Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

У нас ведь как — жильцов из подлежащих сносу домов обычно поселяют в других, непривычных для них новых районах, и не найти человека на прежнем месте, не признать и места самого…

А может, Н. И. Рютина только временно приезжала в Севастополь. Язык не поворачивается сказать слово «отдыхать». Вдовы не отдыхают там, где погибли их мужья. Возможно, временно находясь в Севастополе, разыскивая следы без вести пропавшего в войну мужа, матросская вдова и написала С. А. Хигеру то письмо.

Страшное горе — получить известие, что муж или брат погибли на войне. Горько. Тяжело. Больно. А извещение с войны, в котором сказано: «…пропал без вести». К сожалению, там, где свирепствуют огонь и металл, не всегда возможно учесть всех, кто есть, всех, кто был. Прямое попадание бомбы, снаряда… Или рядом с окопом ударит. И нет солдата. Зарыт тем же взрывом на веки вечные… Тысячи разных «бывает»… Но ведь рядом с пропавшим без вести находился же кто-то другой, ныне живой, и тогда есть надежда, один миллионный шанс узнать о судьбе своего родного, единственного человека.

В списке боевых потерь плавбатареи об Алексее Рютине сказано кратко: «ранен в живот»… Среди тяжело раненных плавбатарейцев, эвакуированных из Севастополя на эсминце «Безупречный», Рютина не было.

Много лет судьба его оставалась неизвестной. Но вот нашелся еще один из уцелевших в войну плавбатарейцев — Константин Александрович Румянцев. Наводчик 76-миллиметрового орудия. Он хорошо знал Лешу Рютина, а главное, он из тех, кто последним видел Алексея. Константин Александрович Румянцев рассказывал: «Во время взрыва бомбы меня ранило осколками, и к ночи вместе с другими ранеными товарищами я был переправлен на сушу, в госпиталь бухты Камышовой. Сам госпиталь был переполнен, и раненые размещались в большинстве своем прямо на полу между коек, на которых лежали только самые тяжелые. И вот на вторую ночь, когда из госпиталя вынесли и вывели к кораблю многих раненых, меня — я в то время уже несколько оклемался и мог хотя и с трудом, но самостоятельно передвигаться — послали к главврачу за забытой в спешке картой тяжелораненого комиссара Середы. Зашел в комнату, где размещался медперсонал. Слышу, что меня вроде бы кто-то окликнул. Я остановился. Гляжу, один из тяжелораненых пытается приподняться с койки и называет меня по имени. Я подошел. При свете коптилки узнал Лешу Рютина. «Костя, будь другом, дай хоть глоток воды!» — попросил он. Я поковылял к графину, нацедил в кружку воды и возвратился к Рютину. Только собрался напоить его, как медицинская сестра буквально выхватила из моих рук кружку. Сказала, что Алексею пить нельзя, что у него ранение в живот. «Так какого же черта вы держите его тут, а не отправляете на Большую землю?!» — вспылил я, зная, что вот-вот уйдет корабль и на него я должен принести документы. «Он не транспортабелен, — тихо сказала мне сестра. — Его нельзя трогать с места».

Я простился с Лешей. Успокоил, что и его, возможно, вот-вот заберут на корабль. Встретил врача, попросил за Лешу, но врач ответил: «Нам лучше знать, кого когда эвакуировать! Не мешайте!» Ушел, весь перепачканный кровью, в операционную. Так что Леша Рютин остался в госпитале бухты Камышовой…

Я тоже едва там не остался. Пока доковылял до места, где был ошвартован корабль, с берега последнюю сходню убирали».

Это все, что известно об Алексее Леонтьевиче Рютине. И все же поиск следовало довести до конца. Я запросил Ленинград, адресный стол. Горсправку. Запросил не только сам город, но и область. Мне ответили, что Рютин Алексей Леонтьевич с войны в Ленинград не вернулся… И еще: «Есть лицо — гр. Рютин Петр Леонтьевич, 1915 г. рождения, проживает в г. Колпино Ленинградской области по адресу…

Проверьте, возможно, это лицо является родственником Рютина А. Л.».

Я написал по указанному адресу. Спросил Рютина Петра Леонтьевича, не было ли у него брата-моряка, а если был, то как его звали и вернулся ли он с войны…

Ответ пришел вскоре. Да, был брат Алексей. Моряк Черноморского флота. Последнее письмо написал в июне 1942 года из города Севастополя… «Сообщите, пожалуйста, и срочно, все, что Вам известно».

Я сообщил. И снова ответное письмо. «… Моя жена, старшая сестра Алексея и все племянники сердечно Вам, Владислав Иванович, благодарны за Ваше сообщение, фотографию и некоторые сведения о моем любимом брате Алексее Леонтьевиче Рютине. Ведь мы самые близкие. Я и старшая сестра Степанида Леонтьевна остались из 9 человек нашей семьи в живых. Мы 35 лет ничего не знали о судьбе Алексея. Вы сообщили адрес друга Алексея, и я постараюсь немедленно связаться с Москвой и, возможно, встречусь с Константином Александровичем Румянцевым, от которого хочу узнать все подробности боевой жизни последних дней в Севастополе моего брата.

