Вершалинский рай - Алексей Карпюк

Мне очень неприятно, что моя книга выходит такой мрачной. С большим удовольствием я бы писал иную, — изображать людей довольных и удачливых легче, чем людей печальной судьбы (позавидуешь древним грекам: что ни скульптура, то улыбка!).

Я не обживал землю, где стоит мое Страшево, пришел на все готовое. И стоят перед моими глазами почерневшая землянка дядьки Степана, лица талантливой оптимистки Кириллихи и счастливой в своем несчастье Химки. В тайных уголках души, где хранится передаваемая по цепочке память рода, как его продолжение, оживают неосуществленные мечты моих дедов и прадедов, и я, прямой их наследник, пытаюсь донести — вылить на бумагу их судьбы, передать силу духа, терпение и боль моих земляков.

Словом, перед людьми стоял выбор — погрязнуть в болоте нищеты и горя или ощутить пленительное наслаждение надежды. И вот сын и невестка Клемуса, обсуждая подробности чудесного освобождения Альяша, хотели еще раз уверить себя в том, что существует все-таки заветная правда, высшая воля, могучий вселенский судья, воплощение таинственной справедливой силы. Судья этот может приказать Неману течь от Балтики к Святой горе, слабого сделать сильным, несчастного счастливым, старого молодым, больного здоровым, ты только не падай духом, верь!

Кириллихин Володька третий год сидел в тюрьме, и его мать частенько звала меня завести ходики.

— Ты заодно посмотри, правильно ли идет его календарь! — спросила она при этом. — Совсем забыла, отрывала ли его за прошлую неделю.

Бабки измеряли время косьбой, жатвой, болезнями или смертями знакомых, рождениями детей, крестинами, а городскими штучками — разными календарями и часами — пользоваться не умели, да они им и не нужны были. Тем не менее Кириллиха покупала вот уже третий календарь, ибо для нее самым важным было, что он «шел», как при Володьке.

Я отрывал забытые листки, подтягивал гирьки — заводил ходики, — но, конечно, Володьку заменить не мог, только усиливал материнскую тоску.

Точно так же полная жажды к жизни, стремления преодолеть, осилить несправедливую, равнодушную к ее беде действительность, но слишком слабая для того, чтобы вырваться из ее рамок, с безграничной верой в те самые силы, которым даже звезды на небе переставить плевое дело, тетка Кириллиха вдохновенно расписывала подробности события:

— А коменданту кринковской полиции да следователям тем окаянным руки-ноги скрутило! В страшных муках поумирали поляки! И все просили и просили перед смертью: «Добейте, добейте нас!..» Но и эту последнюю просьбу никто не мог исполнить. А на детей ихних болезни напали, вымерли все подчистую!.. А кто в свидетелях против Ильи выступал, вернулись из Соколки, а дети их все до единого немые! Полезли они в карманы за деньгами, чтобы за докторами в Белосток съездить, а в тех карманах желтые листья осиновые! Родился у одного первенец — он его так ждал! — повитуха приняла на руки, а мальчик волосатый да с хвостом!

Нашлись даже такие, что нарочно отправлялись в Кринки, чтобы своими глазами посмотреть на нового пана коменданта постерунка.

— О! Этот будет далеко обходить Илью! — радовались они, словно комендант теперь убоится их самих.

Часть четвертая

Глава I

Орля — крохотный хуторок, но его знает вся Польша. О нем говорили по радио, показывали по телевидению, десятки раз описывала пресса, даже — в книгах. Потому что в Орли живет Валечка, милая и привлекательная женщина… знахарка. Еще зовут ее «бабушка из Орли», или просто: «знахарка» Мы ее будем, однако, называть Валечкой, ибо это наилучшим образом передает непосредственность и простоту этой деревенской женщины.

Между Валечкой-знахаркой и остальным миром беспрерывно происходит война. Свет мобилизовал против нее всю свою мощь: телевидение, прессу, лекции и рефераты различных обществ и организаций. Весь арсенал науки, большие авторитеты, мудрые книжки, школы, костел — все обрушено на Валечку. Каждый журналист, пишущий о Белосточчине, начинает с Валечки.

А что делает Валечка? Абсолютно ничего! Относится к свету с обворожительной, женской улыбкой. С материнской доброжелательностью принимает в своем дому как пациентов деятелей народного просвещения, здравоохранения, журналистов, милиционеров, — всех, кто борется с ней.

Странная эта дуэль: с одной стороны весь мир с циклотронами, а с другой — Валечка с несколькими формулами древней народной магии, которым ее обучила покойная мать. И дуэль эту выигрывает Валечка.

