С кем бы побегать - Давид Гроссман

Парни и девушки сидели притихшие, почти пришибленные. Когда Тамар замолчала, одна из девушек прошептала:

— Это самое лучшее, что я слышала в жизни…

Шели встала и обняла Тамар, и та на миг прижалась к ней. Уже почти месяц никто до нее так не дотрагивался — с того самого дня, как Лея обняла ее в глухом переулке.

Шели вытерла глаза:

— Bay, позор какой! Прям разрыдалась!

А прыщавая девушка в красной шляпке, угрюмая виолончелистка, уверенно сказала:

— Вы должны выступать вместе. Хоть на улице, Пейсах.

Тамар и Шай не смотрели друг на друга.

— Может, энто и неплохая идея, — ответил Пейсах. — Как тебе, Адина?

Он повернулся к жене. Старожилы знали, что она всегда лишь неопределенно пожимает плечами, испуганно улыбается, а вопрос означает, что на самом деле Пейсах уже все решил.

И действительно, он вынул из кармана красный блокнот. Полистал. Пожалуйста, пожалуйста, молча умоляла Тамар. Пусть он согласится, пусть он согласится, пусть он согласится!

— В следующий четверг, — Пейсах черкнул в блокноте, — тут они как раз оба в Иерусалиме… Попробуем разок, почему бы и нет. Устроим вам дуэтец на Сионской площади?

Руки Тамар сами собой вытянулись по швам. Она пыталась проникнуть в мысли Пейсаха, прячущиеся за его широкой улыбкой добродушного мишутки. Вдруг он готовит ловушку, надеясь, что там, во время совместного выступления, она выдаст себя? Шай не реагировал, будто не слышал. Тамар заметила, что игра высосала из него последние капли жизни.

— Но я хочу, чтобы вы там душу выложили, — повысил голос Пейсах. — Так же, как сейчас, идет?

Снова раздались хлопки. Шай поднялся, пошатнулся. С трудом удержал гитару. Тамар не шевелилась. На нее смотрели, наверное ожидая, что она уйдет вместе с ним, это ведь просто само собой напрашивалось. Она стояла, напряженно выпрямившись. Шай вышел, и Мико поспешил за ним своими бесшумными тигриными шагами. Кто-то включил радио, комната наполнилась звуками джингла. Парень в красной пиратской бандане погасил свет. Пейсах встал, протянул руку жене:

— Идем, голубчик, молодежное время.

Он отдал какие-то распоряжения двум парням постарше, пошептался с Шишако и ушел.

Несколько пар уже танцевало. Угрюмая виолончелистка в красной шляпке вдруг вышла в центр комнаты и, обхватив себя за плечи, закружилась. Глядя на нее, Тамар подумала, что хотела бы с ней познакомиться, наверное, эта девушка — умная и тонкая и для улицы подходит еще меньше, чем она сама. Шели танцевала с одним из своих постоянных ухажеров, долговязым маэстро пилы с чуть обезьяньей физиономией. Она протянула Тамар загорелую руку, приглашая ее присоединиться. Тамар посмотрела на них и увидела свою троицу. Странно, что она почти неделю не думала о них. Потом отрицательно мотнула головой, выдавив фальшивую улыбку.

Они никогда не танцевали втроем, потому что Идан презирает танцы и, вероятно, даже не умеет танцевать. Да и вообще они никогда по-настоящему не дотрагивались друг до друга. Ни единого объятия, даже на радостях. Было какое-то молчаливое соглашение, чтобы ни одна из них не оказалась обделенной вниманием Идана. Но кто знает, может, они уже две недели спят вместе в «номерах, из которых открывается величественный вид». Ну вот, снова это пробудилось в ней и снова гложет. Тамар налила себе «спрайта» и выдула полный стакан, стараясь загасить внезапно вспыхнувший пожар. Не помогло.

Она вспомнила последние недели, проведенные с ними. Ведь когда она стала понимать, что останется в Израиле из-за Шая, они уже с головой ушли в подготовку к поездке. Тогда-то она и начала медленно двигаться в направлении нового и чуждого для нее мира, крутиться в местах, где был хоть какой-то шанс увидеть его, заговаривать с незнакомыми мужчинами в парках, с игроками в нарды, в бильярд, с вышибалами клубов, а Идана и Ади с нею не было. Так странно. Она продолжала ходить на репетиции, ежедневно после обеда, пять раз в неделю, и весь хор уже трясся в лихорадке перед поездкой, и угрозы Шароны, их дирижера, делались все более нервозными, и все повторяли итальянские фразы из разговорника, который им выдали, ведь знание партий Керубино и Барбарины вряд ли помогло бы в кафе и на рынках.

