Нам здесь не место - Дженни Торрес Санчес

— Que es? Que pasa? Что такое? Что происходит? — спрашивают друг друга люди, а поезд скрежещет и едет все медленнее, почти останавливается.

— Давайте за ним, — говорит Пульга, не сводя глаз с пойеро и осторожно пробираясь вслед за его подопечными.

Сзади напирает народ, подталкивая нас к лестнице, так что мы чуть не падаем, спускаясь настолько быстро, насколько можем. Многие вообще не используют лестницу, а прыгают на землю прямо с крыши и катятся кубарем, потом вскакивают на ноги и бегут. Я слышу крик, оборачиваюсь и вижу упавшего мужчину, на которого бегущие то и дело наступают.

Дети начинают плакать.

Раздаются несколько выстрелов, потом чей-то отчаянный вопль и топот — это разбегаются во все стороны спрыгнувшие с вагонов люди.

Я оглядываю толпу, стараясь найти друзей, а когда вижу Пульгу, хватаю его за плечо. Мы направляемся за пойеро, в поля, в темноту, и пригибаемся, когда снова раздаются выстрелы. Пули пролетают мимо. Поймать одну из них очень страшно, и плечи непроизвольно напрягаются.

Воздух наполняется отчаянием, ревом моторов, хлопаньем дверей, командами и угрозами: «Рогfavor! Пожалуйста! Нет! Мама! Папа!»

Крики эхом отдаются в моем мозгу, пока мы все быстрее бежим за пойеро в заросли, освещенные бледной луной. Потом пойеро с подопечными залегают в высокую траву, и мы поступаем так же.

Крики, восклицания и мольбы не утихают, сердце барабаном бухает у меня в ушах, во всем теле — бум-бум-бум. Я пытаюсь перевести дух, но, кажется, вообще забыла, как дышать. Воздух застревает где-то в горле, не доходя до легких. Я снова и снова пытаюсь загнать в них кислород и подавить панику. Пульга и Чико тоже очень тяжело дышат, и я боюсь, как бы они не умерли: мне кажется, что даже земля подрагивает от биения их сердец.

Пульга глядит туда, откуда мы примчались, широко раскрытыми глазами, как будто ждет, что кто-то явится с той стороны. Чико свернулся калачиком, зажав руками уши и зажмурившись. Адреналин медленно покидает наши тела, и я вижу, как дрожащие руки Пульги, которыми он упирался в землю, подгибаются и он опускается лицом прямо в грязь.

Потом я слышу, как приближаются шорохи и крики, и почти уверена, что нас найдут. Каждая пора моего тела источает пот и запах страха, а шорохи все ближе и ближе.

— Мы вас найдем, — произносит нараспев дразнящий мужской голос. — Сейчас не время играть в прятки.

Тишину рассекает выстрел, и наши преследователи хохочут. Где-то вскрикивает ребенок — и они бегут на звук. Потом мы слышим мужской голос, который о чем-то молит, женский плач и детский крик. И я знаю, знаю, что это они. Перед глазами встают косички девочки, мягкая улыбка ее матери, когда та смотрела на меня, руки мужчины, обнимающего их обеих. Все это было на крыше вагона лишь несколько минут назад.

Что-то у меня внутри вздрагивает, смещается, и я чувствую, как часть моего сознания летит сквозь ночь, чтобы взглянуть на это поле сверху вниз. Я пытаюсь вернуть эту часть назад, я не хочу ничего видеть. Не хочу знать. Хочу повернуть назад.

Но не могу.

Я вижу стоящего на коленях отца семейства, к голове которого приставлен пистолет. Вижу мать, которую лапает один из преследователей. И девочку с крепко зажмуренными глазами и ртом, распахнутым в немом крике. Мать просит ее:

— Cierra los ojos, hija. Закрой глаза, дочка.

Отец бросается вперед и получает по голове пистолетом. Женщина не кричит, не плачет, просто смотрит в небо, на меня, как будто я ее ангел. Поймав ее взгляд, я слышу мысль, которая неотступно крутится у нее в голове:

«Помоги мне!»

Но я не знаю как.

«Помоги мне!»

Но я не в силах пошевелиться.

«Помоги мне!»

Я не могу даже отвести взгляд.

Я открываю рот, но мне не удается вымолвить ни слова. Только тишина и еще что-то вроде движения воздуха, ветерка, который колышет внизу травы.

Они шелестят, и я замечаю в них нечто бледное, едва различимое. Это призраки. Забытые духи, которые ищут дорогу из этих мест. Я чувствую, как устали они бродить по земле.

«Помоги мне!»

Я снова смотрю на женщину, наши взгляды встречаются, и что-то вдруг пронзает мое тело, разбивая его на миллион осколков, которые падают на землю.

А потом я вижу целую армию пауков, они стекаются со всего поля. Я наблюдаю, как они карабкаются на охотников за людьми, пробираются в штанины, лезут по спинам, по лицам, забираются в волосы. Сотни и сотни пауков. Мне слышно, как бандиты переговариваются между собой. «Ты тоже это чувствуешь?» — спрашивают они друг друга. А потом начинают шлепать по себе ладонями, потому что пауков не видно, их можно только почувствовать, ощутить, как они бегают по всему телу и вонзают свои жвалы в кожу.

Их все больше и больше. Они обходят девочку с родителями и устремляются к двум мужчинам. Те, спотыкаясь, бросаются прочь, бегут к железнодорожным путям и забираются в машину, которая срывается с места. А пауки все преследуют их и преследуют.

И тут я возвращаюсь в свое тело, к Пульге и Чико.

Мы не шевелимся, не издаем ни звука. Глаза мне жгут горячие слезы. Револьвер пойеро блестит в лунном свете, и я вижу на нем паука. Еще несколько штук мельтешат возле Чико и Пульги, но никто из людей не шевелится, не говорит ни слова: они не видят и не чувствуют этих тварей. А вот я чувствую, как один из них заползает мне вухо и шепчет: «Замри, Крошка».

Я таращусь в залитое светом луны небо, а в ухе что-то щелкает и ерзает. Потом раздается легкое «цок-цок-цок» — это паучьи лапки пробежали по щеке и носу в другое ухо — и вот уже там тоже появляется паутина. «Цок-цок-цок» — паутина скрывает глаз, потом другой, и я перестаю что-либо различать, кроме тонкой белой пелены.

На миг в мире делается тихо, в нем больше нет тьмы, и я ощущаю нечто вроде покоя.

Пульга

Тишина. Она омывает нас со всех сторон, и мы ей рады.

Сердце в груди сжимается, когда мы следом за пойе-ро возвращаемся к поезду, когда ищем открытый вагон и не находим. Тогда мы залезаем на крышу и смотрим в ночь, а Ля Бестия по-прежнему стоит на путях. Мы прислушиваемся к тому, о чем говорят вокруг.

Народу на поезде стало меньше.

— Это не