…Вы спрашиваете, не сохранились ли у меня фронтовые письма Алексея? К сожалению, все они погибли у меня во время боя. Скажу Вам только, что до дня, после которого Алексей навсегда замолчал, он ничего не знал о гибели наших родителей и родных в осажденном Ленинграде.

В июне 1942 года, находясь с заводом в эвакуации в городе Уфе, я получил от Алексея последнее письмо, в котором он писал: «Кругом сущий ад, рвутся бомбы, снаряды, но мы держимся, стоим, как стояли. Я пока жив».

Эти слова его я помню наизусть. А потом, когда Алексей пропал без вести, я добился снятия с меня брони и ушел на фронт. Посылаю Вам две фотографии Алексея 1941–1942 годов. Пишите. С уважением. Петр Леонтьевич Рютин».

Вскоре после выхода первой редакции книги «Железный остров» я получил я письмо из Севастополя от Галины Ивановны Потарской — племяницы Нины Ивановны Рютиной.

«Мне очень хотелось написать и рассказать вам о дальнейшей судьбе Нины Ивановны Рютиной, след которой вами был потерян, о чем вы с сожалением пишите в Вашей книге. Вы предполагали: «А может, она только временно приезжала в Севастополь. Язык не поворачивается сказать слово «отдыхать». Вдовы не отдыхают там, где погибли их мужья».

Да, вы были правы! Она здесь ни минуты не отдыхала! До конца дней своих она надеялась, что свершится чудо и он вернется домой. Но чуда не свершилось. Мертвые не воскресают. После освобождения в 1944 году Севастополя она возвратилась из эвакуации в Севастополь и больная, без сына, которого она там потеряла… А здесь еще, сразу после войны, ее постигло еще одно горе — умерла ее младшая сестра и осталось двое ее малолетних детей… Она забрала их к себе, вырастила и воспитала, несмотря на то, что была инвалидом 1-й группы. В 1977 году, когда вы собирали всех оставшихся в живых плавбатарейцев, Нины Ивановны уже три года не было в живых. Она до последних дней своих не забывала своего единственного и горячо любимого мужа. Она так надеялась при жизни услышать что-нибудь о нем. Как жил, как воевал, как был ранен и при каких обстоятельствах потерялся его след… Посылаю Вам фотографию 1941 года, на которой они сняты вместе — молодые, красивые».

…Смотрю на фотокарточки. На Нину Ивановну и Алексея Леонтьевича, слушаю негромкие голоса его боевых друзей…

Он был мужественным бойцом, краснофлотец Алексей Рютин.

Умер ли он от той тяжелой раны в госпитале бухты Камышовой или спустя десять-одиннадцать дней беспомощный, недвижимый попал в лапы врагов?.. (Румянцев видел его в госпитале 20 июня, а Севастополь пал 3 июля…)

Очевидно одно: с войны он не вернулся.

КОГДА ПЛАВИЛИСЬ КАМНИ…

После войны будет подсчитано, что во время третьего штурма Севастополя гитлеровцы обрушили на каждый метр главного направления своего удара полторы тонны металла.

…Они лежали в воронке у изгиба дороги бухта Камышовая — Севастополь. Только теперь эта дорога в наш Севастополь не вела…

За ближайшими холмами короткими злыми очередями бил «максим», сухо щелкали выстрелы трехлинеек, не жалея патронов, стрекотали немецкие автоматы…

Здесь, у дороги, где несколько сотен пехотинцев и моряков занимали оборону, было временное затишье, а там, за холмами, кто-то вел последний бой, кто-то дорого отдавал свою жизнь.

— Может, тоже и эти хлопцы прорвутся, а, Павло? — спросил Устим Оноприйчук.

Час назад сквозь боевые порядки гитлеровцев с криками «Полундра!», с соленым матросским словцом, стрельбой прорвались к своим морские пехотинцы. Вынесли с собой несколько тяжелораненых и одного убитого…

— Может, и прорвутся, — отозвался Павел Головатюк. Приподнявшись на локте, посмотрел на солнце. Медленно, ох как медленно двигалось оно к морю. Пока-то зайдет за спину, пока снизится к воде… Часа два-три еще пройдет. А немцы того гляди снова полезут. Чем отбивать их? Гранат нет, патронов несколько обойм… Какая тяжелая, точно наполненная свинцом, голова, когда лежишь… Наверное, лучше сесть…

— Павло, я кимарну трошки, а ты подежурь. А через десяток минут ты меня толкни, я подежурю. Слышь, Павло!