Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова - Альфред Барков

Приводимая здесь трактовка образа Бездомного-Понырева расходится с установившимся стереотипом, одним из примеров которого является статья А. Ливанова «О вечном доме нашей духовности». Позволю себе привести только одну выдержку из нее:

«Мы видим, как труден путь неподлинной – „под псевдонимом“ – интеллигентности в образе даровитого Ивана Бездомного к подлинной интеллигентности в образе Ивана Понырева. Последний не запасся скоропостижно дипломом или кандидатской степенью, не поспешил на курсы „повышения“ и „усовершенствования“. Он „мыслил и страдал“, он обрел убеждения, вернулся к корням народной жизни, а главное, он готов до конца отстаивать свои убеждения в творчестве. Это и есть подлинная интеллигентность. Это и есть пушкинская, пророческая, вечная стезя правды. Она же и стезя Мастера, а еще раньше – стезя Ешуа…»[402]

Но начать хотя бы с названия статьи А. Ливанова: «вечный дом» – это же не что иное, как могила, но автор строит свои выводы, исходя из надуманного и ничем не оправданного позитивного восприятия смысла этого понятия. По его же мнению, подлинная интеллигентность появилась у Бездомного «в образе Понырева». В чем же она проявляется? В профессорской должности? Но А. Ливанов сам же пишет о том, что «последний» (это он имеет в виду Понырева) «не запасся скоропостижно дипломом или кандидатской степенью, не поспешил на курсы „повышения“ и „усовершенствования“». А как же он тогда стал профессором? И где, на какой странице эпилога нашел А. Ливанов те «корни народной жизни», к которым якобы вернулся Понырев? Уж не о решетке ли сада Маргариты идет речь? Или это жидкость густого чайного цвета, от укола которой Понырев окончательно теряет способность воспринимать происходящие события в их реальности? О «пророческой, вечной стезе правды» Мастера сказано выше; о стезе Иешуа еще поговорим – там тоже есть что сказать… Что же касается стези Понырева, то разве не ее четко обозначает сам Булгаков словами: «Он знает, что в молодости стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился»? Иными словами, сам Булгаков говорит о том, что Бездомный в эпилоге настолько оболванен, что единственное в своей жизни просветление, когда он и узнал-то жизненную правду, стал считать болезнью. И как после этого он будет «отстаивать свои убеждения в творчестве»? Вот, оказывается, как мало нужно для того, чтобы отыскать патетику там, где ее нет и в помине[403].

Но давайте все же возвратимся к фактам, к тому, что в романе действительно есть.

Начнем с конца: удаляясь на «покой», Мастер называет Бездомного своим учеником и наказывает сделать то, на что у него самого не хватило воли: написать продолжение о Пилате. Логично предположить, что в процессе развития действия следовало бы ожидать прямых или косвенных указаний на то, в какой форме Бездомный выполнил свое обещание. Но информации по этому поводу ни в романе, ни даже в эпилоге, где образ Понырева становится главным, казалось бы, нет. Можно, конечно, предположить, что ответ на этот вопрос вынесен за пределы романа и может быть получен только путем определения прототипа Бездомного.

А если все-таки оттолкнуться от гипотезы, что ответ не вынесен за пределы романа? Ведь сам он, роман, своей идейной нагрузкой выполняет наказ Мастера-Горького! Тогда автоматически решается вопрос определения прототипа Бездомного-Понырева; это – сам создатель романа. Михаил Афанасьевич Булгаков.

Понимаю, что и этот вывод, идущий вразрез с установившимся толкованием как идейной направленности романа, так и его образов, является неожиданным и может вызвать протест со стороны тех, кто привык видеть в романе только желаемое. Однако, прежде чем отбросить эту гипотезу как совершенно абсурдную, давайте все же проверим ее на конкретных фактах. Тем более что в самом романе сказано, что он «принесет сюрпризы»… Булгаков вложил это предсказание в уста Воланда и адресовал Мастеру, но никаких сюрпризов дальше по сюжету как будто бы нет. Не адресовал ли Михаил Афанасьевич свои сюрпризы нам, своим будущим читателям?..

Итак, факты. Первый. Роман «Мастер и Маргарита» развивает тематику ранней публицистики Горького; более того, через «роман в романе» он в определенной степени идентифицирует себя с ней. Следовательно, обещание Бездомного-Понырева выполняет сам Булгаков. Получается, что в качестве прототипа этого образа (в одной из его граней) он имел в виду себя самого.

Такой вывод не будет столь уж неожиданным, если, кроме отмеченной параллели, рассматривать «Собачье сердце» как связующее звено между содержанием ранней публицистики Горького и романом «Мастер и Маргарита».

