Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

– Формулировки мне всегда удавались! – пробормотал он, молодея. Только что могущественному экселенцу пришлось изображать одряхление и даже прибегнуть к маскараду с очками. Экселенц не был расположен принимать участие в забавах свиты, но и не хотел охлаждать пыл скепсисом всеведения: шутки учеников были известны ему наперед.

Он отложил книгу, затем долго смотрел сквозь потолок в ночное небо, что–то обдумывая. Вздохнул, порылся в тумбочке, извлек зеленую обтрепанную папку, на задней крышке которой было выдавлено: "Папка канцелярская. Цена 14 коп." Развязал тесемки, быстрыми пальцами карточного шулера не глядя пролистал стопку листов и вытащил из нее нужный.

"…В канун Нового, 1932 года вдоль Кремлевской набережной…"

Глава 31

"В канун Нового, 1932 года вдоль Кремлевской набережной по направлению к мосту двигались двое мужчин – высокий костистый и среднеростый кругловатый. В свете фонарей ювелирной россыпью блестел мелко сыплющий снег, тянула по скованной льдом реке поземка, серебрилась изморозью кирпичная кладка стены. Ветер дул прямо в лицо идущим резкими, злобными порывами.

Рядом с кругловатым, обнюхивая сугробы, послушно трусила старая собака с отвислым брюхом. Она изредка тянула за поводок, увлекая в сторону хозяина – человека интеллигентной наружности, прячущего лицо в поднятый каракулевый воротник ратинового пальто. На черноволосой голове лежала пирожком шапка такого же шоколадного каракуля, руки прятались в толстых, подбитых мехом, перчатках.

Второй – сухощавый и прямой, как палка, шагал размашисто, подставляя лицо ветру и сунув голые кисти в карманы старой шинели.

– Никак не смирюсь с московскими зимами. Мучаюсь, словно эфиоп. Все же я фрукт южный. В такие морозы, если б не Дуся, меня под пистолетом из дома не выгнать, – хозяин собаки потуже стянул узел кашне.

– Я‑то и вовсе за компанию страдаю, – откликнулся второй. – Считайте, Борис, что вы и меня вместе с Дусей выгуливаете. Привык, знаете ли, с осени к нашим моционам. Да и сплю плохо, если не выгуляюсь. Всю квартиру провонял: смолю и смолю. – Заслонившись от ветра он прикурил новую папиросу и щелчком отправил в сугроб окурок.

– Н-да… Скверная привычка. Фискунов, между прочим, бросил. И знаете как? В санатории отучили. А вас, видать, там в оборот как следует не взяли.

– Старались сильно. Уверяли, что я отравил весь целебный воздух Кавказа. Уговаривали и так и этак. Только ведь я – орешек крепкий. Не по зубам докторицам.

– Ничего. К тридцать четвертому обещают мою Барвиху открыть. Вот там как насядут на вас лучшие медицинские кадры – не отвертитесь. Вообразите: все самое передовое! Я ведь о такой лечебнице еще в Италии мечтал, когда больничку в Перуджии проектировал. Размахнусь, думал, когда–нибудь, чертям тошно станет. Когда и где, конечно, ясно не представлял. О том, что на родине такая каша заварится, только во сне и видел. Мечтал, знаете ли, возводить города будущего! С карандашом в руке засыпал. Едва глаза протру, а рука уже рисует, что в фантазиях пригрезилось.

– Италия вообще – место идиллическое. Утопии там разные отлично произрастают. Томазо Компанелло, Морелли, фашисты всякие.

– Не знаю, как насчет утопий. Утопии – дело зряшное. Сколько себя помню – проектировал, чтобы конкретно строить. С тринадцати лет – десятки, сотни проектов! – человек в каракулевом пирожке рванулся за собакой, потянувшей в сторону. Та присела у дерева, напряглась.

– Мечтаю – следовательно, существую. А существую – значит, строю! произнес он с вдохновением, деликатно отвернувшись к реке. – Пищеварение у Дуси последнее время барахлит. Все, как у людей. Слава богу, освободилась. Ну что, через мостик и домой?

– Не возражаю. Маршрут известный. Ничего ведь у вас здесь, пока я на Кавказе баклуши бил, не изменилось. – То ли вопросительно, то ли с вызовом откликнулся худой. Кругловатый, все еще пребывавший в своих мыслях, вызова не заметил.

– Ну, это как посмотреть. Если с земли или с карликового роста обывателя какого–нибудь, то изменилось не многое. А если, к примеру, с высоты вашего положения или с закорок моей летучей музы, то очень даже грандиозные метаморфозы! – он гордо посмотрел на огромный Дом, светящийся огнями на противоположном берегу реки. Подобно некому фантастическому кораблю Дом рассекал черноту ночи и, казалось, несся вперед сквозь кипучие волны метели.

Мужчины свернули на мост. По негласной договоренности они сегодня обошли то место, где под снежной ризой лежали руины Храма.

Их вечерние моционы начались осенью и вошли в привычку. Борис являлся автором проекта Дома. Он жил в Доме и работал тут же – в Управлении по проектированию Дворца Советов, располагавшемся в первом этаже. Сидячая работа руководителя Управления, требовала движений. Старушка Дуся – помесь русской борзой с волкодавом, пришлась кстати, выводя хозяина на прогулки.

