Черный поток - Роман Валериевич Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последующие события складывались так, что мне почти не приходилось вмешиваться. История разворачивалась сама, а я только наблюдал и радовался. Актер на роль старухи-процентщицы нашелся почти сразу. Старый и отвратительный владелец филиала микрокредитов «Деньгомиг» стал почти стопроцентным попаданием в образ. Он даже брал вещи в залог и слыл чудовищным жадным подлецом. «Дает вчетверо меньше, чем стоит вещь, а процентов по пяти и даже по семи берет в месяц». Правда, у Красовского был внук, а не сестра, но так как подросток, как и Лизавета, оказался скорбен умом, то этим несоответствием можно было пренебречь.
Теперь нужен был «Раскольников». Им стал ветеран украинского конфликта, которого я встретил как раз в злосчастном «Деньгомиге». Познакомиться и разговорить его было плевым делом. Нищий инвалид, многодетный отец, которого обокрал бессовестный ростовщик, а к тому же еще и страстный любитель литературы – что еще нужно для того, чтобы поплакать в жилетку первому встречному?
Я снабжал его книгами, выслушивал нытье, одалживал деньги. А когда «Деньгомиг» выкатил отставному вояке какие-то баснословные проценты за займ, я расплакался, что и сам угодил в такие же сети. На второй бутылке, когда беседа пошла уже совершенно задушевная и откровенная, у нас (ну еще бы!) родилась мысль о мести бессовестному стяжателю. И не просто банальное убийство, а постановка «под Раскольникова», чтоб всем сразу стало понятно, что «мы не твари дрожащие, а право имеем»!
Аброськин даже не подумал возразить, когда на него легло исполнение – с меня-то что взять? Задрипанный учителишко, не способный даже линейкой нахального студента стукнуть, не то чтоб топором кого рубануть. Да, он согласился перевоплотиться в героя сразу, без уговоров. Я думал, он делал. В итоге все прошло идеально. Вояка оказался безукоризненным актером и действовал строго по намеченному мной плану: ничего из дому не брать сверх того, что полагается по договору займа – ровно двадцать тысяч рублей. Это был аналог тех самых трехсот семнадцати рублей шестидесяти копеек Раскольникова.
И вот, когда я уже уверился, что судьба ведет меня за руку и ослабил бдительность, персонажи начали жить своей жизнью. Аброськин с перепугу взял в заложники практикантку из полиции. И это могло бы привести к очень нехорошим последствиям. Но вместо того чтобы упечь буяна за решетку, его почему-то отпустили и даже устроили работать в филиал моего института. Это был апофеоз невероятного стечения обстоятельств. Я долго не мог поверить.
А затем удивительное стало расти, как снежный ком, и уже даже я – автор – не мог оторвать от происходящего взгляд. Мужу госпожи Зигуновой действительно поручили вести следствие, так что желанный протагонист нарисовался сам собой, без каких-либо усилий с моей стороны. До этого я не слишком углублялся в его изучение, потому что это могло оказаться напрасной тратой времени, но теперь… О, теперь я погрузился в жизнь Петра Сергеевича со всей страстью. Мне кажется, я хорошо изучил героя и даже – чего греха таить? – полюбил его. И мне кажется, что тебя, мой преданный читатель, я тоже сумел заинтересовать протагонистом. Его семейные неурядицы, проблемы на работе, внутренние конфликты – все это так знакомо, так близко. Разве можно остаться равнодушным? Думаю, нет.
Все шло, как я задумывал. С каждым новым штрихом все четче вырисовывалось противостояние главного героя и невидимого, но всесильного автора. Как некогда Одиссей боролся с олимпийскими богами и Эдип шел наперекор беспощадному року.
Моему восторгу не было предела!
Правда, дурень-Аброськин привлек слишком большое внимание жандармов, так что мне пришлось включиться в игру уже непосредственно, а не на позиции режиссера. Плохо, конечно. Это ломало задумку, но добавило произведению и некоторые новые черты. Как по мне, весьма захватывающие и пикантные.
Автор все-таки стал героем.
Договориться о встрече с журналюгой не составило никакого труда. Стоило мне только прозрачно намекнуть, мол, имеются доказательства того, что ректор моего института – тайный педофил, как Лисичкин зазвал меня на свою дачу без свидетелей. Продырявить его шпагой (даже такой тупой!) не составило никакого труда. Люди готовы почти на все, когда на них наставлен пистолет. Когда он начал дергаться в своем атласном коконе, то очень напомнил мне здоровенного жука. Гадость.
Для Карениной тоже многого не понадобилось. Неверные жены среднего возраста ведутся на онлайн-обработку, как тупые овцы. Мне осталось только раздобыть потрепаную форму у Аброськина, приехать в Железнодорожный и закатить шикарный вечер в ресторане. Староват немного, да – но зато так старомодно ухаживал, сорил деньгами… Любая клюнет. А там немного снотворного в бокале шампанского и – вуаля! – дамочка спит мертвецким сном. Бросить на рельсы неподвижный куль в юбке не требует ничего, кроме физического усилия. Да и вес-то был бараний – 50 кг с хвостиком. Я бы и двух таких донес. Проще простого.
Моцарт… Ах, мой милый Моцарт. Или Милый кот. «Пошлость. Звенящая пошлость», – как изрек один небезызвестный председатель Союза кинематографистов. Такая глупая и бездарная пустышка, что даже несколько неудобно перед гениальным композитором и его воплощением в «Маленьких трагедиях». Кислоту она хлебнула сама, свято веря, что к ней пришел друг соседа, по совместительству ее преданный фанат и дилер новой «живой воды» – продвинутыми бутиратами для элиты. Прошу прощения, а у вас не найдется ручки и листка – нужно оставить записку другу, его, похоже, нет дома. А у меня тут такие проблемы, такие проблемы! Ой, а вы, случаем, не Милый кот? Боже, я вас обожаю!.. Кстати, хотите заюзать одну лакшери дурь? Ну и дальше такая же чушь… Когда она поняла, что выпила далеко не ту кислоту, о которой думала, кричать уже было нечем. А дальше – чем больше кислоты, тем лучше. Запах, правда, такой – бррр. Прямо как от творчества самой блогерши.
Кстати, я в очередной раз убедился, как же прав был Александр Сергеевич, когда вкладывал в уста своего Моцарта знаменитые слова: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Будь я злодеем, мои произведения были бы другими. Я получал бы удовольствие от мучений своих жертв или извлекал из их смертей какую-нибудь выгоду. Это было бы так низко и уродливо. Я же чист – душой и помыслами.
