Последний воин. Книга надежды - Анатолий Афанасьев

— Ты за кого меня принимаешь? За алкаша?.. Я, слава богу, такой привычки — похмеляться — не имею. Да и по годам я… не старше других.

— Я и не говорю, старше. Но ведь взрослее. Шестьдесят уже исполнилось? Ну, не скрывай, дорогой. Для меня возраст значения не имеет. Для меня душа главное. А у тебя душа, как у младенца, я же вижу. Бедненький, тебя так легко обидеть.

Села напротив за стол, горестно подпёрла щёки кулачками. Она, конечно, над ним куражилась, но ему это было необыкновенно приятно.

— Ладно, оставим это, Варвара… Мне на работу пора, а ты что намерена делать?

— Что прикажешь, милый. Могу полы помыть. Могу обед приготовить. Меня Павел Данилович ко всему приучил. Я у него сколько времени служанкой была. Они не обижались.

— Тогда, значит, так, — распорядился Хабило, начисто забыв своё жестокое решение выставить её немедленно вон. — Оставляю тебя временно здесь. Жди звонка. Я тебе позвоню, но ты трубку сразу не бери.

— Хорошо. Я сниму трубку после.

— Отнесись к моим словам посерьёзней, Варя… Я ведь рискую… Я сначала два раза просигналю, и тут же перезвоню. Поняла?

— Ещё бы! Какой вы конспиратор, Пётр Петрович. Вам бы в разведке служить. Вы про Зорге читали? Вот я…

Хабило строго оборвал её:

— Полно, Варя, не ребячься. Будет ещё у нас время пошутить… Будь готова и жди у телефона.

— Всегда готова, дорогой!

До самых дверей конторы у него кружилась голова, и никак он не мог согнать с лица дурацкую улыбку. И всё-таки на сердце было тревожно. А ну как она там начнёт шарить по всем шкафам!..

Из своего кабинета он сразу позвонил директору Дома культуры, которому по старой дружбе Вареньку подсуропил, но того на месте не было. Как на грех, денёк у Хабилы выдался насыщенный. До обеда побывал на двух совещаниях в сельхозправлении, успел помаячить в Большом доме, где один среднеответственный товарищ уж с месяц на него косился неизвестно почему. Хабило рассчитывал подстеречь, будто невзначай, этого товарища и в приватной беседе выяснить отношения. Были и дела помельче, но тоже неотложные, и Хабило запрыгал, как резиновый, но время от времени из разных мест набирал номер телефона директора Первакова, которого в тот день точно волки съели.

Раза два нацеливался позвонить Варе, узнать, чем она занимается, но укорачивал себя. Не стоит ей думать, что он о ней слишком печётся. И так бог весть что о себе возомнила.

Уже в третьем часу из привратницкой Большого дома наконец выловил директора Первакова, но тот к этому часу был уже в плепорции. Потребовалось заново ему всё растолковывать про Варю, про её необычайные художнические способности, и напомнить про уговор. Обозлился он на директора чрезвычайно: рядом с телефоном торчал вахтёр, приходилось говорить иносказательно, и пока Перваков уразумел, что от него требуется, с Хабилы семь потов сошло. Вдобавок директор позволил себе вопиющую бестактность. Забулькав нутряным смехом, цинично заметил:

— Завидую тебе, Петро, от всей души. Как это ты ловко всегда золотых рыбок подцепляешь.

И ведь неизвестно, кто там сидел у Первакова в кабинете во время разговора. Одно слово: хам! Но родственник начальнику торга Камшилову, а у того в самой Москве рука, да, пожалуй, не одна, а четыре, и вообще во многих отношениях Камшилов приятный и незаменимый человек. Вот и приходится терпеть хамство родственничка…

— Ты бы, Перваков, всё же поберёг остроумие для семейного круга, — вежливо попенял Хабило. — Там оно уместнее.

Уговорились, что Варя подойдёт к нему завтра с утра.

Соответственного товарища, с которым следовало как можно быстрее «срезать углы», Хабило подловил в буфете, где тот в одиночестве поглощал бутерброды, запивая их кефиром. Лучшего места для встречи нельзя было и пожелать, и Хабило с облегчением отметил, что, кажется, после дня нервотрёпки фортуна повернулась к нему лицом.

Вид у товарища, которого звали Иннокентием Кузьмичом, был насторожённый и суровый, как это и пристало человеку, располагающему возможностями влиять на судьбы людей. Сидел он боком к залу, уставясь в стену, и кефир прихлёбывал мелкими глотками, аккуратно и вдумчиво.

Хабило проворно уставил поднос стаканами с ананасным соком, дорогими салатами из лангусты, пирожными, чашечками кофе, сверху пристроил коробку шоколадных конфет и лихо подкатил к столику благодетеля.

— Добрый день, Иннокентий Кузьмич! Не обеспокою, коли рядышком примощусь?

— Садись, что ж… Ты по какому делу тут ошиваешься?

— Да вот… забегал кое-что уточнить… Зачем же вы так всухомятку? Угощайтесь, пожалуйста. Кофе, пирожное… Прошу вас! Разделим, как говорится, трапезу.

