Выход 493 - Дмитрий Матяш

Бешеный, хоть и насмотрелся на те ужасы, которые творили проклятые, почувствовал себя новичком, впервые встретившим на поверхности нечеловека.

— Стой, тебе говорят, — как можно строже сказал он, шагая задом наперед параллельно с проклятым, но тот даже ухом не повел.

— Он шизанутый на всю голову, Беша, — объяснил Тюремщик. — Валит себе как сквозь джунгли, ему по фиг.

— Эй ты! — Бешеный приставил к горлу проклятого мачете. — Куда прешь, луноход? У тебя что, проблемы со слухом? Эй, с тобой разговаривают.

— Нет, нет, нет, э-это уже лишнее, Беша, — протянул вперед руки Тюремщик.

Проклятый, ощутив у себя на горле острое лезвие, остановился. Медленно повернул голову и долгим, немигающим взглядом посмотрел сверху вниз на чудного сталкера, который был и на добрую голову ниже, и в плечах узковат, но тем не менее смел угрожать ему своим ничтожным ланцетом.

Взгляд этот Бешеному не понравился. Как и то, что он прочитал в глубоко посаженных, маленьких глазах. Но убирать оружие, выказавая свою слабость и неуверенность, он не хотел. Баталия взглядов продлилась еще несколько секунд, а затем все произошло настолько быстро, что даже, казалось, готовый в любой момент открыть огонь из пулемета Борода опешил.

Мачете Бешеного, подбитое резким ударом, полетело вверх, сделало несколько переворотов и зазвенело по асфальту. Где-то в метрах пяти позади отброшенного мощным толчком в грудь, распластавшегося чуть дальше двойной разделительной полосы самого Бешеного.

— Не стрелять!!! — вытянув руки вперед, крикнул Стахов взявшему голову проклятого в прицел Бороде. — Не стреляй!

— Ох, и ни хрена же себе, — поднимаясь с асфальта и высматривая свое оружие, удивленно протянул Бешеный. — Ты видел, как этот сукин сын меня?..

Стахов спрыгнул с «Бессонницы» и, опередив Тюремщика, подбежал к Бешеному. Ни о чем не спрашивая, наскоро осмотрел его, убедился, что с ним все в порядке, что у него ничего не отваливается, перекушенное острыми клыками, и заспешил к уходящему проклятому.

— Постой. — Он взял его за рукав, и тот покорно остановился, снова повернул голову и уставился проницательным взглядом в новое лицо. — Ты понимаешь наш язык? Мы видели твоего предшественника. Он дошел до Киева. Мы слышали принесенное им сообщение.

Проклятый никак не отреагировал.

— Магнитофон, — пытаясь не думать о том, что общается с видом живых существ, которые еще пять лет назад были врагом киевлян номер один, Стахов указал на обтягивающий плечи вещмешок. — Ты ведь несешь магнитофон, так ведь? Магнитофон с записью для братьев из киевского метро, правильно? — Никакой реакции, кроме продолжающегося длительного разглядывания. — Мы, — постучал себя ладонью по груди Стахов, — из Киева, мы едем в Харьков по просьбе тех, кто тебя послал. Мы везем еду и боеприпасы. Если у тебя есть для нас сообщение, ты можешь передать нам свой магнитофон и не идти в Киев.

В какой-то момент подумалось, что это все равно что пытаться объяснить дальтонику, какой на самом деле красный цвет. Проклятый смотрел на него не мигая, лишь поблескивая дрожащими искорками в глубине черных провалов. Смотрел, будто бы понимая каждое слово, каждый жест. И одновременно он казался пришельцем с другой планеты, для которого люди — как животные, бегают, осматривают, обнюхивают его, как бурундуки орех. Но потом что-то незаметно переменилось в его взгляде. В наступившей тишине Стахову даже показалось, что из приоткрытого рта вылетело тихое, на грани беззвучия, шипение.

Стахов сморщил лоб, напрягся весь, наклонился к нему ближе, пытаясь не упустить загадочный звук, но вместо шипения, таившего в себе некий смысл, внезапный глухой удар и треск ломающегося черепа заставили его отпрянуть и рефлекторно вскинуть в воздухе кулаками.

Но делать этого не нужно было. Угрозы больше не существовало. Проклятый пошатнулся, вскинул помутневший взгляд к небу и упал сначала на колени, а потом рухнул лицом вниз.

— Зачем ты это сделал?! — выкрикнул он все еще держащему автомат прикладом вперед Тюремщику. — Кто тебя просил?

— А чего с ним возиться? Может, его еще упрашивать нужно было?! — огрызнулся Тюремщик.

Проклятый недвижимо лежал на дороге, протянув одну руку вперед, а вторую подмяв под себя, будто в последний момент хотел достать что-то из внутреннего кармана фуфайки. От его головы во все стороны медленно растекалась лужа темной, густой жидкости.

— Зачем ты это сделал? — цедя сквозь зубы, повторил свой вопрос Стахов.

— А ты чего ждал?! Пока он представится тебе? Скажет, как его зовут? Это же проклятый, хер ему в задницу! И ты же видел, он был невменяем!

— Это ты невменяем, Тюремщик, — ответил Стахов.

— Что? — наклонился вперед, будто не расслышав вопроса, тот. — Что ты только что сказал?