Поясню этот тезис. В разгар революции Горький в цикле статей «Несвоевременные мысли (Заметки о культуре и революции)», охватывающих широкий спектр этических и политических проблем, высказал опасение, что будущее страны в условиях революции находится в опасности из-за низкой культуры народа («Наша революция дала полный простор всем дурным и звериным инстинктам»; «Я особенно подозрительно, особенно недоверчиво отношусь к русскому человеку у власти, – недавний раб, он становится самым разнузданным деспотом, как только приобретает возможность быть владыкой близкого своего»[404]. То есть еще в 1917 году Горький предсказал феномен, который с легкой руки Булгакова стал именоваться «шариковщина». Ведь «Собачье сердце» как раз развивает тему «звериных инстинктов» и «рабов у власти», волю которым дала революция: добродушный пес Шарик, которому были привиты гормоны люмпена, превращается в типичного «комбедовца» с психологической доминантой «все отобрать и поделить». Вот вам, читатель, говорит Булгаков, обязательный атрибут – кожаная куртка, а вот – выползшие наружу глубоко до этого упрятанные звериные инстинкты: чем пахло по вечерам от этой куртки? Правильно, кошками. Люмпен надел кожаную куртку не для созидания, а для разрухи, так красочно показанной в повести; вся идейно-политическая демагогия Швондера, упав на благодатную люмпенскую почву, пробудила в Шарикове только глубоко до этого упрятанные звериные инстинкты.

Утверждение Б. В. Соколова о том, что Булгаков «искренне принял советскую власть», лишь повторяет аналогичные посылки И. Ф. Бэлзы, В. Я. Лакшина, В. В. Петелина и др. Но действительно ли искренне? Он ведь не подписывал специальный документ о лояльности власти, как это сделали, например, Луначарский, Маяковский, Мейерхольд? Хотя Булгаков, получив возвращенные в двадцатые годы из ГПУ дневники, сжег их, воландовское ведомство сыграло довольно злую шутку над теми, кто пытается приписать писателю лояльность к власти: через шестьдесят с лишним лет обнародовало извлеченные из своих недр копии этих самых дневников, не только полностью опровергнув надуманные сентенции булгаковедов, но и доказав при этом, что рукописи действительно не горят. Вот лишь некоторые выдержки:

6 августа 1924 года (по поводу срыва конференции с Великобританией): «Интересно бы знать, сколько времени „Союз социалистических республик“ просуществует в таком положении» (прошу обратить внимание на смысл авторских кавычек. – А. Б.); 16 августа (по поводу подписания договора с Великобританией): «Доиграются англичане (нельзя же давать большевикам деньги, когда эти большевики только и мечтают, что о разрушении Англии!)»; 4 января 1925 года: «Сегодня вышла „Богема“ в „Красной Ниве“ № 1. Это мой первый выход в специфически-советской топкой журнальной клоаке»…[405] Я уже не говорю о собственноручном признании Булгакова на допросе в ОГПУ…

Самое первое из известных печатных произведений Булгакова – его резко антикоммунистический очерк «Грядущие перспективы», напечатанный 13 (26) ноября 1919 года в белогвардейской газете «Грозный». Вот лишь некоторые выдержки из него: «…Наша несчастная Родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала „великая социальная революция“… Перед нами тяжкая задача – завоевать, отнять свою собственную землю. Расплата началась. Герои-добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю… Но придется много драться, много пролить крови, потому что, пока за зловещей фигурой Троцкого еще топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба. Нужно драться… Негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены»[406].

Полагаю, что отношение Булгакова и к «новой России», и к советской власти, которую он якобы «искренне принял», вопросов больше не вызовет. И власти предержащие это прекрасно понимали, о чем свидетельствует приведенная выше выдержка из доклада Луначарского на совещании в ЦК ВКП(б).

Позиция Булгакова не была, видимо, тайной и для коллег-литераторов. Например, 6 мая 1930 года М. Пришвин сделал такую запись в своем дневнике: «Был в Москве <…> Виделся с Лидиным (В. Г. Лидин – писатель. – А. Б.) – это мой термометр <…> В пессимизме он ужасном, но едва ли от семейного горя. Булгаков пришел – в таком же состоянии (выделено мною; напомню: с момента уничтожения первой редакции романа и после „обнадеживающего“ телефонного разговора со Сталиным прошло совсем немного времени. – А. Б.). Козин – тоже. (В. В. Козин – писатель. – А. Б.). Предсказывают, что писателям будет предложено своими книгами (написанными) доказать свою полезность советской власти. Очень уж глупо! Но как характерно для времени: о чем думает писатель!»[407]