Маникюр для покойника - Дарья Донцова

На гигантском участке находятся два здания. Один – сама дача, двухэтажный особняк под железной крышей. Другой – небольшая сторожка, или, как говорил папа, – дворницкая. Тоже двухэтажная, но не в пример меньше. Внизу пятнадцатиметровая комнатенка, а наверху чердак. Мамочка не разрешала мне в детстве туда заглядывать, но я иногда не слушалась и поднималась по шаткой, дрожащей лесенке наверх. Там было так уютно! Сквозь круглое пыльное оконце проникали лучи горячего летнего солнца, пахло сеном, чем-то душным, а в дальнем углу быстро-быстро копошились бесчисленные мыши.

После свадьбы мамочка торжественно передала ключи от всех построек Михаилу. Надо сказать, что супруг вложил массу денег и времени в переустройство дома. Поставил АГВ, упразднил печи, которые папа топил углем, сделал роскошный камин и сауну. Полы теперь сверкали паркетом, а стены шикарными обоями. Но мне парадоксальным образом дом сразу перестал нравиться, из него ушло что-то родное, милое. И хотя последние годы он не мог считаться исключительно нашим – мамочка сдавала второй этаж разным людям, – все равно где-то в этих стенах жил призрак папы. После дорогостоящего ремонта тени покинули здание, и оно стало мне чужим.

Изменения коснулись и сторожки. Нижняя комната превратилась в настоящий гараж, а чердак оштукатурили и превратили в склад вещей. Таких, которые не нужны, но рука не поднимается выбросить. Среди хлама оказалась и злополучная арфа.

Все эти мысли плавной чередой плыли в моей голове, пока поезд, покачиваясь, мчался в Алябьево. Я много лет приезжала сюда только на машине и даже не узнала станцию. Небольшой домик возле платформы превратился в довольно приличный универмаг, а на площади стояло сразу несколько автобусов. Один из них, одышливо фыркая на подъемах, довез меня до конечной остановки. Я вылезла и подождала, пока машина уедет.

Воцарилась тишина. День стоял ясный, слегка морозный. Снег, в отличие от московского белый и чистый, просто сверкал в лучах светила, на секунду я зажмурилась, потом вновь открыла глаза. Узенькая дорожка, петляя между деревьями, бежала вниз. На секунду мне показалось, что там стоит папа и довольно сердито твердит:

– И кто же это, Рыжик, разрешил тебе одной выходить на шоссе!

Вздрогнув и тряхнув головой, чтобы прогнать видение, я быстрым шагом пошла по направлению к дому. Идти предстояло минут десять, и мне не встретился ни один человек. Уже тогда, когда рука взялась за калитку, в голову неожиданно пришла мысль.

А кому достанется после развода дача? Я даже выпустила от растерянности жалобно звякнувшую щеколду. До сих пор мне как-то не приходилось задаваться материальными вопросами, но теперь, когда решила разводиться… По документам, собственницей алябьевского дома вроде являюсь я. А ведь еще была родительская квартира, проданная Михаилом, я подписывала доверенность на ведение дел, а потом даже не поинтересовалась, какую сумму супруг выручил за жилплощадь.

Дача глядела на мир закрытыми железными ставнями. Наверное, Кирюшке понравится тут – рыбалка, грибы… Сережка и Юля тоже будут не против, им подойдет вон та угловая комната на втором этаже, бывшая спальня родителей. И уж совсем хорошо окажется собакам. Целый день, задрав хвосты, можно носиться по участку, не дожидаясь, пока тебя выведут на десять минут в пыльный двор.

Представив себе Мулю, Аду, Рейчел, наших кошек вкупе с жабой Гертрудой и тройкой хомяков, наслаждающихся закатным июньским солнцем, я улыбнулась. Странно, что некоторые женщины считают себя на пороге сорокалетия старыми. Для меня жизнь словно начиналась, внутри Ефросиньи сидела восемнадцатилетняя Евлампия. И это она легко перебирала ногами и, не чувствуя проникающего сквозь тонкую замшу холода, побежала к сторожке, вдыхая полной грудью свежий воздух.

ГЛАВА 29

Мы никогда не запирали чердак, но сейчас на двери красовался самый обычный, покрытый ржавчиной, висячий замок.

Сначала я растерялась, но потом нашла подходящий камень и принялась сбивать железку. Дело шло туго, в конце концов замок остался нераскрытым, просто выпало из створки одно из ушек, державших крепление. Я рванула дверку и вдохнула застоявшийся воздух. Пахло почему-то не деревом, пылью, не старыми тряпками, а плохо вымытым унитазом, попросту мочой.

Дивясь на неприятный аромат, я стала вглядываться в очертания смутных предметов. Вон там громадный гардероб, рядом какие-то ящики… Впрочем, тут где-то был выключатель.