— То, что слышал. Меньше бы дури курил, лучше бы соображал. Только на то мозгов и хватает, что избивать малолеток и проламывать исподтишка черепа.

— Ох, ни хрена ж себе как ты осмелел! — выкатив глаза, шагнул вперед Тюремщик. — Ты — заставной шакал, кем ты себя тут возомнил вообще? Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать, а? Ты что, великим боссом, твою мать, стал, пока Крысолова нет? Да я на тебя и на приказы срать хотел, понял? Если бы не я, никто бы и не увидел этого проклятого. А теперь ты мне говоришь, что я невменяем?!

— Эй, эй! — закричал Борода, спрыгивая с машины на землю. — Хватит вам! Бешеный, чего ты таращишься?! Забери же его!

Стахов с Тюремщиком стояли теперь друг перед другом, как боксеры на фотосессии, впившись взглядами друг в друга, всем своим естеством выражая дикую ненависть и готовность превратить соперника в прах. У Тюремщика, как настоящего боксера, шансов на победу, завяжись вдруг драка, было бы, естественно, больше — как-никак тренировки и спарринги лучше подготавливают к рукопашному бою, чем круглосуточная рутинная служба на заставе. Но отчего-то он не спешил демонстрировать свое преимущество. Не решался проучить комбата, несмотря на то что тот был ниже его и не обладал такими горами выпирающих мышц. Невооруженным глазом было видно, что так нервничать Тюремщика уже давно никто не заставлял.

— Если вам, конечно, не интересно знать, что тут, — Бешеный присел над телом проклятого и поддел лезвием одного из своих мачете лямки рюкзака, — вы можете продолжать пялиться друг на друга как влюбленная парочка. — От этих слов его лицо расцвело в самодовольной улыбке. — Но знай, Тюрьма, я измены не прощаю. Пойдешь потом к Никитичу заставу подметать в звании ефрейтора. Правильно я говорю, Илья Никитич? Вам здоровяки ведь еще нужны? — И разрезал лямки.

Подоспевший Борода влез между ними, словно ребенок, желающий спать в одной кровати с мамой и папой.

— Хватит вам, мужики, ну не будьте же детьми, в конце-то концов, — раздвинул их локтями Борода. — Ну не подумал он, — с укором посмотрел он на Тюремщика, — правда же, зёма? Не подумал просто. Я ведь тоже хотел сначала пальнуть, когда он Бешеного ударил. Это ведь всё рефлексы, мало с кем не бывает? Никитич, — переметнул он взгляд на сурового комбата, — будет тебе, слышишь? Еще только не хватало между своими драки устраивать. Ну?

Не спуская глаз с набычившегося, нервно сопящего боксера, Стахов отступил на шаг назад и перевел взгляд на безразлично копошащегося в вещмешке Бешеного. Зародившийся в нем интерес постепенно превозмог бурлящую в кулаках и натянутых жилках в шее злость и чувство необходимости отомстить за Андрея…

— Что там? — спросил он.

— Не поверите, Никитич, он запасся «вяленкой» на год наперед! — с отвращением воскликнул Бешеный, выбрасывая на асфальт нанизанные на нити дольки темно-коричневого вяленого мяса. — Фу, крысятина. У них там в Харькове это что, деликатес такой?

— Магнитола есть? — присев на корточки рядом, нетерпеливо поинтересовался Стахов.

— Есть что-то… — нащупав на дне вещмешка твердый, объемный предмет, сообщил Бешеный.

Бережно, будто тот мог рассыпаться в прах в любой момент, он вынул завернутый в прозрачный целлофан небольшой бумбокс и протянул его Стахову.

Он был точно таким же, как и тот, что он видел почти три недели назад, такой же марки, такой же модели, разве что еще больше потрепанный. Ручка для ношения держалась только с одной стороны, решетки, защищающей динамик, не было, а из ряда серебристых кнопок осталось всего несколько, торчащих, словно стариковские зубы.

Стахов нажал на кнопку питания, потом на «Пуск», и белый диск, безоговорочно повинуясь, начал свое вращение.

Из динамика послышался все тот же мужской голос, только звучал теперь он немного будто бы живее и увереннее.

«Помогите! Слышите?! Мы не верим, что в большом киевском метро не осталось никого, кто бы мог нам помочь. Десятки наших посланников год назад отправились к вам с просьбой о помощи. В этот раз их всего лишь трое, но мы надеемся, что хотя бы один из них доберется и сможет передать это сообщение… — голос затих, наступила пауза, нарушаемая только иногда слышащимися из динамика потрескиваниями. — Мы готовы поверить во все, только не в то, что вас нет. Вы ведь должны быть! Господь подсказывает нам, что раз есть мы, значит, есть и вы, братья! Мы ведь не могли выжить одни… А потому мы всем сердцем верим и надеемся, что вы нас слышите. Слышите! — снова короткая пауза. — Вы не отвечаете, но, возможно, вам нечего нам сказать. Вы не помогли нам, но, возможно, вам нечем нам помочь… Мы не таим на вас злобы, мы верим, что, если бы у вас была бы возможность, вы не отказали бы нам в помощи… Мы готовы поверить во все, только не в то, что вас нет. Мы ведь не могли выжить одни…