И она тоже трудилась над своим любимым соло, и получила паспорт, и читала путеводители, и прилежно повторяла: «Рове си компрано и билети?» — но, в сущности, уже была очень далека от них. Шарона первая обратила внимание на то, что Тамар витает где-то в других сферах:

— Где твоя голова? И где, черт возьми, твоя диафрагма? Ты опять забываешь нижнюю поддержку? Как ты полагаешь, тебя услышат с шестого яруса?

А после репетиций, когда они шли пешком по Бен-Иегуде, она пыталась рассказать им, где побывала прошлой ночью, с кем беседовала, трудно даже вообразить, что за люди существуют в каких-нибудь ста метрах отсюда, что за отбросы, говорила она, пользуясь лексиконом их троицы, то есть Идана, но уже начав осознавать, что эти легкие издевательские выпады теперь направлены и в нее, словно и она уже чем-то таким заражена и от нее уже попахивает, потягивает неприятным душком. И вот настал день, после того как она побывала у русской компании в Лифте и познакомилась с пареньком, которого звали Сергей, с детским лицом и хрупким телом. Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь близким, чтобы вместе ужаснуться тому, что она увидела, а Идан в самый разгар ее рассказа заметил, что ему не под силу одновременно изучать два языка: итальянский и торчальский. Ади усмехнулась и сказала, что это очень даже верно.

— В последнее время ты употребляешь много новых слов, иногда тебя трудно понять.

И тряхнула золотистыми волосами. Вот в ту минуту Тамар и осознала, что она уже не с ними, что она требует от них нечто такое, что они не могут, да и не хотят ей дать. Больше она не рассказывала, просто шла рядом, притихшая и словно побитая, а Идан и Ади возобновили разговор, который спокойно потек уже без нее, — неприятный порыв ветра пронесся над их головами и затих. Она продолжала шагать рядом, продолжала улыбаться их шуткам, а острые ледяные ножницы точно вырезали ее фигуру, изъяв ее из общей картинки.

Столовая опустела, зато двор заполнился танцующими. Музыка струилась по телам, в ночном воздухе плыли облачка дыма. Парень с длинной косой, заплетенной с цветными лентами, заиграл на гитаре и запел, и все присоединились к нему. Парень пел:

Звезда Давида раскололась…

А они, с тихим подвыванием:

Идеи Герцля померли давно…

А он:

И сгнили в яме под колючей саброй…

А они отозвались, покачиваясь с поднятыми руками:

Но все по плану точненько идет.

Тамар стояла у окна в пустой столовой и смотрела во двор. Они казались ей ломкими стебельками, когда раскачивались вот так по-детски.

Душа моя лишь отдохнуть мечтала,И не хотелось ей играть в войну,Но армия у нас — обязанность народа,Я так ужасно армию люблю!

Тут кто-то жутким голосом завопил: «Я так уж-ж-жасно армию люблю!!!»

Держать ружье, как свойственно мужчине,И, как мужчина, головы сносить,Шагать к могиле по-мужски, бесстрашно,И все по плану точненько идет…

И вдруг со всех сторон двора грянул отчаянный рев:

А пошел он на хрен, этот план!

Еще, и еще, и еще раз, и так десятки раз, долго-долго, может быть, полчаса — одно и то же, как молитва, отчаянная молитва навыворот. Под конец уже и Тамар мычала песенку, стояла и мычала вместе со всеми, как все: «А пошел он на хрен, этот план». И картина перевернулась, встав с ног на голову, и вдруг Тамар отчетливо поняла, что это именно они правы, они честны перед собой, это они решились восстать, возмутиться, заорать во все горло.

Ведь кто она такая по сравнению с ними? Хорошая домашняя девочка, голова два уха. А они, с каким отчаянием отказываются они быть частью этой циничной, лицемерной игры, построенной на наживе и грубой силе… На миг она позавидовала их свободе, их бесстрашной готовности все вокруг раздолбать, ухнуть в бездонную тоску, отказаться от дома, родителей, семьи, которая все равно — не более чем иллюзия, еще одна разновидность приятного наркотика, утоляющего боль и снимающего стресс…

Тамар повернулась, чтобы уйти к себе в комнату, и наткнулась на группу парней и девушек, преградивших ей путь. Смеясь, они пританцовывали перед ней, кланялись в пояс, а один, кучерявый коротышка из трио акробатов, взмолился:

— Мать моя женщина, да ведь я тебя до сих пор вообще не видел, не знал, что ты существуешь! — У него было мрачноватое лицо и слегка свистящий голос. — Но после того, как ты запела, — да я тут же затащился! Останься, побазарим, а? Ну раскрой нам тайну: кто ты такая? Ну ты чего, а?