Донбасс - Борис Горбатов

Словом, все в поселке в этот заветный час думают о себе и о своем: мечтают о Счастье, ищут его, находят, теряют, вновь надеются найти… И сколько людей, столько и вариаций счастья.

Только одна Даша стоит у калитки и думает в этот час не о себе, а об отце и ребятах, которые тоже пошли к Деду не ради своей, а ради всеобщей выгоды.

Она ждет, нервничает и, наконец, начинает злиться на самое себя: «Да что в самом-то деле, чего я-то беспокоюсь? Что мне в их рекорде? У меня у самой — тяжелая зима впереди. Я скоро уеду».

Но она не могла уже не думать о деле, ради которого пошли к Деду отец и товарищи, не могла не волноваться за исход его. И если б все люди в поселке знали, что делают сейчас у Деда закоперщики, что предлагают, за что дерутся, — они тоже забросили б свои огороды и своих коз и все свои маленькие, частные дела и заботы и стояли бы, как Даша, у калиток, нетерпеливо ожидая возвращения ходоков.

Наконец пришел отец — один. Даша радостно бросилась к нему навстречу, но отец как-то испуганно отстранил ее от себя, словно боялся расспросов, потом с досадой махнул рукой и вошел в дом. Даша поняла: у Деда ничего не вышло.

На минуту она растерялась. «Что же теперь будет?»

И вдруг рассердилась, не на тупого Деда, а на ребят. «Эх, шляпы! Не могли толком доказать! — презрительно думала она. — Ах, отчего я сама не пошла? Уж я бы!..» Злая, она вошла в дом. Отец что-то сердито кричал в кухне. Потом выскочил оттуда, схватил кепку и ушел из дому.

— Бешеный!.. — печально улыбаясь, сказала ему вслед мать. — Словно я виновата… — Она зябко закуталась в белый оренбургский платок и прибавила с бабьей насмешливой покорностью: — У мужиков всегда так: на шахте у них аукнется, а на кухне у нас откликнется… Будем одни пить чай, доченька? — спросила она, вздохнув.

Но Даша тоже не могла теперь сидеть дома.

— Я пойду, мама, — сказала она решительно.

— Куда? — удивилась мать.

— Пойду на люди.

Она набросила косынку на плечи и выскочила на улицу… «Пойду на люди» — этим точно определялось то, что нужно было сейчас делать; она понимала отца: дома оставаться невозможно.

Она пришла в клуб. Там сегодня было весело и шумно, затевались танцы. Подлетел Митя Закорко, курчавый, озорной, в алой майке. Топнул перед Дашей ножкой, схватил, закружил. Даше показалось, что она внезапно попала в костер — на Мите все пылало, все пламенело: майка, золотисто-рыжая шевелюра, щеки, глаза… Даша еле вырвалась из его жарких рук, еле спаслась от этой бешеной шахтерской пляски без музыки и лада. Митя хохотал. Ни Андрея, ни Виктора, ни Светличного в клубе не было.

Даша пошла в шахтпартком. Ни здесь, ни в парткабинете ребят не было тоже. Не было их в комсомольском комитете, и в шахткоме, и на Конторской улице, и в летнем саду в кино…

Только сейчас, после долгого кружения по улицам поселка, Даша, наконец, призналась себе, что ищет ребят. «Зачем?» «А чтоб отругать их… Сказать им, что они шляпы! Ух, и задам же я им перцу!» — говорила она себе. Но чем дольше искала и не находила их, тем больше тревожилась, и если б сейчас нечаянно встретила — бросилась бы им на шею. А уж потом… Ну, потом стала бы и ругать. За то, что ее с собой к Деду не взяли, за то, что все дело провалили… шляпы!

«Где ж они прячутся? — металась она. — Неужели дома сидят?» Ей вдруг представилось, как молча, друг на друга не глядя, бродят ребята по своей одинокой берлоге, тычутся в углы, надсадно курят, молчат и в этом унылом кладбищенском молчании хоронят свои мечты: Виктор — о славе, Андрей — о любви, Светличный — о великом почине.

«А вот приду, растормошу их… скажу, что нечего нос вешать. Еще ничего не потеряно», — думала она, уже направляясь к общежитию, где жили ребята. Она никогда не бывала у них, но общежитие это знала. «Завтра же потащу их к Деду, в горком, в трест. Не может такое дело пропасть зря! Не может!» Она уже не шла, а бежала по улице. Ну вот — они отчаялись, опустили руки, теперь она сама за все возьмется, все сама устроит… Будь она парнем, черт возьми, она и рекорд сама бы поставила!

— Где Андрей Воронько живет? — налетела она на сторожиху, дремавшую в коридоре подле еще теплого «титана».

Старуха показала.

Даша с треском рванула дверь, вбежала в комнату и остановилась. Ребят не было здесь.

Она растерялась. Так ясно представляла она эту минуту, как влетит в мрачную, накуренную берлогу, словно свежий ветер с гор, словно Светик в тьму забоя, и крикнет с порога: «Эй, свистать всех наверх, ребята!» — и вдруг никого нет. Пусто.

