Очерки по теории сексуальности - Зигмунд Фрейд

сознание как содержание фобии, но успех был кратковременным. Победа осталась за силами вытеснения, которые в этом случае подчинили себе некоторые другие элементы личности. Впрочем, отмеченное обстоятельство нисколько не отменяет того факта, что сущность болезненного состояния Ганса целиком определялась природой элементов влечения, подлежащих ликвидации. Содержание его фобии сводилось преимущественно к тому, чтобы наложить обширные ограничения на свободу перемещения; по сути, это была мощная реакция против смутных двигательных побуждений, направленных в основном на мать. Лошадь для нашего пациента всегда обозначала удовольствие от движения («Я молодая лошадка», – приговаривал Ганс); но, поскольку удовольствие от движения подразумевает и стремление к коитусу, это удовольствие было ограничено неврозом, а лошадь оказалась воплощением всего ужасного. Представляется, что вытесненным влечениям при неврозе не остается ничего другого, кроме как предлагать сознанию поводы для испуга. Правда, при всей несомненности торжества в случае Ганса сил, противопоставленных сексуальности, компромиссная природа такой болезни все-таки не допускает, чтобы вытеснение не могло достичь иных результатов. Страх перед лошадьми не пускал Ганса на улицу и мог, кроме того, служить предлогом остаться дома с любимой матерью. В этом отношении победила привязанность к матери: любящий цепляется за объект своей страсти, но он, конечно, старается принять меры, чтобы не его не отвергали. В этих результатах проявляется подлинная природа невротического заболевания.

Недавно Альфред Адлер в содержательной работе[214] подробно изложил мнение, что страх происходит от подавления, как он выразился, «агрессивного влечения», и в обширном синтезе приписал этому влечению главную роль «в человеческой жизни и в неврозе». Анализ конкретной фобии приводит нас к убеждению, что беспокойство надлежит объяснять вытеснением агрессивных наклонностей в характере Ганса (враждебных к отцу и садистских по отношению к матери), а потому мы как будто обнаружили блестящее подтверждение взглядов Адлера. Но все-таки я не могу с этим согласиться, поскольку вижу здесь ведущее к заблуждениям обобщение. Я не готов признавать наличие отдельного агрессивного влечения в ряду равноправных с ним и хорошо знакомых инстинкта самосохранения и сексуального влечения[215]. Мне видится, что Адлер неправильно выделил как отдельное влечение общий и непременный характер всякого влечения вообще, то есть то «влекущее» и побуждающее, что мы могли бы описать как их способность провоцировать движение. В прочих влечениях не осталось бы ничего, кроме отношения к цели, если изъять у них средство к достижению этой цели в форме «агрессивного влечения». Несмотря на всю сомнительность и неясность нашего учения о влечениях, я все-таки склонен придерживаться привычных воззрений, которые признают за каждым влечением собственную возможность сделаться агрессивным; в обоих влечениях, вытесненных у Ганса, я усматриваю давно известные элементы сексуального либидо.

III

Прежде чем приступить к кратким рассуждениям о ценности фобии маленького Ганса для жизни и воспитания детей, необходимо вернуться к возражению, которое высказывалось долго и часто: мол, Ганс – невротик, отягченный дурной наследственностью «дегенерат», ненормальный ребенок, опыт которого нельзя распространять на других детей. Уже заранее досадно думать, как сторонники позиции «нормального человека» накинутся на беднягу Ганса, когда выяснится, что он и вправду страдает неким наследственным пороком. Я в свое время помогал его красавице-матери, которая в девичестве столкнулась с неврозом, и этот эпизод стал началом моих отношений с родителями мальчика. Скромность не позволяет мне говорить много, и я выдвину лишь два положения в защиту своего маленького пациента.

Прежде всего Ганс вовсе не тот ребенок, которого после строгого наблюдения можно было бы назвать дегенеративным и принужденным наследственностью к неврозу. Наоборот, это физически хорошо развитый, веселый, дружелюбный и сметливый мальчишка, способный радовать многих людей, а не только своего отца. Конечно, не подлежит сомнению его раннее половое развитие, но для правильного суждения у нас нет достаточного сравнительного материала. Так, например, из одного коллективного исследования, произведенного в Америке, следует, что подобный ранний выбор объекта и любовные ощущения у мальчиков этого возраста отнюдь не редкость; кроме того, изучая детство так называемых великих людей, мы нередко узнаем нечто схожее. Раннее сексуальное развитие, полагаю, можно считать редко отсутствующим коррелятом развития интеллектуального, поэтому оно встречается у одаренных детей чаще, чем принято ожидать.

Вдобавок позволю себе заявить (открыто сознаваясь в неравнодушии к маленькому Гансу), что он не единственный ребенок, который в детстве был одержим фобиями. Известно, что эти заболевания необыкновенно распространены, что ими страдают даже такие дети, воспитание которых по строгости не оставляет желать большего. Эти дети позднее в жизни становятся невротиками или остаются здоровыми. Их фобии заглушаются в детской, поскольку для лечения они недоступны и, наверное, решительно неудобны. На протяжении месяцев или лет эти фобии ослабевают и кажется, что ребенок выздоровел, однако никто не в состоянии объяснить, какие психические изменения обусловливает подобное излечение и какие изменения характера они несут. Зато когда приступаешь к психоаналитической терапии взрослого невротика, у которого болезнь, предположим, обнаружилась уже в зрелые годы, то практически всякий раз узнаешь, что его невроз связан с инфантильным беспокойством и выступает продолжением оного, что непрерывная и ничем не стесненная психическая деятельность, начиная с детских душевных конфликтов, продолжается и далее в жизни, независимо от того, отличался ли первый симптом постоянством или временно исчез под давлением обстоятельств. Потому я считаю, что болезнь Ганса ничуть не серьезнее случаев множества других детей, которые не носят клички «дегенерат»; поскольку же его воспитывали крайне бережно, без строгостей и с наивозможно малым принуждением, страх Ганса попросту проявился более открыто. Здесь не было таких мотивов, как нечистая совесть или боязнь наказания (каковые, безусловно, важны для других детей, желающих излечиться). На мой взгляд, мы уделяем чрезмерное внимание симптомам и мало интересуемся причинами их возникновения. В воспитании детей мы стремимся к тому, чтобы нас оставили в покое, не хотим преодолевать трудности, если коротко, желаем растить образцового ребенка – и почти не задумываемся о том, пригоден и полезен ли для него такой ход развития. Итак, я вполне могу предположить, что фобия Ганса была для него целительной, потому что: 1) она обратила внимание родителей мальчика на неизбежные трудности, которые ребенку при современном культурном воспитании обеспечивает преодоление врожденных элементов влечения; 2) она привлекла отца на помощь к сыну. Быть может, Ганс имеет то преимущество перед другими детьми, что он больше не хранит в себе «семена» вытесненных комплексов, которые столь важны для последующей жизни и которые неизбежно чреваты всевозможными пороками в развитии, не говоря уже о предрасположенности к возникновению неврозов. Таково мое мнение, но не знаю, разделят ли его остальные и получит ли оно подтверждение в опыте.

Теперь следует спросить, чем повредили Гансу извлеченные на свет комплексы,