Сад Эдема - Виталий Ларичев

Помимо надежды получить финансовую поддержку, в этом приглашении привлекала перспектива встретиться с ведущими экспертами мира по вопросам становления Homo, а также по проблемам плейстоценовой геологии и палеонтологии. Поскольку заседания симпозиума планировалось провести в начале 1937 г., Кёнигсвальд не стал тратить время на размышления. Захватив с собой самые ценные находки или их муляжи, Кёнигсвальд отправился в Соединенные Штаты. Что и говорить, это путешествие еще более разожгло его энтузиазм и жажду открытия, чему в немалой степени способствовали прослушанные на симпозиуме доклады, а также общение с американскими и европейскими коллегами. Особенно сильное впечатление произвело на него сообщение Роберта Брума, который поразил всех участников встречи рассказом об открытиях австралопитеков на юге Африки. Кёнигсвальд гордился тем, что ему удалось установить с Брумом дружеские отношения. Они договорились поддерживать постоянные контакты, информируя друг друга о результатах своих поисков. Кёнигсвальд вообще мог считать свой визит в Новый Свет очень успешным, ибо в результате общения с руководством Института Карнеги его включили в качестве ассистента-исследователя в центральный орган учреждения — «Исследовательскую ассоциацию». Именно это обстоятельство позволило Джону Мэрриаму выделить ему крупную сумму денег специально «для поисков ископаемого человека на Яве». Кёнигсвальд сразу же написал в Бандунг длинное письмо Атма, в котором подробно проинструктировал его относительно всего необходимого для немедленного возобновления работ в Сангиране. Чек на финансирование исследований он отправил почтой. Его собственный обратный путь на Яву затянулся: воспользовавшись благоприятной возможностью, Кёнигсвальд посетил Китай, ознакомился с результатами раскопок пещеры синантропа и совершил поездку в Чжоукоудянь. Кроме того, он не преминул, конечно, обойти аптекарские лавки Пекина, Нанкина и Гонконга, скупая в них «лучшие кости и зубы драконов». Лишь в начале июня он появился в Бандунге и поторопился зайти в свой оффис, в здание Геологической службы, чтобы узнать новости.

Поиски в Сангиране к тому времени уже давно начались. Неутомимый Атма по мере накопления находок регулярно пересылал корзины с образцами в палеонтологическую лабораторию. Когда Кёнигсвальд, изголодавшись по любимым занятиям, принялся за разборку первой из них, которую доставили из Сангирана еще до его отъезда в Америку, то при осмотре одного из экспонатов, плотно впаянного в окаменевшую породу, насыщенную мелкими галечками, чуть не вскрикнул от удивления. В руках у него находилась окаменевшая, необычайно странная по виду часть правой половины крупной, тяжелой и грубой челюсти с четырьмя зубами — одним предкоренным и тремя коренными! Когда волнение первых минут улеглось, и Кёнигсвальд, успокоившись, принялся внимательнее осматривать обломок кости, он понял, как непросто поставить диагноз, когда сталкиваешься с переходной формой приматов. В самом деле, величина ее и массивность, отсутствие подбородочного выступа, чудовищно огромные коренные зубы, которые вместе протянулись, как у челюсти крупного орангутанга, на расстояние более 4 сантиметров обычное для обезьян постепенное увеличение размеров зубов от первого коренного к третьему, а не наоборот, что характерно для человека, не одно, а целых три подбородочных отверстия, кажется, начисто исключали определение ее как части челюсти древнего гоминида. Но вместе с тем она не могла принадлежать и ни одному из известных антропоидов: судя по гнезду (альвеоле), клык ее, в отличие от обезьяньего, отличался подозрительно малыми размерами; узор жевательной поверхности коренных зубов, как и примечательное соотношение пропорций первого коренного, удивительно напоминали человеческие; зубы располагались не по прямой, как у антропоидов, а по характерной лишь для человека параболлической кривой, что соответствовало также укороченности и округленности дуги обломка челюсти в ее передней части. При всей необыкновенной архаичности челюсти определяющим для нее оставались именно эти эволюционно-прогрессивные черты, которые не позволяли считать ее принадлежавшей обезьяне.

