Смотрите, как мы танцуем - Лейла Слимани

Из кузова грузовика вылез какой-то человек, его окружили трое солдат в полевых касках, частично закрывавших лицо. Предатель посмотрел прямо в камеру, казалось, он молится или о чем-то просит. Его форменная рубашка была расстегнута, из-под нее выглядывала нательная майка. Амин попытался понять, что говорит осужденный, но картинка была нечеткой, и он ничего не смог прочитать по губам. Позже присутствовавший на месте казни журналист рассказал, что мужчина прокричал: «Я в этом не участвовал. Я ничего не сделал!» Ведущий репортажа перечислил имена приговоренных таким спокойным, умиротворяющим голосом, словно читал список игроков футбольной команды. Этот голос за кадром звучал точно так же, как во время дворцовых церемоний, инаугураций, праздников. Потом голос смолк, словно заглушенный грохотом сапог и воем ветра, поднимавшего клубы желтой пыли. Когда осужденных вели к столбам, установленным на пустынном стрельбище в нескольких километрах от Рабата, эти мятежники, негодяи, преступники кричали: «Да здравствует король! Да здравствует Хасан Второй!» Один из операторов снимал на бегу и чуть не упал, споткнувшись о камень. По мере приближения к месту казни приговоренные бледнели, некоторые оборачивались, смотрели назад выпученными от ужаса глазами. Один фотограф подошел к ним вплотную, чтобы поймать в объектив этот страх. Назавтра он продал «Пари Матч» эксклюзивные снимки, сделанные позади бронетранспортера.

Сколько людей видели это? Сколько людей запомнят это на всю жизнь? Наверное, их были тысячи – тех, кто видел на экране, как солдаты волокут по земле уже мертвого мужчину с неузнаваемыми чертами лица и привязывают его к столбу. В сценарии не предусматривалось, что кто-то умрет от пыток, поэтому смерть его не спасла. Он должен был умереть дважды, причем один раз как полагается, принародно. Амин повторял: «Это невозможно», а Матильда все всхлипывала и наконец вытащила из рукава носовой платок. Как эти люди, с которыми они водили знакомство, пили, ели, танцевали, которыми восхищались, – как они могли оказаться среди декораций фильма о Диком Западе, под порывами ветра, и ждать, когда их пронзят пули, выпущенные из десятков нацеленных на них ружей? Матильда расплакалась еще сильнее. На сей раз она жалела их жен, которые, может быть, тоже на это смотрели, потом зарыдала в голос, подумав о детях, чьих отцов показывали по телевизору.

Амин был счастлив, когда купил телевизор. Попросил Матильду накрыть ужин перед экраном. Теперь, когда дети разъехались, он не видел смысла в нелепых церемонных трапезах тет-а-тет. Солдаты окружили приговоренных к смерти и повели их к скале. Амин затряс головой, твердя: «Этого не может быть». Сейчас должен появиться Джон Уэйн или индейцы верхом на лошадях, с перьями в волосах и луками в руках. Тогда все сразу поймут, что это просто кино и все тут понарошку, что все это происходит в другом мире, а в действительности этого никогда не было. Нет, это был не Гранд-Каньон, и Джон Уэйн тоже не пришел. Послышалась команда: «Целься! Огонь!» – и десять взводов дали дружный залп. И высшие офицеры сухопутных и воздушных войск и морского флота устремились к неподвижным телам. Откашлявшись и оглянувшись, чтобы удостовериться, что на них смотрят, они стали плевать на трупы.

Матильда рыдала:

– Зачем нам это показывают? Это ведь наши знакомые.

Амин так крепко сжал кулаки, что косточки побелели. Он строго взглянул на жену:

– Ты-то что в этом понимаешь, а? Ты представления не имеешь, что такое власть.

Как всегда по воскресеньям, Матильда взяла сумку, повязала шейный платок и попросила у Амина ключи от машины. Муж протяжно вздохнул, а она сделала вид, что этого не заметила. Она поехала в интернат, где уже два года жила Сабах. На заднее сиденье Матильда положила коробку с выпечкой и стопку женских журналов. Старых журналов, читаных-перечитаных, с фотографиями кинозвезд и членов европейских королевских семей. Графов и герцогинь. Принцесс и королей. Сабах вырезала и вешала над кроватью снимки Софи Лорен, Грейс Келли и Фарах Пехлеви, жены шаха, в бриллиантовой тиаре на голове. Иногда Матильда дарила ей что-нибудь из одежды. Ничего нового и ничего дорогого. Амин запретил. Ему вообще не нравилось, что она так часто навещает Сабах, что она привязалась к этой девчонке с желтоватым цветом лица, один вид которой приводил его в бешенство.

Матильда поставила машину у дверей интерната. Сабах ждала ее на лестнице. Они прошлись по улицам европейской части города. Сели на террасе кафе, и Сабах заказала себе апельсиновый сок. Прежде чем разрешить ей пить, Матильда протерла край стакана носовым платком: официант показался ей недостаточно чистоплотным. Она рассказала Сабах о свадьбе Аиши, назначенной на следующее лето, о ее будущем муже, занимающем высокий пост в столице. Напротив кафе молодой человек верхом на осле продавал апельсины. Он кричал: «Кому апельсины? Сладкие сочные апельсины!» Матильда наклонилась к Сабах и шепотом пропела ей эльзасскую песенку.

– Что-что? Я что-то не разберу, – сказала девочка.

– «Хвост лошадке подними, в дырочку подуй, и оттуда яблоко в руку упадет», – повторила Матильда и расхохоталась. – Я научила этой песенке твою мать, когда она была маленькой. Однажды она спела ее твоему дяде, и тот пришел в дикую ярость. Он спросил, кто ее научил таким непристойностям. Она так и не призналась, что это была я.

Матильда задала девочке несколько вопросов. Тех же, что обычно, и Сабах в ответ, как обычно, соврала. Да, она счастлива, подружки у нее замечательные, и учителя к ней внимательны. Да, она делает уроки, ей нравится учиться, она слушается и безропотно делает то, что ей велят, испытывая благодарность, которую и должны испытывать брошенные дети. У Сабах были красивые глаза, но брови такие густые и кустистые, что взгляд казался мрачным. Она не причесывалась, и волосы у нее часто были сальными. Было в ее облике нечто такое – какая-то заторможенность, болезненность, – отчего окружающим становилось не по себе. Она как будто страдала одним из тех странных недугов, от которых тело деформируется, и человек становится похож на ребенка и в то же время на старика. Сабах научилась врать и ничего не требовать. Она скрывала все с такой ловкостью, о какой взрослые даже не догадывались.

Мать навещала ее раз в месяц. Приезжала на своей красивой машине, в роскошных нарядах, и Сабах прятала свою злость. За все благодарила. Никогда не плакала. Ничем не выдавала свой гнев или печаль. Ей исполнилось пятнадцать лет, она уже не была глупым наивным ребенком. Она отдавала себе отчет в том, что Мурад