Последний очевидец - Василий Шульгин

Заутра может разыграться война, и миллионы, если не миллиарды, умрут. Какой тут покой! Покой вкушает мой покойный друг, Ефим Арсеньевич. Он бродит где-нибудь в Елисейских полях, глядя в безмятежное зеркало тихих озер, отражающих строгость кипарисов, грезит:

«Да, дорогой Василий Витальевич. Пока вы не устроили «мира во всем мире», не суждено вам дописывать приключения Воронецкого. Ведь именно об этом, то есть о всеобщем мире, мечтал Воронецкий еще в шестнадцатом веке. Мечта ему не удалась, и он сейчас ходит вместе со мной в Елисейских полях. Так будет и с вами. Пишите же ваши воспоминания о Государственной Думе согласно договору и помирайте. Жду вас здесь!»

Вернемся еще раз к Дверницкому. Он некоторое время благоденствовал, то есть «приказывал» на Волыни. Я почти забыл о нем. Другие, более сильные и горестные, впечатления вытеснили то, что раньше волновало.

В 1911 году был убит Столыпин и похоронен в Киеве, в лавре. Там и сейчас стоит величественный крест черного мрамора. В 1913 году умер мой отчим, в Киеве же, но похоронен на Волыни. Склеп, где покоится его прах, существует, но в большом небрежении, и я до сих пор не имел возможности привести дорогую мне могилу в порядок. Да будет мне стыдно.

Но был некто, кто не забыл вероломства Дверницкого. Это был Гербель Сергей Николаевич. По обязанностям службы он следил за председателем земской волынской управы. В 1913 или 1914 году, не помню, В. Е. Дверницкий был привлечен к судебной ответственности за какое-то неблаговидное деяние по службе.

Чем это кончилось, я не знаю. Разразилась первая мировая война и похоронила всю суету сует. Пред лицом смерти что значили наши раздоры? Польский гонор Дверницкого, сатанинская гордость какого-то Шульгина. Буря в стакане воды — их борьба за власть на Волыни, на той Волыни, в которую уже вторгся их общий враг.

Я поступил в полк и был ранен под Перемышлем — Пшемыслом, древнем граде русско-польском, превращенном австрийцами в крепость. По излечении поступил в Красный Крест, где снова изучал польский гонор, но уже на других поляках, не на Дверницком. А что сталось с ним? Я этого никогда не узнал. Быть может, его убила польская пуля. Ведь поляков было достаточно в немецких войсках. Или же ему удалось добраться до Варшавы и там найти приют как потомку польского мятежного генерала. А может быть, с ним покончила Овручская отечественная ЧК как с местным помещиком. Я никогда больше о нем не слыхал.

Он прошел через мою жизнь, по-видимому, только для того, чтобы я узнал некоторые свойства душ человеческих. Досконально я изучил польский гонор. Но по пути познал в некоторой мере и самого себя, по совету Сократа. Кроме того, я наблюдал основательность Гербеля, бюрократа старой школы, низость некоторых высоких сановников. Я узнал еще, почему чигиринцы не считают себя людьми. И наконец, я прослушал оперу Глинки «Жизнь за Царя» в исполнении не Шаляпина, а Столыпина.

21. Нажим

…Словом, Петербург был взволнован и трепетно ждал: чем же все это разразится?

И разразилось…

Я вообще ложился поздно, а в эти дни и подавно. Заботливый Назар принес мне утренний чай и разбудил меня. Когда я завтракал в постели, ко мне вошел Дмитрий Иванович. Он был в халате, но с газетой в руках, и, входя, сказал: «А и тяжелая рука у Петра Аркадьевича!»

В его голосе было одновременно и одобрение, и осуждение. Я понял. Столыпин победил, остался, но…

Но сделано это было в такой форме, как он, Дмитрий Иванович, оскорбленный не меньше Петра Аркадьевича, не сделал бы.

Что же случилось?

Случилось вот что. Государственный Совет и Государственная Дума были распущены на три дня. Когда в субботу 12 марта 1911 года депутаты Государственной Думы собрались в Таврическом дворце, председатель А. И. Гучков, открыв в одиннадцать часов четырнадцать минут очередное заседание, объявил:

— Прошу выслушать именной высочайший указ Правительствующему Сенату: «На основании статьи 99 Основных государственных законов повелеваем: занятия Государственной Думы прервать 12 сего марта, назначив сроком их возобновления 15 марта 1911 года.

Правительствующий Сенат не оставит учинить к исполнению сего надлежащее распоряжение.

На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою подписано: Николай.

11 марта 1911 года в Царском Селе.

Скрепил председатель Совета Министров, статс-секретарь Столыпин».

Следующее заседание состоится во вторник 15 сего марта в одиннадцать часов утра, — сказал председатель. — Объявляю заседание Государственной Думы закрытым.

И все разошлись…

А 14 марта 1911 года высочайшим указом, скрепленным Столыпиным, закон о земских учреждениях в западных губерниях был проведен по статье 87-й Основных законов.

Еще в день подписания Императором указа о роспуске Думы было вынесено высочайшее повеление об увольнении Трепова и Дурново в заграничный отпуск до 1 января 1912 года за агитацию и резкую оппозицию в Государственном Совете законопроекту Столыпина.

— Для поправления здоровья? — спросил я отчима.

— Да, для поправления здоровья.

— Значит, здоровье этих двух сановником расстроилось?

— Расстроилось.

— В чем это выразилось?

— В том, что они явились к своему монарху и говорили такое, что Царь сделал вывод: «Значит, меня еще раз обманули»!

Из этого следует, что они, эти члены Государственного Совета, как говорится, «на голову заболели». Когда Царь это понял, он послал их за границу лечиться, — авось отойдут.

Это высочайшее внимание к здоровью В. Ф. Трепова и П. Н. Дурново, конечно, было жестом, удовлетворившим Столыпина. Что он «обманул царя» — это, оказывается, сказали двое полубезумных старичков. Обвинения, произнесенные сумасшедшими, ничего не стоят. Однако один из них, В. Ф. Трепов, не подчинился высочайшему повелению и подал прошение об отставке. 29 апреля 1911 года его отстранили от службы, после чего он занялся частной деятельностью.

Итак, закон о куриальном земстве был проведен по 87-й статье Основных законов, для чего палаты и были распущены на три дня. По истечении этого срока они возобновили свою работу.

Всякий проведенный по 87-й статье закон правительство было обязано внести на рассмотрение палат в течение месяца. Но в данном случае получилось иначе.

В то самое роковое число, 11 марта, когда Государственный Совет отклонил закон о земстве и в Царском Селе был подписан высочайший указ о роспуске в связи с этим обеих палат, в Государственной Думе перед закрытием, в шесть часов вечера семьдесят восьмого заседания, председательствующий — князь В. М. Волконский — объявил: