Сувенир - Пол Хьюсон

Маккей вздохнул и потер кожу возле уха. Почему, спросил он себя. В чем причина живучести столь варварского обычая? По-видимому, на первом месте стояло то же, что когда-то вызвало возникновение этого обряда: везение, плодородие, процветание, защита от бед и смерти. Желание умилостивить камни. Или же здесь крылось нечто большее? Может быть, все это делалось, чтобы умиротворить нечто, требовавшее — настоятельно требовавшее — постоянного внимания?

Например, у колодца святого Олана в Корке. «Овальный кусок кварцита». Так это выглядело. Он покоился на монолите, покрытом древнекельтскими письменами. Его требовалось «кормить». По поверью он обладал также «даром передвигаться». И в Альтагоре, в графстве Энтрим — камень, который требовалось подобным же образом «кормить» кровью и молоком. Если кормили кое-как, погибал скот. И дети тоже. Однажды кто-то попытался встроить его в столбик ворот, но камень таинственным образом вернулся в исходное положение.

И все же, спросил себя Маккей, какого рода существом может быть подобный объект? Одним из «наделенных интеллектом элементалей» Ричета?

Он нахмурился и поджал губы.

Разгуливающий во мраке древний ужас. Древние предания насчитывали тысячи и тысячи лет. Ранняя церковь называла их демонами.

Профессор вытащил из стопки потрепанный зеленый том и раскрыл на отмеченной библиотечной карточкой странице. Вот. Языческий философ Порфирий впервые упоминал их в четвертом веке: «Есть и существа иного рода, не имеющие имен, коим поклоняются приверженцы некоего темного культа». И далее — выразительное: «Не получая постоянного почитания, впадают они в досаду и гнев». Вера в них просуществовала не одно столетие. Однако вышеозначенные «существа» уже не были безымянными. Маккей переворачивал страницы. Франческо Мария Гуаццо писал о них в своем «Компендиум малификарум», «Трактате о ведьмах». Он назвал их люцифугами, бегущими от света. «Их не увидишь при свете дня, они — полная загадка, непостижимая для ума человеческого; злобные, смятенные, неугомонные, внутри же — сплошной мрак, потрясаемый ледяными страстями».

И все же возможно ли, чтобы эти предполагаемые демоны фанатичных охотников на ведьм, эти упомянутые выше «люцифуги» были теми самыми существами, которых под разными именами продолжали ублаготворять в обличье камней селяне? Без сомнения, различные церкви считали именно так. Даже преподобный Роберт Керк, самый свободный от предрассудков из клириков, допускавший существование не только злых, но и добрых духов, как будто бы неуловимо смещал равновесие в пользу зла. Прихожане Керка, автора самого полного и наиболее известного трактата семнадцатого века о волшебных преданиях, были убеждены, что народ слуаг наказал священника за то, что тот выдал их тайны. Когда его нашли бездыханным у Холма Фей близ Эйберфойла, пошел шепоток, что Народец-де похитил душу Керка и упрятал под Холм, где, по преданию, она остается и поныне. Маккей провел пальцем по едва различимым строчкам факсимильного издания книжицы шотландского священника: «Называют их слуаг-мит сиречь „добрые люди“, дабы предвосхитить урон от их попыток причинить зло, ибо ирландцы имеют обыкновение освящать все, от чего пострадать боятся». Профессор угрюмо улыбнулся, читая дальше: «Кои были древними еще задолго до того, как Благая Весть рассеяла язычество, в некоторых варварских местностях и по сей день входят в дома, когда все отправятся на покой».

И все же, спросил себя Маккей, если ради спора допустить, что старинные верования были правильными и все эти существа — люцифуги, элементали, богганы (называйте как угодно) — бежали от Патрика и христианства, где, в таком случае, они скрывались и как выдержали испытание временем?

Он мрачно уставился в сторону библиотечного табло. Ответ был очевиден. Он уже знал его — знал с самого начала. Да и кто не знал? Редкое поверье подкреплялось столькими свидетельствами. Кенн Круах. Клахан.

Им не нужно было скрываться.

Они выглядели, как камни.

Оцепенев, Маккей задумался над последней, самой чудовищной нитью возникающего узора: эти камни — существа в обличье камней, — «впав в досаду и гнев» или когда ими пренебрегали, попросту забирали то, что им было нужно. Свой корм: скот. Животных. Детей. Кровь. Головы.

Профессор вновь увидел обезглавленное тело Холлэндера.

Но его здравый смысл опять заартачился, запротестовал в последний раз — навязываемое заключение пугало и отталкивало его. Конечно же, это были «преданья старины глубокой»; создававшиеся веками легенды, нить которых сплелась в цельное полотно и украсилась вышивкой, питая страх суевериями, которые, в свою очередь, сами питались страхом. Камни, способные передвигаться. Как мог человек в здравом уме даже задумываться над тем, не принять ли подобные предположения всерьез?

Почти безотчетно Маккей пододвинул к себе тоненькую книжицу о нераскрытых тайнах и еще раз внимательно всмотрелся в помещенную на ее страницах фотографию. Калифорния. Недавнее прошлое. Долина Смерти, Рэйс-Трэк Плайя. На морщинистом дне пересохшего озера лежал небольшой одинокий камень. От него вдаль уходил длинный прямой след, а может быть, борозда. Больше ничего. Никаких следов ног. Только этот след.

Взгляд профессора скользнул к снимку, помещенному на соседней странице. Место: Фернаг, графство Керри. Время: снова наши дни. На скале лежали яйцевидные камни. В тексте говорилось, что их «никак не удается переместить». Всякому, кто их потревожит, камни приносили «беду». Выше находился снимок вырезки из английской газеты «Дэйли Мэйл», датированной вторником, 24 февраля 1976 года:

ОЗАДАЧЕН КАТЯЩИМСЯ КАМНЕМ

Мистер Т. (полное имя и адрес находятся в редакции) пишет из Сандерлэнда, Тайн и Уир:

"Я более сорока лет читаю вашу колонку и впервые прошу об одолжении. В саду у моей золовки есть гладкий светло-коричневый овальный камень, по грубым прикидкам — 5 х 4,5 х 3 см. У этого камня есть следующая странность: каждую ночь он перемещается примерно на десять сантиметров.

Я был так озадачен, что однажды вечером положил камень на бетонную плиту приблизительно в пяти футах от сада. На следующее утро он снова оказался в саду. Не могли бы вы это объяснить?"

Маккей отнес книги обратно к главной стойке и молча отдал служащему.

В битком набитой закусочной он съел сэндвич с солониной и выпил чашку обжигающего кофе. Однако ощущение холода и пустоты не проходило. Холод был в нем самом, понял профессор, пустота гнездилась в его душе. Преследовавшее его весь день тягостное, гнетущее чувство усилилось. Он с тяжелым сердцем оглядел лица окружавших его людей: все были погружены в себя, в мир собственных мыслей. Маккей попытался отринуть сомнения, в клочья раздиравшие то представление об устройстве мира, какое он составил еще будучи студентом. Тщетно.