Впрочем, какая-то девушка смущенно поднялась ей навстречу. Девушка была незнакомая — беленькая и тоненькая, в легкой сиреневой блузке. «Странно, что глаза у нее карие, — бегло подумала Даша. — Ей полагаются синие…»

— Здравствуйте! — запинаясь, сказала она. — А… никого нет?

— Нету… — смутилась и девушка. — Я сама… тоже… случайно… — и вся залилась краской.

«Как же она здесь?» — подумала Даша, не зная, что теперь делать: уходить или оставаться ждать… А ребята, где же они все-таки? Неужели что-нибудь с ними стряслось?..

— Вы не знаете, — спросила она, — они так и не приходили? — Ее голос невольно дрогнул.

Кареглазая девушка побледнела.

— Нет. А что-нибудь случилось?.. — спросила она, замирая от страха.

«Да ведь это Вера! — догадалась Даша. — Это Вера, моя «соперница». Она вспомнила, как подтрунивал Виктор над Андреем, и усмехнулась. Так вот она какая, эта Вера! Ну что ж, славная девушка и хорошенькая… Она еще раз посмотрела на Веру. Девушка, волнуясь, стояла перед нею и в тревоге прижимала к груди какую-то вышитую сорочку — дотоле она держала ее в руках. «Вероятно, Андрею сорочку вышивает. Так она действительно его любит? И этот букет цветов на тумбочке — это тоже от нее…»

— Нет. Я думаю, что с ними ничего не случилось, — сказала Даша. — Может, мне сесть? — Теперь ей уже не хотелось уходить.

— Ах, простите ради бога! — спохватилась Вера. — Вот сюда, пожалуйста. — Она подвинула стул.

— А разве вам Андрей ничего не говорил о том, что они идут к Деду?

— К кому? Нет, ничего не говорил…

«А он ее нисколько не любит! — подумала Даша. — Она, наверно, и про рекорд ничего не знает». Но это было почему-то приятно Даше.

— А вы, вероятно, Даша Лесняк? — вдруг тихо спросила Вера.

— Да… — удивилась Даша. — Разве вы меня знаете?

— Нет… но я так думаю… — смутилась Вера.

— Вам Андрей обо мне рассказывал, что ли? — усмехнулась Даша. И рассердилась. Вот еще новости! А девочка, небось, ревнует и мучается. Да берите, берите, хоть сейчас возьмите себе вашего вислоухого Андрея! Зачем он мне? Шляпа! Даже Деду ничего доказать не мог!

— Нет, он ничего мне про вас не говорил! — тихо сказала Вера и грустно улыбнулась. — Он такой молчаливый…

Андрей действительно ничего не говорил ей о Даше. Он вообще никогда и ни о чем не разговаривал с нею, и она привыкла к этому. Она была даже рада, что он молчит, — она растерялась бы, если б он заговорил с нею. И тогда он увидел бы, что она дурочка… Нет, пусть молчит, только бы не хмурился и не гнал прочь от себя.

Но теперь она ревниво подумала: «А с нею, с Дашей, он не молчит. С нею он обо всем разговаривает! — Она исподлобья, украдкой рассматривала Дашу. — Конечно, она умная, красивая, городская. Она в Москве учится. Он ее любит». И ей вдруг стало так горько, так горько… Ей никто не говорил о Даше и о любви Андрея к ней, но она знала, знала, давно уже знала и чувствовала это. Она и сама не понимала, откуда пришло к ней это знание, но именно в эту минуту кончилась юность Веры: девочка стала женщиной, женщиной, которая любит и готова постоять за свою любовь.

Но тут она опять подумала об Андрее: она так и не узнала, что с ним.

— Вы только не скрывайте, пожалуйста… — торопливо сказала она Даше. — Что случилось с Андреем?

— Да ничего с ним не случилось, ничего! — рассердилась Даша. — Шляпа ваш Андрей! — И она неожиданно для самой себя стала сбивчиво рассказывать о событиях сегодняшнего вечера — об идее рекорда и провале У Деда.

Вера молча слушала. Она не все понимала из этого растрепанного рассказа, да и техническая терминология, которой щеголяла Даша, была почти недоступна ей, но одно для нее тут же выяснилось: Андрею плохо, а эта девушка не любит его…

«Так она его не любит?» — подумала Вера, и, странное дело, это открытие ее даже не обрадовало. Оно обидело ее. Обидело за Андрея. «Но как же, как же можно его не любить?» Она всполошилась. «Боже мой, а уж он как любит! Что же теперь будет с ним?» В эту минуту она готова была отказаться от всех прав своей преданной любви.

Но в это время раздались громкие шаги за дверью, дверь распахнулась и в комнату ввалились ребята: Светличный, Андрей, Виктор, все трое в странном виде.

12

Виктор был пьян. Даже не пьян, а то, что называется «пьяненький», то есть находился в том жалком, но безобидном состоянии полной беспомощности, разнеженности и телячьего благодушия, которое свойственно не пьяному, а именно пьяненькому…