Жостов плохо приживался в новой квартире: тянуло на волю в свободное от службы в Наркомфине время. Ему приходилось частенько встречаться с Архитектором в официальной обстановке различных комиссий, собраний, комитетов. Вскоре после новоселья он столкнулся с Брисом Михайловиче во дворе.

– Рад видеть соседа! – засиял Архитектор. – Замотался, знаете ли. Не думал даже, какой переполох вызовет в верхах заселение. В Доме пятьсот квартир, а желающих и к тому же, имеющих право рассчитывать на ордер тысяча! Списки жильцов составлялись с чрезвычайным трудом, а как только были оглашены, начались кровавые бои. Представьте, вполне достойные люди старались доказать, что они ничем не хуже какого–то карьериста, получившего здесь квартиру! Излагали заслуги перед отечеством, добивались аудиенции у членов Комиссии по расселению и у меня лично. Я даже получил несколько форменных доносов. Естественно, я этим бумагам ходу не дал. Все – в стол, в стол. – Отвернувшись, Архитектор высморкался в аккуратный платок, от которого в воздухе повеяло лавандой.

Они уже вышли из двора на осеннюю набережную и направились к мосту, прокладывая маршрут будущих прогулок.

– Х–м–м… – поморщился Жостов. – Делить имущество вообще вредно. Особенно в обществе, основанном на принципе всеобщего равенства. А распределять ранги по заслугам на уровне эмоций и вовсе некорректно с математической точки зрения. И справедливости заодно. Почему я, к примеру, должен пользоваться лифтом, газом, горячей водой, иметь личный кабинет, в то время как честный парень, выстаивающий смену у станка, живет по–свински?

– Ну, вот, сказанули! Не ожидал… От вас – не ожидал! Да ведь такая постановка вопроса делает не возможным всякий прогресс! Великие памятники зодчества сооружались чаще всего для избранных. Следуй итальянцы вашей теории уравниловки, вся их страна сейчас состояла бы из хижин и примитивного коммунального жилья! – Архитектор, задетый за живое, горячился. – Вот что я вам скажу: если нет способа осчастливить всех сразу, надо найти в себе мужество выделить самых достойных, то есть – социально полезных. И сделать их символом, примером! Головным отрядом грядущего, как пишут идеологи. А от того, что человек такого ранга, как товарищ Жостов незаурядный руководитель, – получит собственный кабинет и ванну, будущее только выиграет. И рабочий, о котором вы так печетесь, в первую очередь.

– Не уверен, – уклонился от спора Жостов.

Архитектор, конечно, знал, что в квартиру Жостова затащили чуть ли ни силком и наверняка воспринимал эту акцию как политическое позерство. А ведь верно – так оно со стороны и получалось.

Заговорили о перспективах, о знакомых, соседях, подтрунивали, смеялись и все больше нравились друг другу. С тех пор вечерние прогулки Архитектора и руководителя стали регулярными. Огромным достоинством происходивших по их ходу бесед, являлись свежий воздух, торжественная обстановка центра столицы и отсутствие свидетелей.

…Лечиться на Кавказ Николай Игнатьевич отправился внезапно, в конце ноября и вернулся каким–то странным. Во время прогулки помалкивал желчно, с ухмылкой, отшучивался неудачно и все смотрел на чернеющую во льду полынью, словно примеривался к купанию. В конце декабря это выглядело странно. Может, так и должен вести себя больной грудной жабой? А может, болезнь похуже точила костистое тело бывшего комиссара?

На середине моста Архитектор остановился. Переводя дух от резких порывов ветра, всмотрелся в Кремль. За темнеющими стенами поднималась крыша Дома правительства и два этажа под ней. В центральном светилось изумрудом высокое окно.

– Работает. Многое хочет успеть. Редчайшего полета мысли человек! сказал Архитектор задумчиво, вроде про себя.

– Не дремлет, – неопределенно отреагировал Жостов, глядя вниз, в черную тень моста.

– А что, ведь рапортовать вашему брату–руководителю есть о чем? Есть чем гордиться? – задиристо подступил к нему Архитектор. – Я отчеты вашего ведомства основательно штудировал на предмет осмысления строительных перспектив. Грандиозный размах! И поверьте – голова идет кругом! За последние каких–то пару лет открыты новые заводы, фабрики, институты! Я вед не праздно здесь митингую. Мне новые технологии и специалисты позарез нужны. И ваше понимание, как руководителя, между прочим, тоже. Не мне, нашему общему грандиозному делу! – Архитектор вдохновился. Он больше не прятал лицо от ветра, на щеках запылал юный румянец. – Строительство Дворца Советов требует переоснащения всей промышленности. Дело–то фантастическое! Территория в три раза больше Кремля. С Храмом мы благополучно разделались. Предстоит по моим прикидкам снести еще порядка ста шестидесяти построек и около полутора десятков передвинуть. И вы знаете, мощная у юных коллег родилась мысль! Превратить Дворец как бы в постамент гигантского памятника Ленину! Я в начале идею эту не разделял, хотел наверху центрального здания статую рабочего с факелом поставить. Предполагал, мелкая моя душонка, что товарищу Сталину больше понравиться обобщенный, так сказать, образ. Символ победившего пролетариата.