Верхом на тигре. Европейский ум и буддийская свобода - Оле Нидал

Мы поселились на улице Счастья, в «Бернагшол-отеле» – одном из немногих тибетских отелей, где разрешалось жить иностранцам. Эти места были вечно переполнены, в то время как гостиницы для китайцев пустовали. Не зная здешних языков, туристы могли голосовать лишь ногами. То и дело звучали фразы вроде: «В Тибет – конечно, да, но в Китай я больше ни ногой». Почему-то красные китайцы просто не могли относиться к людям хорошо. Спектр их эмоций простирался от ярости до ревности, с отдельными всплесками злорадного ликования при виде чужого несчастья. Мы постоянно напоминали друг другу о наших близких учениках-китайцах из свободного мира, чтобы не опуститься до расизма.

Потала – дворец Далай-лам

Когда мы в первый раз обходили Джоканг, главный храм Лхасы, произошло нечто необыкновенное. Это событие стоило сорока минут бесценной кинопленки Педро. У центрального входа в здание, где стоит Джово – тибетская национальная святыня, вокруг меня собралась толпа. Она состояла из кхампов, сильных мужчин из племени длиннолицых воинов, единственных, кто по-настоящему сопротивлялся китайскому вторжению и вел себя по-мужски в оккупированном Тибете. Полные достоинства, с красными новогодними лентами, вплетенными в традиционные косы, они представляли собой внушительное зрелище.

Полностью поглощенный вневременной узнаваемостью этой сцены, ярким светом и людьми, медленно движущимися вокруг, я понял, что происходящее становится чем-то очень близким. Меня тщательно проверяли. Но интересовал их не паспорт и не кошелек. Вибрации были совершенно иные.

Внезапно мужчина с волевыми чертами лица склонился передо мной, чуть не стукнув меня головой в живот, и я, не раздумывая, благословил его. Тогда все взорвалось. Все еще полубольного, меня несколько часов сопровождали в обходе вокруг Джоканга тысячи людей, ожидавших благословения. Как и на Западе, чтобы передавать энергию, я прикасался к их головам небольшой коробочкой, которую сам Шестнадцатый Кармапа специально для этого наполнил реликвиями. С того дня и до конца нашего путешествия по Тибету история повторялась: тибетцы приходили за благословением, и у китайских солдат глаза чуть не выпадали из орбит. Будь на моем месте тибетский ринпоче, им тут же занялись бы следователи. Но что можно сделать с туристом?

Перед Джокангом

Все еще полубольного, меня несколько часов сопровождали в обходе вокруг Джоканга тысячи людей, ожидавших благословения.

Февральское полнолуние 1986 года, за две недели до новогодней ночи, вошло в тибетскую историю. Уже во второй половине дня город гудел от растревоженных энергий, а китайцы огородили его центральную часть автобусами и джипами. Было очевидно, что на вечернюю церемонию приглашены только особые гости. Мы сказали: «Не проблема», – и пригласили себя сами. Там готовилась первая за 26 лет церемония, называемая «Мёнлам ченмо», то есть «Большая молитва». Перепрыгнув через несколько джипов и проскочив мимо солдат, которые ничего не могли с нами поделать, мы бросились врассыпную на открытой площадке позади Джоканга. Затем мы слились с толпой из нескольких сот избранных, стоявших перед зданием.

«Джово»

Под слепящим фонарем молились около двухсот монахов из крупнейших монастырей Гелугпы, а миряне в это время выставляли на высоком помосте большие подносы с разноцветными традиционными украшениями из масла. То были дары для Будд. Это зрелище одновременно и трогало, и смущало. Хотя перед объективами китайцев люди не слишком открыто выражали свои чувства, все же определенной свободы им удалось добиться. В прошлые годы на подобных церемониях бывали десятки тысяч монахов, но теперь и такое количество выглядело как большая толпа. Там был и Панчен-лама – но, даже рассматривая его вблизи, мы не смогли составить о нем однозначного мнения. Он очень напоминал Кармапу, но я не почувствовал настоящего поля силы. Возможно, виной тому были тяжелые пытки, которые ему пришлось вынести. Как и позднее китайский кандидат на трон Семнадцатого Кармапы Ургьен Тринле, и следующий Панчен-лама, выбранный китайцами, он не получил официального признания. Китайцы подтвердили его титул, но от этого он стал значительно менее убедительным.

