позади Хью.

— Черт… — Он впервые услышал, как с губ Саммерхейса сорвалось ругательство. — Безответная любовь ужасно выматывает. А Робин влюблена в него по уши, верно?

Джо не ответил. Он поднялся на веранду и через окно увидел печь, стол и стулья.

— Это домик Робин, — объяснил Хью. — Она обязательно покажет его тебе, когда поправится… Нужно, чтобы за ней кто-нибудь приглядывал. Я бы взял это на себя, но в Лондоне от меня никакого толку. Я больше не могу там жить. Может быть, ты?..

Вопрос повис в морозном воздухе. Джо встретил взгляд Хью и все понял.

— Неужели это так заметно? — негромко спросил он, и Хью ответил:

— Только мне. Я большой специалист по части безответной любви.

Джо немного постоял на веранде, положив руки на тонкие перила. Он понимал, чего ему будет стоить просьба Хью: возвращение в Лондон вместе с Робин обернется для него новой болью. Придется стоять в стороне, следить за тем, как Фрэнсис снова и снова обижает ее, а потом собирать осколки…

Что ж, выбора у него все равно не было.

— Я прослежу, чтобы все было в порядке, — пробормотал он.

Последовало молчание. А потом Хью Саммерхейс улыбнулся и сказал:

— Снеговики, говоришь? Если мы слепим их на берегу, Робин увидит их из окна спальни.

Они вылепили снеговика, медведя, хижину и некое существо, которое должно было изображать пингвина. К тому времени стемнело; пришлось зажечь в саду фонари и бросать снежками в окно Робин, пока та не выглянула. Робин захлопала в ладоши, а Дейзи отчитала обоих за то, что они подняли столько шума.

Каждое утро Джо совершал долгие прогулки по замерзшим Болотам — чаще один, иногда с Хью или Ричардом. Ричард, который сумел в первую неделю пребывания пробудить в Джо любовь к фотографии, сначала попросил посмотреть его снимки, привезенные из Йоркшира, а потом одолжил ему свою старую бокс-камеру.[14] Джо целыми часами гнул спину в заиндевевшем тростнике, установив тяжелую камеру на треногу и пытаясь запечатлеть это зачарованное белое царство. Эллиот полюбил Болота, в их хрупкости и оторванности от остального мира было что-то колдовское. Он съездил в Кембридж и купил нужное оборудование. Он надолго закрывался в холодном сарае, занавешивал единственное окошко одеялом, чтобы оно не пропускало света, и чувствовал давно забытое удовлетворение при виде того, как на бумаге, опущенной в проявитель, постепенно возникает изображение. Увидев фотографии проселка и болота, Ричард Саммерхейс мягко пожурил гостя и написал на обороте конверта адрес своего лондонского друга, профессионального фотографа. Джо смущенно протестовал, но впервые за многие годы начал строить планы на будущее.

В день, когда газеты сообщили, что вождь нацистской партии Адольф Гитлер стал канцлером Германии, Джо в одиночку прошел миль пятнадцать. Эллиот чувствовал, что здесь их ничто не коснется, здесь они в безопасности. Было невозможно представить себе, что жестокости фашизма когда-нибудь нарушат это древнее молчание, что этой земле, украденной у моря, когда-нибудь будет грозить война.

Вскоре они отпраздновали день, когда Робин впервые встала с постели. Дейзи приготовила богатый обед, а Ричард открыл бутылку вина. Говорили обо всем сразу — о политике, о музыке, о литературе… После того как они выпили кофе, Ричард сыграл на пианино, а Дейзи спела, Робин нагнулась к Джо и шепнула:

— Пойдем. Я покажу тебе свой зимний дом.

— Робин, возьмешь моего кролика, — распорядилась Дейзи. — А вы, Джо, приведете ее назад через полчаса.

Робин надела побитую молью шубу Дейзи, и они рука об руку пошли к хижине через занесенный снегом газон.

— Джо, пожалуйста, разведи огонь и зажги керосиновую лампу.

Он послушался. Дрова в печке уже были; лампа свисала с крюка в потолке. Сторожка, залитая золотистым светом, засияла, как пещера, полная сокровищ.

— Здесь моя коллекция… Эти веточки принесла мне Майя… А этот рисунок сделала Элен.

Джо посмотрел на карандашный набросок, приколотый к стене. Там были изображены три девушки: брюнетка, блондинка и шатенка со знакомым любимым лицом.

— Твои подруги?

— Угу… Но, кажется, в последнее время мы все больше отдаляемся друг от друга.

В голосе Робин прозвучала печаль.

— Ты очень похожа.

— Серьезно? — Она улыбнулась, села на корточки перед печкой и начала греть руки.

И тут Джо сказал:

— Мне пора уезжать…

Эллиот снова начал ощущать беспокойство, зная, что Болота были для него лишь временной передышкой, не более.

— Возвращаешься в Йоркшир?

Он покачал головой:

— Нет. Там было… Тревожно. — Он прислонился к окну, затянутому морозным узором. — А ты, Робин? Пока останешься здесь?

Она встала и подошла к нему. В сторожке стало тепло.

