Ледяная дева - Наталия Орбенина

— Это чья перчатка? — Перед лицом Нелидова вдруг резко появилась находка, сделанная на пруду. Тот отпрянул от неожиданности.

— Понятия не имею, должно быть… нет, не знаю. А где вы ее нашли? Зачем она вам?

— Мы с Филиппом перед тем, как приехать в дом, заехали к пруду и обошли место преступления. Там я обнаружил, что полынья была выдолблена заблаговременно, потом лед затянулся, а сверху налетел снег. Ничего не видно, все снова ровненько. А расколотый лед перенесен на берег и сокрыт под снегом, чтобы не бросалось в глаза, что тут кто-то нарушил поверхность пруда. Этот человек и потерял там свою перчатку. Она примерзла, и он ее не нашел подо льдом и снегом. Как вы думаете, мистическая сила способна носить перчатки и ворочать ломом тяжелый лед? Впрочем, ей, мистической силе, все подвластно! — Сердюков едва заметно усмехнулся.

— Вот как! — остолбенел Нелидов. — Я ничего не понимаю! Не понимаю!

Он схватился за голову и заметался по кабинету. Потом остановился и посмотрел на полицейского более осмысленным взором, нежели прежде.

— Послушайте, вы кажетесь мне порядочным и разумным человеком. Помогите мне. Помогите мне, ради Христа, иначе я действительно сойду с ума!

— Значит, теперь вы уже не утверждаете, что убили трех своих жен и покушались на четвертую жизнь? — уточнил Сердюков.

— Я теперь ничего не утверждаю, я скоро не буду уверен в том, что я — это я. Не Феликс Романович Нелидов, литератор, русский потомственный дворянин, а подлинная Синяя Борода!

— Ну-ну, батенька! Успокойтесь! — Сердюкову даже захотелось потрепать собеседника по плечу, чтобы ободрить. История Синей Бороды занимала его все больше и больше.

— Итак, предположим, что вы не долбили лед и не покушались на жизнь госпожи Горшечниковой. И вы не знаете, чья это перчатка. Не будем пока касаться ваших немецких супруг, сосредоточимся на последних событиях, быть может, они взаимосвязаны. Будем исходить из того, что существует некая сила, мистического или иного происхождения, которая убивает женщин по неведомой нам причине. Вы в какой-то, непонятной пока, связи с этой силой. И вы провоцируете ее на убийство. Кстати, если говорить о мистической составляющей всей этой запутанной истории, то таковой, несомненно, на мой взгляд, является роль кота. Как бишь его?

— Зебадия?

— Вот-вот, Зебадия. Филипп рассказал мне, и Софья Алексеевна тоже, о том, что он два раза спас ее. Вот это совершенно необъяснимо, ведь не собака же!

— Позвольте мне пояснить вам, как я понимаю роль Зебадии. Кошки — это особые животные. Они являются проводниками в иные миры, которые недоступны другим живым существам. Это понимали древние египтяне и обожествляли кошек. Мумифицировали их, как фараонов, поклонялись им. Убийство кошки считалось страшнейшим преступлением. Смерть кошки оплакивалась всей семьей и в знак траура глава семьи выбривал брови. Кошки приходят в мир не просто так. Они несут с собой тайное знание. Они приходят в дом к определенному человеку, и порой мы просто не понимаем, что именно это животное влияет на нашу судьбу. Когда появился Зебадия, я сразу понял, что это всем котам кот! Ведь это он соединил нас с Софьей. Это ее кот, он пришел в этот мир для нее и для меня! — Нелидов оживился, лицо его порозовело, и он перестал походить на привидение.

Сердюков почесал в затылке.

— М-мда! Никогда бы не подумал подобного о мурках и васьках! Впрочем, вам, человеку, наделенному особым воображением, особым видением мира, это должно быть понятней.

— Так или иначе, мое воображение тут ни при чем, вы же не станете наделять полуграмотного Филиппа избытками литературного образного мышления? — чуть улыбнулся Нелидов. — Ведь это ему, в первую очередь, померещилось, что кот его куда-то зовет и манит за собой. Впрочем, может, это и впрямь игра воображения. Человеку свойственно наделять своих любимцев человеческими качествами, которых у них нет и в помине. А Зебадия всеобщий любимец. Мы в нем души не чаем.