Тибетцев, с которыми нам удалось пообщаться, положение Панчен-ламы глубоко расстраивало. Впервые мы увидели его сразу после того, как он наставлял своих соотечественников регулярно мыться и не воровать, потому что в страну теперь будут приезжать туристы. Людей ужасало то, что он так тесно сотрудничал с оккупантами. Вдобавок они страдали, когда он открыто хвалил китайцев. И, хотя за все хорошее, что с ними произошло, тибетцы привыкли благодарить Далай-ламу, все-таки именно деятельность Панчен-ламы, находящегося в кругах власти (он был одним из тринадцати вице-президентов Китая), способствовала тому, что за последние несколько лет они обрели больше духовной свободы. У всех угнетенных народов трагические герои более популярны, чем тактики, усилиями которых жизнь людей становится, по крайней мере, терпимой. Одна мысль о том, что будущий претендент на титул Кармапы может оказаться в такой же роли предателя, вызывала содрогание – именно поэтому мы с Ханной в 1992 году ввязались в тибетскую политику.

Тибетцев, с которыми нам удалось пообщаться, положение Панчен-ламы глубоко расстраивало.

В январе 1989 года, за день до смерти, Панчен-лама, по-видимому, наконец высказал все, что было у него на душе. Из своей резиденции в Шигаце, в Южном Тибете, он основательно раскритиковал китайцев. Он заявил, что они уничтожили его страну и людей. Было бы любопытно посмотреть, какое мнение о нем станет общепринятым в последующие годы.

Как только его машина уехала, китайцы открыли вход через контрольно-пропускной пункт. Теперь началось столпотворение. Тысячи тибетцев вылезли из-под автобусов, многие в порванной или замасленной одежде. Подталкивая друг друга к стенам, они стремительно заполонили широкую площадь. Они хотели просто войти внутрь. Некоторые из них месяцами шли сюда пешком из отдаленных районов страны, чтобы только принять участие в этой «Великой молитве», проводившейся впервые с тех пор, как у них украли свободу. Слева и справа падали те, кого переставали держать своими телами идущие рядом, и многие гибли. Завыли сирены, но никто не смог пробраться к затоптанным людям, которые, как мы надеялись, были уже на пути в Чистые страны.

На знакомство с Лхасой хватило нескольких дней. Нам очень хотелось посетить Цурпху, главную резиденцию Кармапы. Этот монастырь находится всего в восьмидесяти километрах на северо-запад от столицы, но поездка туда превратилась в невиданный цирк. Когда наш невыносимый водитель в конце концов ухитрился завести грузовик – на несколько часов позже, чем договаривались, – его посетила гениальная идея подобрать мужчину с огромной вязанкой дров прямо перед китайским блокпостом. Европейцам не разрешалось отклоняться от организованных маршрутов, и солдаты потребовали, чтобы мы вылезли из грузовика. Мы фотографировали их и угрожали пожаловаться, пока они не сдались, отругав водителя и отдав ему все документы. На протяжении следующих сорока километров асфальтовой дороги, ведущей на север, нас дважды тормозили военные, а затем несколько километров нам пришлось пройти пешком, чтобы обогнуть очередной КПП. У одной особенно зазубренной горы мы свернули влево, чтобы проехать еще пару десятков километров по каменистой долине. В конце неровной дороги лежал Цурпху.

Руины Цурпху

Когда до монастыря оставалось еще приличное расстояние, шофер просто отказался ехать дальше. Его нерешительный стиль вождения с утра ничуть не улучшился, и теперь он считал, что подъем слишком обледенел. Мы были вынуждены взвалить на плечи свои рюкзаки, хотя дрова позже погрузили на яков. Мы двигались в ярком свете полной луны на высоте более 4000 метров. Если считать еще замену покрышек, он довез нас с рекордной скоростью – за двенадцать часов. Окрестности выглядели волшебными и нереальными. Спотыкаясь под тяжестью поклажи, мы шли по тропе, по которой ступали ноги важнейших учителей нашей линии преемственности с 1150 года. Пройдя последний отрезок пути, мы оказались посреди величественных развалин. Мне тут же вспомнился Гамбург, разрушенный бомбежками Второй мировой войны.

Мы двигались в ярком свете полной луны на высоте более 4000 метров.

Вход в восстановленное здание освещала единственная газовая лампа. Внутри мы увидели с десяток пожилых лам – у них было много вопросов. Щедро угостив нас цампой и чаем, они отвели меня наверх, в самую лучшую комнату – до сих пор там останавливался только Джамгён Конгтрул. Заметив, что я зову Ханну за собой, монахи вытаращили глаза, а затем, когда обнаружилось, что наши спальные мешки состегнуты вместе, на тибетцев стало жалко смотреть. Чтобы сберечь их умственный покой, мы разъединили и спальники, и матрацы, и ламы с облегчением удалились.