— Язва у меня, Хабило. Нельзя мне. — Всё же придвинул к себе салат — два рубля сорок копеек порция, с любопытством ткнул вилкой. — А ты, я гляжу, всё шикуешь?

Пробный шар пока катился в лузу удачно, и Хабило осмелел:

— Дак увидел вас, обрадовался… Вы же, Иннокентий Кузьмич, даже в этом доме, если говорить начистоту, один из немногих. Ведь мы, нижестоящие, на вас большие надежды возлагаем. По себе знаю, где какое затруднение случится, всегда думаю: вот бы у Иннокентия Кузьмича проконсультироваться — тогда бы уж ошибки не сделал.

— Не разрывайся, Хабило, — усмехнулся консультант. — Подхалимаж нынче не в моде. Газет не читаешь?

Хабило с умилением развёл руками, дескать, как угодно, а мы привыкли правду-матку… но внутренне напрягся: неужели переборщил? Эх, надо было как-то потоньше.

Но Иннокентий Кузьмич вдруг лукаво ему подмигнул, пододвинул к себе салат уже основательно. Хлебушка зацепил вилкой из вазочки, начал жевать. «То-то же, — полегчало Хабиле. — Жри давай, боров».

— Всё думаю, — веско заметил Иннокентий Кузьмич, — откуда они эту гадость достают? У нас в Союзе эта самая лангуста вроде не водится. Уж не из Японии ли завозят?

— А на вкус ничего, — Хабило в свою очередь расковырял салат. — На раков похоже. Под пиво в самый бы раз.

— Не забыл ещё про пиво?

Хабило угадал, что настал момент подпустить лёгкую дерзость, возможную при доверительных отношениях. Если облечённый властью истукан отреагирует нормально, значит, скорее всего Хабилу ввели в заблуждение, и никакой пули против него он не отливает.

— А чего мне про него забывать, — ответил Хабило со скромным достоинством. — Натуру сухими законами не переделаешь. Не мы первые пытаемся. В Америке вон известно, чем обернулось. Меня батя покойный учил: пей, да разум не теряй. Святые слова.

— Выходит, ты за продолжение пьянства?

Хабило не дрогнул.

— Кто пьяница, того лечить надо. Да и то, если сам захочет. Насильно не вылечишь… Русского человека лишать пития противоестественно. У него других радостей нету. Не нами заведено. Придумай замену, тогда поговорим… Лично я не злоупотребляю, но если душа забвения попросит… не премину. Да ты русского человека со всех сторон милиционерами обложи, как волка, он всё равно жить по указке не станет. Тем и силён. А до крайности его доводить опасно.

Иннокентий Кузьмич слушал нахмурясь, даже жевал медленнее. На губе у него повисла нитка лангусты. Вот оно! Сейчас обнаружится. Будет ли он с Хабилой откровенен? Уж про этого сыча всем ведомо, что он тайный алкоголик. Говорят, ни дня не пропускает. Раньше напоказ спиртом язву лечил, ныне затаился. Дома жрёт и супругу вроде бы приохотил, видели люди, как в винной очереди стояла. А это уж всякий стыд надо потерять… И если он против Хабилы интригу плетёт, никак ему невозможно в этом вопросе хотя бы краешком приоткрыться. Пусть и наедине. Способ проверки надёжный. Доверься высокому лицу в чём-то предосудительном и внимательно следи за реакцией. Ответ прочитаешь как в открытой книге.

— Широко шагаешь, штаны не порви, — сумрачно посоветовал Иннокентий Кузьмич. — Однако в чём-то ты прав. Вопрос этот социального значения, деликатный. И национального духа тоже касается. В таком вопросе спешить — людей смешить…

Всё, точка! Как гора с плеч свалилась у Хабилы. Опасности нет. Зря подставлялся, но ничего, потом окупится. Теперь надо с толком откланяться и бежать, бежать к Варваре, к прекрасной забаве. Хе-хе! Ух, устал сегодня!

Переведя разговор на урожай, Хабило внезапно, будто вспомнив неотложное, заспешил, залпом проглотил остывший кофе. Поднялся, с умильной улыбкой ткнул пальцем в коробку конфет:

— Машеньке передайте от меня, не сочтите за труд. Дочка у вас, Иннокентий Кузьмич, — ну прелесть! Как её увижу, сердце обмирает. Мне бы такую воспитать из своей околёсины. Да где там… На это тоже талант нужен. Спасибо за всё, Иннокентий Кузьмич. Если чего понадобится…

Выкатился из буфета улыбчивым колобком, на улице сунул в зубы сигарету, с наслаждением затянулся. Тринадцать рубликов псу под хвост, но зато сердцу облегчение, тучки рассеялись… Хотел сгоряча цветов для Вари купить, но вовремя опомнился. И не в том дело, что цена отрезвила: полтора рубля за одну пожухлую гвоздичку — и это в южном городе, обнаглели мелкие собственники, — а рассудительно подумал: преждевременно это, неизвестно, как подействует на капризную девицу.