— Я собираюсь вскоре вернуться в Лондон. Здесь было хорошо… Странно, я всегда ненавидела это место, но тут было так спокойно… Однако у меня есть дела. — Она положила ладонь на его руку. — Джо, давай вернемся в Лондон вместе, хорошо?

На мгновение у Джо сжалось сердце и появилась надежда. Но он знал, что обязан задать этот вопрос.

— А Фрэнсис?

На лицо Робин набежала тень, и девушка слегка вздохнула.

— Я много думала об этом и пришла к выводу, что выбора у меня нет. Пыталась понять, смогу ли я прожить без него, и поняла, что не смогу. Джо, Фрэнсис изменится, я это знаю. Он обещал. Помнишь романс, который сегодня пела моя мать? Моя душа в оковах, Джо. В крепких оковах. И их не разорвать.

Он привлек Робин к себе, обнял и потрогал подбородком ее макушку. Джо знал, что его сердце в таких же крепких оковах, как и сердце Робин. И знал, чего ему будет стоить любовь к девушке, которая любит другого.

Эллиот смотрел на черную воду, в которой отражалось звездное небо, и в его ушах звучали слова романса:

С навеки памятного дняДуша моя в оковах,Но ты не смотришь на меня —Ты смотришь на другого.Так что же делать нам с тобой?Нет смысла воевать.Оковы я ношу с собой,И их не разорвать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1933–1935

Глава десятая

Майя внимательно изучила недельный отчет и посмотрела на Лайама Каванаха.

— Лайам, мы опять в плюсе. С самого июня.

— Полных шесть месяцев, — улыбнулся Лайам.

— Что ж, придется увеличить годовую премию. Каждому, кто работал на совесть.

— Упорнее всех работали вы сами, миссис Мерчант. Поздравляю.

Майя промолчала, но знала, что он прав. Она спасла магазин от краха, умилостивила банкиров и сохранила штат в самые тяжелые годы Великой депрессии. Ей приходилось принимать трудные решения, но эти решения оказались правильными.

Светлые глаза Майи заблестели.

— Теперь нам пора обзавестись новым кафетерием. Строители могут приступить к работе сразу после Нового года.

Стоял субботний вечер; из окна кабинета Майя видела, что крыши поливает дождь. Внезапно она сказала:

— Лайам, такое событие нужно отпраздновать. В городском театре сегодня балет… Вы любите балет?

Лайам смутился:

— Мне очень жаль, миссис Мерчант… Это было бы замечательно, но… Дело в том, что у меня на этот вечер были другие планы.

Сначала Майя решила, что он имеет в виду Ирландское общество или гольф-клуб. Но потом посмотрела на Каванаха, поняла, что это не так, и постаралась не выдать своего разочарования.

— Лайам… Неужели у вас свидание с юной леди?

— Не такой уж юной. Это моя домовладелица. Эйлин — вдова. Много лет мы были друзьями, но недавно…

Его лицо приобрело кирпичный оттенок.

— Но недавно стали больше чем друзьями? — Майя встала и поцеловала его в щеку. — Буду ждать приглашения на свадьбу.

Когда Лайам ушел, она немного постояла у окна, прислушиваясь к шуму дождя. Затем поняла, что уже почти восемь, собрала чемоданчик, надела пальто и шляпу и вышла из кабинета. Проходя через тускло освещенный магазин, она, как всегда, ощущала гордость. Майя помнила, как пришла в «Мерчантс» много лет назад и была загипнотизирована залитыми светом витринами, сверкающим хромом и оформлением в мягких пастельных тонах. Сейчас все это принадлежало ей, и никто не мог его отнять.

Она приехала домой, приняла ванну и села обедать. Когда горничная в переднике накрыла на стол, приподнятое настроение Майи сменилось унынием. Она отпустила девушку, как только та подала кофе, и долго сидела, уставившись в изящную чашечку работы Клариссы Клифф.

После обеда Майя пыталась работать, разложив таблицы и графики на ковре перед камином в гостиной и включив радио, чтобы в доме было не так тихо. Услышав хруст гравия на дорожке, Майя поняла, что повар и кухарка ушли и она осталась одна. В конце концов она махнула на работу рукой, пошла в кабинет и достала бутылку джина. Негромкая музыка не улучшала ее настроения. Я должна быть счастлива, говорила себе Майя. Так в чем же дело? Не в том ли, что сказал ей Лайам? Конечно, нет. У нее никогда не было видов на Лайама. «Вы не способны любить», — сказал ей Чарлз Мэддокс; как видно, он был прав. Ее не влекло к мужчинам, но, может быть, она нуждалась в том, чтобы мужчин влекло к ней? Как бы там ни было, однако внезапно Майе показалось ужасно обидным, что она, которой всего двадцать четыре года, проводит субботний вечер в одиночестве. В последнее время Майя не могла дождаться первых выходных месяца, выходных, которые она регулярно проводила за пределами Кембриджа. То, что вначале было долгом, стало удовольствием. Почувствовав, что на глазах выступили слезы, Майя сердито вытерла их и налила себе еще стаканчик.