В чем же дело?.. В случае с Валечкой как на ладони видать нашу беспомощность там, где встречаемся с нешаблонными и полными тайн вопросами. Ибо если будем искренними, то признаем, что мир не может противопоставить знахарке ничего, кроме банальной иронии и оскорблений. Сходите к пациентам Валечки и убедитесь, что посещение ее людям что-то дало. Внушение? Действие мифа знахарки? Обыкновенная случайность? Или, возможно, телепатическое воздействие организма на организм?

Никто этого не проверил. Ибо никто всерьез не станет вести исследований «результативности» лечения неграмотной бабки из Орли. Если бы кто даже и вздумал, закон и закоренелая традиция этому помешают. Таким образом мир должен проиграть дуэль со знахаркой из Орли — ничего не поделаешь.

Полным странных противоречий, редкостным чудаком был дядька Климович. Невозможно понять, зачем он так глупо назначил день «икс», (о чем пойдет речь впереди).

Весь трагикомизм этого человека заключается, по-видимому, в том, что он сам уверовал в свое «новое учение», ибо по уровню мышления не возвышался над его сторонниками, — все идолы, как известно, стоят своих приверженцев.

Этот мужик в герои вылез случайно. Явление такое во всем мире довольно распространено, о чем свидетельствует история многих стран и народов всех времен. И только приходится удивляться небогатому выбору средств, которыми пользуются всевозможные пророки, и шаблонной повторяемости их карьеры.

Как бы то ни было, а мужик Климович, пройдя через свою, хоть и в миниатюре, «ночь длинных ножей», через период становления и укрепления организации, через фазу строительства которым ослепил и зажег темных крестьян, незаметно создал свою систему, свою религию и культ, свое поле определенного нравственного напряжения. Поднятый возбужденными массами на вершину, полный болезненной веры в свою миссию на земле, дядька Альяш не мог остановиться на полпути и приступил к поиску средств спасения человечества, дабы увековечить свое имя.

По рассказам нашей тетки Химки авантюра эта пришла в сумасбродную голову старика летом, и к этой идее, в сущности, его толкнули другие.

ВОСКРЕСНЫМ ДНЕМ ПОД СИРЕНЬЮ

По-разному протекал тот обычный воскресный полдень для богомольцев и для грешных грибовских мирян — как бы в двух фазах. Безжалостно пекло солнце. В липах щебетали птицы. Вдоль улицы стремительно проносились ласточки с раскрытыми клювами. Куры купались в горячем песке. Собаки под заборами лениво выбирали из шерсти блох и время от времени клацали зубами на осточертелых мух. Бродили поросята, важно расхаживали петухи, и малыши с цыпками на босых ногах, накинув друг другу на шею веревки, бегали голося:

— Но-о, кося-а!..

Под сиренью на валунах гутарили бабы. Их мужья с бутылками керосина, селедками, коробком спичек или кусочком мыла должны были вскоре вернуться пьяненькими из Кринок, Берестовицы или Городка. Пока они не сменили на этих валунах баб, которые отправятся собирать ужин, все еще по-праздничному настроенные женщины с удовольствием вбирали всеми клеточками здорового крестьянского тела и души красоту летнего дня и неторопливо по косточкам перебирали свое житье-бытье.

— Гляжу я на нашу сирень, бабы, и вспоминаю, — начала Чернецкая. — Когда жила еще у мамы в Плянтах, пошли мы однажды с Гелей Матрунишиной на праздник в Кринки, — церкви нашей еще не было, только стены желтели на взгорке. Подходим вот к этой сирени, а она так файно пахнет! Ну и решили мы ее наломать. Только начали, Фелюсь Станкевич — он пахал как раз — увидел нас и к нам бегом! Убегать стыдно, а голову за пазуху не спрячешь. Говорю: «Ничего не сделаешь, Геля, уж давай стоять, будь что будет!» А он подлетает и орет: «Твое счастье, что знакомая, а то и в суд подал бы! Или зубы понесла бы в горсти!» А недавно заходит к моему Ивану закурить, не вытерпела я, сказала: «Фелек, чтоб ты сдох, из-за одной лапки сирени так разоряться?! Хочешь, я тебе целое беремя наломаю!»

— Ой, бабоньки, он и теперь такой же дурень! — поддержала соседка. — Недаром Климович его в сторожах держит. Спуску не дает ни брату, ни свату. А сам что ухватит, не поделится ни с кем!