Но если не ей, а гоминиду, то какому же? Пусть не заблуждаются те, кто думают, что с тех пор, как полвека назад французский этнолог Е. Т. Гами рискнул во всеуслышание высказать уверенность в том, что обезьянья челюсть, найденная в пещере Ля Ноллет, принадлежит черепу неандертальца, и оказался прав, стало сколько-нибудь проще решить сходную задачу в случае с загадочным фрагментом, извлеченным из корзины с находками из Сангирана. Кажется, напрашивался естественный вывод: питекантропу, кому же еще? Нет более древнего обезьяночеловека на юге Азии, кому могла бы принадлежать примитивная челюсть? Однако никто не знал, какая нижняя челюсть была у питекантропа. Как никогда раньше, Кёнигсвальду стали понятны и близки мучительные раздумья и колебания Дюбуа. В конечном счете он пришел к выводу, что в руках его находится часть черепа Pithecanthropus erectus («обезьяночеловека прямоходящего»), самая примитивная из когда-либо открытых на Земле нижних челюстей предка. Решение, бесспорно, смелое и ответственное, но вместе с тем основанное на строгом учете черт и особенностей строения, определяющих человекообразность челюсти, на точности установления времени, когда на берегах Кали Джеморо бродило то существо, которому она принадлежала.

Кёнигсвальд немедленно отправился в Сангиран, чтобы побывать на том месте, где Атма нашел фрагмент. Тот привел его к одному из обнажений, расположенных к востоку от компонга. Вопреки ожиданиям Ральфа, кость залегала на поверхности черной глины, и, значит, ее следовало датировать эпохой джетис, предшествующей времени существования на Яве тринильского питекантропа! Челюсть могла, таким образом, принадлежать современнику питекантропа из Мождокерто. Снова открывалась перспектива доказать, что обезьянолюди на юго-востоке Азии жили не только в среднем, но и в нижнем плейстоцене. Кёнигсвальд решил, однако, ради разумной осторожности, а также учитывая то обстоятельство, что челюсть покоилась включенной в каменистую матрицу, сходную по составу с песчанико-туфовыми слоями тринильской эпохи, которые в Сангиране залегали над черными глинами, сделать заключение, что кость, по всей видимости, вымыло ливнем из тринильского горизонта и вода снесла ее затем на поверхность черных глин. Приходилось лишь сожалеть, что корзину, в которой лежала челюсть, Кёнигсвальд открыл после возвращения с филадельфийского симпозиума, а не до поездки в Институт Карнеги. Можно представить, какой переполох вызвала бы находка из Сангирана в среде антропологов. Как бы то ни было, но доверие, оказанное ему Джоном Мэрриамом, начало оправдываться еще до того, как письмо Кёнигсвальда достигло Вашингтона.

Кёнигсвальд поспешил напечатать сообщение об открытии в Сангиране, в котором изложил результаты предварительного изучения челюсти. Кёнигсвальд недвусмысленно дал понять, что нет никаких видимых препятствий считать ее частью черепа Pithecanthropus erectus. Ожидая откликов на публикацию, он с особым волнением перелистывал издания Амстердамской Академии наук, где время от времени появлялись короткие заметки Дюбуа: вот кто по-настоящему оценит удачу в Сангиране, от души порадуется первому после длительного перерыва успеху в поисках останков питекантропа! Строптивец из Гаарлема действительно не заставил себя долго ждать и… не оставил камня на камне от мажорных мечтаний своего коллеги. Замечания Дюбуа поразили Кёнигсвальда духом недоброжелательства и на удивление предвзятой манерой суждений. Мэтр не желал и слышать, что обломок челюсти из Сангирана мог принадлежать его роковому детищу — питекантропу. Будто не замечая невиданных для Homo примитивных обезьяньих особенностей строения челюсти, что на первый взгляд, кажется, могло бы устроить его, поскольку тринилец представлялся ему теперь гигантским гиббоном, готовым вступить на тяжкую стезю очеловечивания, Дюбуа пришел к наименее возможному выводу. Он безапелляционно представил ее читателям как «определенно человеческую»! С его точки зрения, единственная по-настоящему архаичная челюсть, которая только и могла принадлежать питекантропу, давно найдена им в 1890 г. в местечке Кедунг-Брубус, «но разве можно сравнивать ее с сангиранской?». Господин Кёнигсвальд, снисходительно резюмировал он, описал челюсть нгандонгского человека, а не питекантропа.

Итак, очередное поползновение на уникальность открытого в Триниле повержено в прах. Сотрудникам Геологической службы Нидерландской Индии, ошеломленным таким неожиданным поворотом дела, оставалось лишь развести руками: не говоря уже об очевидной примитивности челюсти из Сангирана, Дюбуа не мог не знать, что в том месте Центральной Явы не удалось найти ни одной косточки животных, характерных для нгандонгской эпохи. Поэтому у него не было никаких оснований допускать появление в долине Кали Джеморо «человека с реки Соло». Однако, как выяснилось вскоре, переубедить Дюбуа дело абсолютно безнадежное. Сейчас же Кёнигсвальду и в голову не приходило, что основные неприятности, связанные с его неизменно дружелюбными и тактичными попытками установить взаимоотношения и полезные контакты с Дюбуа, ожидают его впереди и, как ни странно, окажутся вызванными открытиями новых останков питекантропа в Сангиране.