Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе - София Шуазель-Гуфье

Прощаясь со мной, государь вновь соблаговолил уверить меня в своем участии и дружеском отношении ко мне и просил меня не считать его слова за пустые комплименты. Генерал О*** и его милая жена, со свойственной им любезностью, предложили показать нам парк Царского Села; он был отчасти создан государем или, по крайней мере, увеличен им и украшен. По его приказанию парк содержался в таком порядке и чистоте, как я нигде еще не встречала. Тысяча рабочих, ежедневно наполнявших парк, постоянно подметали дорожки, как только кто-нибудь проезжал в карете, верхом, или даже проходил пешком; подчищали и подрезали газоны, которые были удивительно красивы. В нескольких шагах от дворца и в присутствии государя рабочие эти смеялись, пели; и довольство, которым они, по-видимому, пользовались, вливало в душу чувство радостного удивления при мысли о том, кто давал им счастье. Самыми замечательными сооружениями парка были — Виндзорская башня, построенная в меньших размерах, но по точному образцу лондонской башни, среди темного леса, театр и красивая ферма, одно из любимых развлечений императора Александра, которому интересно было следить там за полевыми работами. В этой ферме, украшенной трельяжем и хорошенькой французской голубятней, можно было увидеть на скотных дворах лучший скот всей Европы — тирольские коровы, швейцарские, венгерские, голландские, холмогорские и т. д., и стадо мериносов, которое паслось в парке. Внутренность фермы была выдержана в голландском стиле: стены из изразцов голубого фаянса, стеклянные шкафы с хозяйственными принадлежностями. Мне показали великолепно переплетенную счетную книгу, в которой государь ради развлечения сам записыват доходы от своих баранов; и он очень был доволен, что сукно его мундира было выработано из их шерсти.

Эти простые занятия, приближавшие государя к природе, доставляли отдых его уму, утомленному долгой напряженной работой. Недалеко от фермы находится жилище лам. за которыми ходит человек, вывезший их из Азии. Эти животные никогда не пользуются свободой; вид у них печальный и истомленный. Самая красивая часть парка — озеро, очень большое и настолько глубокое, что по нему плаваю! большие яхты и миниатюрный корабль. По берегам его виднеются прелестные руины, сооруженные по рисункам Робера; деревья очень красиво сгруппированы и артистически подобраны по теням. В конце парка возвышается триумфальная арка, украшенная оружием, со следующей, трогательной по своей красоте, надписью на русском и французском языках: „Моим дорогим товарищам по оружию“. Меня провели сводом, походившим на пещеру Понзилиппа: это была скала, высеченная в виде свода, — игра природы, так как почва здесь везде гладкая и плоская. Во время моего посещения для государя строили по древним образцам баню; или, вернее, ее разрушали благодаря тому, что не были соблюдены размеры постройки, которая предназначалась для вмещения громадного бассейна, высеченного из одного куска гранита и настолько обширного, чтобы в нем можно было плавать во всех направлениях. Я посетила затем дворец: большой позолоченный зал, где давала аудиенции императрица Екатерина; покои императора Александра, часть которых, поистине, великолепна. Стены зала отделаны ляпис-лазурью, порфиром, янтарем и т. д.; паркет украшен инкрустациями из перламутра и драгоценного дерева и т. д.

Сообщающаяся с покоями императрицы большая открытая галерея, с которой между колоннами открывается чудный вид на озеро, на развалины, на цветущее поле и т. д., - украшена бронзовыми бюстами, главным образом великих людей Древнего мира; при виде их вспоминаются главы Плутарха: они как бы вновь встают перед глазами на челе этих героев.

Император Александр вел в Царском Селе деревенский образ жизни; двора не было, и в отсутствие обер-гофмаршала император сам проверял отчеты в расходах по домашнему хозяйству. Он принимал в Царском Селе лишь министров в определенные дни недели. Александр вставал обыкновенно в пять часов, одевался, писал, затем отправлялся в парк; при этом он посещал свою ферму, новые постройки и давал аудиенции лицам, имевшим представить ему докладные записки. Лица эти преследовали его иногда по всему парку, который всегда был открыт и днем, и ночью. Император гулял в парке один, без всяких предосторожностей; часовые были только у замка и у Александровского дворца. Принужденный, вследствие состояния своего здоровья, вести строгий образ жизни, Александр обедал у себя один и ложился обыкновенно очень рано. Вечером, перед уходом, гвардейцы играли под его окнами, исполняя почти всегда печальные мотивы, которые я слышала из своих комнат.

Императрица Елизавета, со своей стороны, жила в полном уединении; при ней находилась только одна фрейлина, и она никого не принимала в Царском Селе. Она соблаговолила сделать для меня исключение; я имела счастье вести с государыней беседу, причем я осталась в восторге от ее изящества и ума.

Императрице Елизавете было тогда сорок пять лет от роду. Она была стройная, хорошо сложенная, среднего роста; нежный цвет ее гонкого лица пострадал от сурового климата; судя по сохранившимся остаткам красоты, можно было представить себе, как очаровательна была государыня в весеннюю пору своей жизни. Ее разговор и приемы, в которых отражалась какая-то трогательная томность, и в то же время полный чувства взгляд, грустная улыбка, захватывавший душу мягкий звук голоса, наконец — что-то ангельское во всей ее личности, — все как бы грустно говорило, что она не от мира сего, что все в этом ангельском существе принадлежит небу. Я никогда не позабуду ее благосклонного приема и приветливых слов, с которыми она ко мне обратилась по поводу известного ей достойного (как она выразилась) поведения моего в 1812 г. Она была настолько любезна, что коснулась и моих незначительных сочинений, заметив, что она с удовольствием прочла их; что она очень рада, что предметом их я избрала исторические события нации, в которой она принимает живой интерес. Я позволила себе ответить, что столь лестное мнение внушает мне гордость, от которой мне трудно воздержаться, так как я не только никогда не льстила себя надеждой получить ее милостивое одобрение, но не надеялась, чтобы эти скромные произведения были ей известны. Ее Величество спросила меня затем, пишу ли я новое сочинение и на какой сюжет. Я изложила ей план „Политического Карлика“, над которым я только что начала работать. Государыня одобрила задуманный мной план и сказала, что сочинение мое, посвященное описанию малоизвестной эпохи, представит двойной исторический интерес — для Франции и для Польши. Императрица затем перешла к романам Вальтера Скотта, восхищающего ее своим воображением, и отозвалась о них с той тонкостью ума и суждения, которая проявлялась во всем, что она говорила. Прекрасно образованная, государыня посвящала почти все свое время французской и русской литературе. Она расспрашивала меня о моих путешествиях по Франции и Германии; я описала живописные местности Германии, в особенности берега Рейна, где среди всех природных богатств встречается столько древних памятников, римских сооружений, готических башен, развалин, сохранившихся от феодальных времен… „Воспоминания от всех времен“, — прибавила императрица своим мягким, выразительным тоном. Эти немногие слова говорили более, чем весь мой рассказ, и я выразила это своим взглядом, который государыня, кажется, поняла. Невозможно было хотя однажды видеть императрицу Елизавету и не почувствовать к ней почтительного влечения; и я, со слезами на глазах, сказала это ее фрейлине, прибавив: „Она так заслуживала быть счастливой!“'