При последних словах Нелидов запнулся. Он по-прежнему говорил и думал о себе и Софье как о едином целом. И эта мысль, что единство исчезло, разбито, искорежено ужасом и страшными подозрениями, отравляла его существование.

— Феликс Романович, как вы думаете, насколько широко распространяется действие вашей, будем так пока называть, мистической силы, вашего смертельного таланта?

— Что вы имеете в виду? — насторожился Нелидов.

— Я имею в виду смерть актрисы театра «Белая ротонда» Изабеллы Кобцевой.

— Помилуйте! Эдак вы меня обвините во всех убийствах, которые происходили в Петербурге в последнее время! — вскричал Нелидов, и лицо его покраснело от обиды. Он только что, казалось, расположился к собеседнику, почувствовал к нему приязнь и доверие! — Я не был в Петербурге в момент убийства. Это вам подтвердит госпожа Толкушина. Она гостила в моем доме, когда случилась эта трагедия.

— Нет, не обижайтесь! — Сердюков тоже понял, что нарушил нечто неосязаемое, эфемерное. — Вас не было в Петербурге, но вы виделись с Кобцевой перед отъездом в Грушевку?

— Да. Я заезжал к ней, — и Нелидов пересказал Сердюкову обстоятельства, которые привели его в квартиру Кобцевой, и разговор с ней. Так как несчастная умерла, то Нелидов не стал утаивать от полицейского ее желание сделаться возлюбленной литератора и оставить надоевшего ей купца-миллионщика.

— А дальше, куда вы двинулись дальше из квартиры Кобцевой?

— Я заехал к Рандлевскому, правда, его не оказалось дома, я подождал его немного, и вскорости он пришел. Ведь в тот день утром, когда госпожа Толкушина имела несчастие желать утопиться, я должен был свидеться с Рандлевским и шел к нему на квартиру на Фонтанке. Поэтому я и оказался на берегу, и оказался в самый нужный миг. После, когда мои безуспешные разговоры с Тимофеем Григорьевичем и его любовницей ни к чему не привели, я уже тогда принял решение везти Толкушину в Грушевку. Собственно, это я и хотел рассказать Рандлевскому.

— А разговор с Кобцевой вы тоже рассказали ему подробно?

— Вовсе нет! Мне настолько отвратительно было ее обращение со мной, что я ощущал себя, точно человек, который опустил голову в ватер-клозет, пардон за грубое сравнение. О покойниках не говорят дурно, но да простят мне небеса, я должен пояснить вам, что представляла из себя эта дама. Леонтий подцепил ее в какой-то захолустной антрепризе. Бог знает, чем она ему глянулась. У нее оказался очевидный талант вылавливать себе солидных обожателей и использовать их в своих корыстных интересах. В театре она порхала с одних колен на другие. Не отрицаю, что в одно время и я поддался на непродолжительное время ее порочному обаянию. Но Белла, наконец, выбрала себе жертву. Немудрено, что при ее запросах таковой жертвой стал наш благодетель и меценат господин Толкушин. К великому несчастью, Белла сумела породить чудовищную ревность моей бедной жены Соломеи, что и погубило ее. Поэтому желание Беллы соединиться со мной было воспринято мною как нечто из ряда вон выходящее, чудовищное, аморальное. Ей надоел стареющий сатир Толкушин, она возжелала новых впечатлений. И наметила себе новую жертву для своих любовных утех. Все это чрезвычайно омерзительно для меня. Хоть я и не отношу себя к заядлым морализаторам. К тому же — три раза вдовец. Я не стал говорить Леонтию о непристойном предложении Кобцевой ко мне, потому как мне не хотелось, чтобы эта грязь вообще вышла за стены ее квартиры. И надо знать Тимофея Толкушина. Это безумный ревнивец, разъяренный бык! Он действительно собирался разводиться со своей прелестной женой и вторично жениться на Кобцевой. Он желал, чтобы она покинула сцену и посвятила себя только ему. Он справедливо полагал, что если он приносит ради нее такую жертву, разрушает семью, то и она должна поступиться чем-то. Но это не для Беллы! Она никогда не терпела никаких ограничений своей свободы, возможности делать что хочешь. Вероятно, Тимофей Толкушин все же прознал о ее намерении его покинуть, со мной или с кем-то другим, и он убил ее из ревности. Вот что приходит мне в голову.