Ключ от Снега - Сергей Челяев

Выглядел пленник ужасно. Все его лицо было в мелких ожогах, которые Клотильда любила наносить попавшим в ее власть длинной раскаленной спицей. Ресницы и веки друида были обожжены, их кончики были белесыми, как остывшая зола. Один глаз Снегиря почти полностью заплыл, видимо, после очередного эксперимента ведьмы; все тело друида было в запекшейся бурой крови и следах ожогов. Клотильда любила подольше оставлять истязаемых в сознании; держать пленника на грани ощущаемой боли и избавительной потери чувств и час, и два, и больше было высшим мастерством ведьмы. В это время пленник мог рассказать все, о чем он знал и не знал, поведать любую правду и возвести на себя любую напраслину, предать отца и мать и навеки отказаться от жены и детей. В такие минуты Клотильда особенно любила запереть пленнику рот, чтобы лишить его крика – единственного спасения от бесконечной боли, дать почувствовать безысходность, сломать, лишить человека и своего «Я», и всех прочих человеческих чувств. Птицелов нечасто обращался к услугам Клотильды, только когда было нужно подготовить пленника, а значит – подвести его к самой грани, за которой были только смерть или, в лучшем случае, сумасшествие. Птицелову был нужен проводник, мягкий, как тесто, пластичный и податливый, как воск, покорный как старый, преданный пес, готовый в любую минуту на все и жаждущий лишь одного – умереть за своего господина. Птицелов верил в мрачные, людоедские таланты Клотильды, но сейчас был раздражен: он уже смог сменить пленнику три цвета его судьбы, перебирая краски и дойдя до светло-малинового. Отсюда уже было всего несколько шагов до светло-серого или даже желтого – цветов, способных вобрать в себя любой другой оттенок и трансформироваться в новое качество. Светло-серый или желтый, а, может быть, бледно-зеленый или бирюзовый должны были стать охранными цветами для зорзов, чтобы выйти из этого скучного и давно уже объясненного во всех отношениях мира в другой – непознанный, таящий в себе неисчислимые возможности изменить уже привычную Птицелову землю. А потом – превратить ее во что-то новое, в таинственную и манящую к себе игрушку, с которой можно какое-то время забавляться, пока не потянет на другое, за чем, конечно же, дело тоже не станет.

В мире Посмертия проводник, скорее всего, должен был непременно разрушиться, отдав свою сущность в жертву, как трескается, лопается и, в конечном итоге, рассыпается по весне старая зеленая куколка, которая еще зимой была прочной, без единой трещинки. Из куколки всегда выходит бабочка, но это здесь, на земле; там же, в серых краях, из куколки выйдет змея с острыми зубами и смертельным ядом, страшным даже для тех, кто уже никогда не умрет больше. А змея всегда находит дорогу в свое логово, ей ведь достаточно узкой щели. Потом тайную лазейку расширят слуги, которых у змей всегда водится в достатке. Значит, нужно действовать сейчас.

Бледные, некогда пухлые щеки друида слегка порозовели, он задышал глубже, судорожно сглотнул, после чего открыл глаз. Птицелов поднес к лицу пленника зажженную свечу, и зрачок шевельнулся, уходя от света; веко дернулось, и глаз пленника открылся еще шире. Друид пришел в себя. Сигурд вздохнул: предстоял трудный разговор, а он не знал, с чего начать.

– Ответь мне, лесной служитель, – мягко, почти успокоительно сказал Птицелов. – Почему ты упорствуешь? Я знаю, что ты не можешь противиться нашему искусству, и все-таки что-то происходит не так. Я, право, даже голову сломал, думая, как тебе это удается. Но самое главное – чего ради, служитель? Мы ведь вовсе не собираемся тебя убивать. Более того, нам просто нужна твоя помощь, после чего ты даже получишь награду.

Пленник не ответил. Видимо, он раздумывал, что сейчас для него лучше: молчать по-прежнему или все-таки ответить, чтобы попытаться выведать у своих мучителей что-нибудь полезное для себя. Птицелов видел это по глазам, вернее, по единственному глазу пленника; на другой он приказал старухе наложить примочку из крепкого чая. Не хватало еще, если у него будет одноглазый проводник, думал он еще час назад, строго отчитывая увлекшуюся ведьму и приказав ей к утру восстановить друиду полноценное зрение.

Наконец пленник, похоже, на что-то решился. Он с трудом открыл распухшие губы, сейчас больше напоминавшие два куска сырого красного мяса, и после долгого молчания тихо прошептал шелестящим голосом.

– Зачем я нужен тебе, зорз? У меня нет ничего, что тебе пригодится. Разве что жизнь… Но на что она тебе, нелюдь?

Сигурд мысленно усмехнулся: сам того не ведая, пленный друид попал в точку. Ему нужна была именно жизнь Снегиря, вернее, она должна была стать платой.

– Мне вовсе не нужна твоя жалкая жизнь, друид, – пожал плечами Птицелов. – Я говорю тебе «жалкая» не для того, чтобы тебя унизить. Просто твоя жизнь с каждым часом все быстрее теряет цену.

Пленник ничего не ответил, но теперь слушал Птицелова внимательно, не делая попыток закрыть глаз. Сигурд удовлетворенно вздохнул.

– Хочу тебе еще раз сказать, а надо заметить, что я очень не люблю повторять дважды. Мне нет никакого дела до вас, друидов; у меня на этой земле совсем другая миссия, которая вас никаким боком не касается. Это я уже пытался объяснить вашему Травнику, но он, похоже, уперся, и, скажу тебе, почем зря. Я ведь при желании могу вас всех попросту раздавить. Вот как человек идет по траве и, походя, давит уйму всяких мелких букашек. А ведь я к букашкам ничего не имею!

– Камерон тоже упирался? – прошептал пленник, и Сигурд с неудовольствием отметил, что друид не чужд хоть и горькой, но иронии. Это было неверное направление разговора, а Сигурд сейчас вовсе не желал углубляться в высокие материи.

– Он хотел мне помешать, – ответил Птицелов. – И был наказан. У тебя же есть возможность искупить его заблуждения. Отпусти свою душу и вступи на ту дорожку, по которой ты пройдешь совсем немного, после чего я отпущу тебя. Потому что мне, в сущности, тоже нет до тебя никакого дела.

– Так отпусти сейчас, – прошептал пленник. – Я всего-то и сделаю, что сверну шею твоей ведьме, на большее у меня, наверное, уже просто не хватит сил.

– Не могу, – грустно развел руками зорз. – Мне нужен проводник, я ведь тебе уже говорил в самом начале наших бесед. А ты ведь теперь знаешь – я не люблю талдычить одно и то же.

– Видимо, я тебе просто не подхожу, – попытался усмехнуться пленник, и в этот миг из краешка его рта выкатилась струйка крови.

– Подойдешь, – пообещал Птицелов. – Просто это обойдется тебе очень дорого. А ведь к боли, говорят, привыкнуть нельзя, верно?

Снегирь ничего не ответил.

– Пойми, лесной служитель, – сокрушенно вздохнул Птицелов, – я ведь все равно добьюсь своей цели. И я знаю наверняка, что ты нам подходишь, нужно только еще чуть-чуть поработать. Из основного цвета ты станешь нейтральным, который способен вобрать в себя другие оттенки и стать совсем, совсем другим. Но хочу тебя предупредить: пока ты бездумно упорствуешь, твоя жизнь стирается безвозвратно, и ее, увы, потом я уже не сумею восстановить.