Я пошарила рукой по стене и щелкнула клавишей. Моментально под потолком вспыхнула покрытая пылью лампочка. Толку от нее оказалось чуть, но в неверном желтоватом свете я увидела в углу большой черный футляр и присвистнула. Бог мой, совсем забыла, какая она огромная! Я даже не сумею сдвинуть ее с места, не то что спустить с лестницы и дотащить до станции. Сразу следовало действовать иначе, нанять у платформы крепкого мужика с машиной и только тогда ехать за арфой. Ну всегда задним умом крепка.

Чертыхаясь, я все же решила подойти поближе. Но не успели ноги сделать шаг, как ухо уловило стон.

– Кто здесь? – дрожащим от ужаса голосом спросила я, чувствуя, как спина моментально покрывается липким потом.

Стон повторился. Чувствуя, что сейчас грохнусь в обморок, я попробовала передвинуть ставшие пудовыми ноги, но они словно приросли к полу.

– Помогите, – прошелестел бесцветный голос, – помогите!

Словно сомнамбула, я двинулась на зов. Звук шел от гардероба. Я обогнула необъятный шкаф, заглянула в нишу, образовавшуюся между его задней стенкой и сундуком…

Прямо передо мной на какой-то подстилке сидела съежившаяся, грязная… Катя.

– Что это? – потеряв всякий разум, спросила я.

Катя подняла голову, увидала меня, и из ее огромных глаз, выделявшихся провалами на маленьком, с кулачок, личике, полились градом прозрачные слезы.

Минут пять мы с упоением рыдали, обнимая друг друга за плечи. Наконец Катя спросила:

– Господи, как ты сюда попала?

– Вообще-то дача принадлежит мне, но я пришла за арфой, обещала играть у Кирюшки на школьном концерте.

Катя затрясла головой:

– Ничего не понимаю… Как дети?

– Великолепно.

– А собаки?

– Лучше не бывает.

– У вас ничего не случилось?

– Нет, если не считать приезда милейшей Виктории.

– Каша «Здоровье», – ухмыльнулась Катя и окончательно пришла в себя. – Так, давай быстро думать, как меня освободить.

Тут только я заметила, что правая нога Катюши закована в кандалы. Тяжелая железная цепь тянулась от хрупкой щиколотки к огромному крюку, вбитому в стену. На расстоянии вытянутой руки стояла пластмассовая пятилитровая канистра с водой и валялась пара буханок засохшего черного хлеба. Здесь же помещалось и омерзительно воняющее жестяное ведро.

– Уж извините, – хмыкнула Катя, – понимаю, пахнет не розами, но что поделать! Биотуалет в данном Эдеме не предусмотрен планом. Если не ошибаюсь, вон там, возле твоей арфы, находится ящик с инструментами, я все мечтала до него добраться.

Я ринулась напролом за молотком и ножовками. Следующий час мы объединенными усилиями били по крюку, пытались ковырять стену и пилить цепь. Но с таким же успехом могли расшатывать Останкинскую телебашню. Наконец, утерев пот, я пробормотала:

– Придется бежать на станцию за помощью.

– Не хотелось бы, – поморщилась Катя, – но, видать, делать нечего. Давай – одна нога здесь, другая там, не ровен час…

Но тут в дверном проеме мелькнула тень, и гнусный голос произнес:

– Ну-ну, птички в клетке.

Я попятилась и плюхнулась возле Кати на нестерпимо вонючее одеяло.

– Кто бы мог ожидать столь дорогих гостей, – издевался жирный Слава, медленно приближавшийся к нам, – кто бы мог подумать, что твоя гнилая черепушка, вошь белобрысая, окажется такой крепкой? Жаль, что не дал тебе монтировкой по лбу для надежности. Ну теперь вам конец, мои сладенькие. Пожар в пустом гараже, где сгорели две пьяные бомжихи, никого не удивит! Впрочем, может, и костей не останется.

– Ты этого не сделаешь, – прошептала Катя.

– Отнюдь, моя ягодка, – хмыкнул жиртрест, – вот только за бензинчиком сбегаю. Впрочем, сначала привяжу эту железноголовую.

И, противно сопя, он попытался приблизиться ко мне.

– Не подходи! – отчаянно завопила я, хватаясь за открывшуюся сумочку.

– Правильно, – одобрил Слава, – возьми платочек, чтобы было чем сопельки перед смертью подтереть, Жанна Д` Арк моя, Джордано Бруно.

Он откровенно издевался, чувствуя свою безнаказанность. Внезапно моя правая рука машинально влезла в сумочку и наткнулась на игрушечный пистолетик Кирюшки.

– Стой, – заорала я, выдергивая «оружие», – стой немедленно, стрелять буду!

Но жиртреста оказалось не так легко испугать.

– Ути-пути, – заржал он еще сильней, – утютюшечки, ну до чего же мы решительные, до чего самостоятельные, да из этой пукалки и воробушка не подстрелить!